— О-хо-хо! Вот это встреча! Никак сам Бюс! Ну, здравствуй, дружище! Приди же в мои объятия, неутомимый бродяга! Неужели вернуться решил?
— Проездом, братец Пеликан, проездом.
— Ну, прошу к столу, прошу. Марта, накрой-ка для дорогого гостя! Вот, значит, как? Всё скитаешься по свету?
— Да, не приживаюсь нигде. Города разные, а господа везде одинаковые, и уж больно им моя голова приходится не по нутру, так и норовят меня её лишить.
— А я тебе всегда говорил, твой острый язык, да ретивый нрав, доведут тебя до виселицы.
— А ты, я вижу, процветаешь. Карета в твоём дворе, да и вот бочонок этого отличного южного вина…
— В вине ты всегда понимал толк.
— Неужели до сих пор дворцовые оградки красишь?
— Оградки. Когда это было? Бери выше. Принцесс на прочность проверяем.
— Это как?
— Предлагаем провести девице ночь. На постели из двадцати тюфяков и двадцати перин из гагачьего пуха, как положено. Если учувствует горошину, стало быть, принцесса. Только фокус в том, что горошины то и нет.
— То есть?
— Началось всё с того, что принц наш, слава Его Высочеству, подрос. Ну, случается такое с людьми, ничего не попишешь. Никто, как говорится, от этого не застрахован. И повадились со всех сторон сваты всевозможные невест своих сватать. Ну, пруд пруди. Не поверишь, плюнуть было некуда перед дворцом, чтоб в принцессу не попасть. Я возьми да и ляпни с устатку, что посадить бы их, мол, на горошину, по старому чухонскому обычаю, так  половина бы отбраковалась. А мажордом побеги и доложи, так, мол, и так, Пеликан сеет смуту. Король наш, слава Его Величеству, большая голова, а подать, говорит, этого Пеликана-Меликана сюда! Меня под белы руки и прямо к самому. И говорит мне владыка: «Вот прекрасно! Ты и защитишь!». Пришлось мне за это государственное дело и взяться. Прослышали про проверку готовящуюся сваты, тут их и ветром сдуло. Самопроизвольно отсортировались. Баба с возу, кобыле проще. Но паломничество на этом не закончилось. За количеством пошло качество. Ты вот, друг мой ситный, кабанчика попробуй. Так вот, принц наш жених завидный. Со всех окрестных королевств и шлют своих дочерей. Вон, у короля Жупеля, к примеру, супружница пятерых нашлёпала, пока шестого наследника дождались, ну и избавляться-то надо, а он человек культурный, университет открыл в стране, родных дочерей ни травить, ни топить, ни по монастырям отсылать не стал, и все пятеро и прошли через эту нашу койку. Из Буфляндии невеста была, из Гуссинии, в общем, штук пятнадцать уже.
— И что все…
— Все уверяли, что так и не смогли заснуть. И все дружно получали отставку.
— А что же так?
— Да потому что врали. А если врёт ещё будучи невестой, то чего же от неё потом ожидать? А? Э! Так-то, дружок.
— А ты, стало быть…
— А я что, я не в накладе. На полном государственном пансионе. Король с королевой сами заходят. Поваляются на койке часик-другой  и вновь по делам. Вот только…
— Что?
— Эх, влюбится наш принц рано или поздно в какую-нибудь Марию, а ещё пуще Антуанетту и пюлювать ему будет на горошину или на её отсутствие. Женится. Тут моя лавочка и прикроется. Так-то. Вот из Бужемеля к нам невеста едет. А там дамочки, сам знаешь какие, упругие. К тому же говорят красавица неписаная, и крестиком петухов шьёт. Не устоит, боюсь, наш жених. Ну, да чёрт с ним! А пока пей, братец, и ешь! И ночуй сегодня у меня, на этих самых перинах! Эй, Марта! А ну-ка ещё нам налей, принцесса ты моя!

— Знакомьтесь, дамы и господа, новый член нашего клуба Еблан!
— Как-как? Простите моё восклицание, весьма удивительное имя. Однако, позвольте представиться: Мудозвон. Пишется через «о».
— Очень приятно.
— Я заведую культурной частью нашего клуба, веду кружок художественного пука. У Вас как со слухом?
— Восемьдесят два процента.
— Я про музыкальный слух… Впрочем, об этом потом. Разрешите, я представлю Вам наших членов. Вот, это Пиздолиз, литератор, сочинитель сатирических памфлетов на острые темы. Талант! Пьёт как лошадь, зато спит как свинья. Господин в резиновых сапогах и фланелевой шляпе – Хуепутало. Иностранец, собирает членские взносы, не верит в Гулливера и вообще сволочь, не в состоянии взять верхнюю до. О! Мадам Блядина! Держитесь от неё подальше. Её миловидное имя совершенно не соответствует её сучьей натуре. Та ещё утка. Рядом с ней Пиздун, её муж. Старый импотент, подкладывает в гульфик дыню, подсматривает в мужском туалете за женщинами. Если будет предлагать партию в чпокер, не соглашайтесь – мухлюет на тройках, шулер. Хотя Шиллера и не читал, поди. Тот добродушный толстяк в лосинах – месье Гондон. Также пишется через «о». Предоставляет своё поле нашему клубу для игры в крокет. Та юная пара — брат и сестра Ёбарь. Делают вид (весьма неумело), что увлекаются бабочками и на этой почве даже имели недавно скандал с Хуепутало, с причинением ущерба, собственно, самим бабочкам. Хотя я-то знаю, что они помешаны на дрозофилах. Ну, пожалуй, и всё. С нашим председателем месье Хуем, как я понимаю, Вы уже знакомы. Я рад приветствовать нового члена в нашем клубе, месье…
— Еблан.
— Месье Еблан. Кстати, подумайте насчёт нашего кружка. Каждую пятницу в три часа пополуночи в сарае у Гондона. Взнос символический: восемнадцать бутылок шампанского. Мы сейчас «Турецкий марш» репетируем, нам как раз альта не хватает. А?
— Я… подумаю. А где здесь уборная?
— Как? И Вы тоже?

— И Вы уверены, что он придёт?
— Абсолютно.
— Он что, идиот?
— Нет, мой милый Рубек, он гораздо хуже. Он гений.
— Но он не может не понимать, что мы его тут ждём. Неужели он рассчитывает вскрыть замок и после этого незаметно удалиться?
— Всё он понимает, всё он считает и рассчитывает, но это его абсолютный смысл, которому он не в силах противостоять. Это единственный замок мастера Лафита, который он не открывал. Ему и не важно, что за этим замком фамильные счёты Бурбонов, сделанные из фиговых косточек. Ему необходим даже не результат, а процесс. Тихо! Вот и он!
Рубек и Шпендлер замерли за портьерой. В темноте было видно, как грузная фигура пытается протиснуться в весьма узкую форточку, предусмотрительно оставленную открытой. Раздалось кряхтение и брань.
— Проклятье, надо было оставить открытым всё окно. Как бы не отказался он от задумки, — шепнул взволнованный Рубек.
— Исключено, — уверенно ответил Шпендлер.
Наконец, ночной посетитель ввалился-таки на пол музея, поминая всех святых и опрокидывая попутно вазы, стулья и столики; встал, поскользнулся, ухватился за гобелен Меерса под названием «Ландыши в паху», упал с ним и покатился, распространяя чудовищные ругательства. Ударившись о ларь с фамильными счётами, фигура замерла. Через некоторое время полной бездвижности, в одной руке мелькнула сигарета, в другой зажигалка. Зажигалка очень долго не зажигалась. Противное чирканье сточенного кремня очень раздражало. Однако, минуты через три, систематического беспрерывного клацанья колёсиком, фигура громогласно произнесла слово на букву «Б» и прометеевский огонь вспыхнул противным синим пламенем. Не отрывая головы от пола, фигура ещё минуты две курила, потом ловко запустила окурок в форточку и поднялась. Шпендлер опознал Бука, неуловимого медвежатника, перед которым не устоял ни один замок в Европе:
— Это он…
Рубек кивнул.
Бук издал истомный выдох, начал гладить, щупать и нюхать ларец. Вот он обнаружил заветное отверстие и припал к нему губами, начал целовать замочную скважину, что-то нашёптывая по-французски, переходя на пошлые скабрёзности. Обезьяноподобная голова стонала, тёрлась щеками о мерцающий в лунном свете предмет.
— Это отвратительно! – не выдержал Рубек.
— Ещё мгновение, вот он – момент истины! – остановил его возбуждённый Шпендлер.
Бук начал расстёгивать штаны.
— Да неужели…, — вырвалось у Рубека.
Шпендлер успел закрыть ему рот рукой.
Бук достал кувалду и со всего размаху врезал по ларцу. Ларец разлетелся вдребезги. Затем Бук начал бить замок, пока тот не превратился в сплющенную пакость. Бук запустил кувалдой в стену и обессиленный рухнул на гобелен Меерса.
— Руки вверх! – выскочил Рубек с фонариком и револьвером наготове: — Это и есть ваш гений? – обратился Рубек к поникшему Шпендлеру: — Великий и неуловимый?
— Похоже на то, — Шпендлер сел на стул, разглядывая храпевшее на полу туловище: — Вызывайте наряд, Рубек.
Рубек засвистел в свисток, Бук открыл глаза и, встретившись с печальным взглядом Шпендлера, недоумённо спросил:
— А где мои тапочки?

— Это отлаженный механизм. Часы, если их не заводить – остановятся.
— А кто заводит часы? — спросил я.
Гость улыбнулся:
— Тот, у кого ключ.
Я безрезультатно пытался разглядеть его постоянно меняющееся лицо.
— Каждый в этом механизме есть важная деталь. Кроме одного: кукушка. Если кукушку убрать, часы не перестанут показывать время. Так вот, кукушка – это вы.
— Я?
— Люди. Человечество. Разновидность приматов, горделиво именуемая себя человеком разумным. Ненужный атрибут. Ку-ку, ку-ку, ку-ку!
Гость замахал крыльями и исчез.
 

« — Посмотрите. Это невероятно, но вы можете видеть это своими собственными глазами. Это окаменевший мобильный телефон, обнаруженный на месте раскопок.
— Вы говорите фантастические вещи, профессор!
— Но это факт. Радиоуглеродный анализ определил возраст пятьдесят-шестьдесят тысяч лет. Обратите внимание, насколько сохранились в породе кнопочки и экран. Я надеюсь, нашим специалистам удастся восстановить последние вызовы и смс переписку доисторического владельца. Это уже четвёртая уникальная находка за этот месяц в устье Темзы после металлической банки «Пепси-колы», стереоочков и чудом сохранившегося латуневого медальона с надписью: «Я люблю Битлз».
— То есть из этого можно предположить, что пятьдесят тысяч лет назад люди пользовались сотовой связью, смотрели фильмы в 3Dформате, попивая «пепси» и слушали «Битлз»?
— Это неопровержимо. Это абсолютно подтверждает мою и академика Уиллингтона теорию, что жизнь зародилась здесь, на британских островах. На этой земле был расположен тот самый Эдем, здесь развивалась и, пока по непонятным причинам, прекратила своё существование самая высокоразвитая цивилизация! Теперь у меня сомнений в этом нет. И, пользуясь случаем, я обращаюсь к Королевской академии сделать всё возможное, чтобы продолжить исследование.
— Это Нобелевская премия, профессор?
— Ну, я бы… э-э…».

Адмирал Стаут выключил телевизор, бросил пульт на стол, повернулся к Ханикату.  Ханикат протирал вспотевшие очки.
— И это даже не Нэшнл географик, это Би-Би-Си, — Стаут побарабанил пальцами по столу, не сводя тяжёлого взгляда с бледного Ханиката: — Показать, что в интернете?
— М, м, я… Сэр, я…
— Вам был поручен контроль.
— Всё под контролем, уверяю Вас, сэр. Всё совершенно…
Стаут грохнул кулаком так, что хрустальная люстра закачалась, а Ханикат подпрыгнул с кресла:
— Двадцать четыре часа!!! Иначе, я даю Вам слово, следующей находкой в устье Темзы будет череп доисторического человека в доисторических очках! Кругом! Шагом! Марш!

— Вот так вот, Фил, плесни-ка, братец, ещё, — Ханикат еле ворочал языком, обращаясь к бармену: — Я ещё тогда заподозрил, когда они значок откопали. Мне этот значок Энни Мостер подарила, ещё в средней школе, я его долго хранил… А телефон-то… Телефон… 4Gинтернет, голосовая почта… потеряли, говорят. Ах, маленькие проказники… ясно, где они его потеряли… Всю жизнь, ты понимаешь? Всю мою жизнь, а он говорит: двадцать четыре часа и кулаком хлоп! Я аж обделался. Бабу бы сейчас… А этот свистун в телевизоре, рожа, как слива, аж яйца светятся: сверхцивилизация! Эдем! Темза и Ефрат! В корне меняет концепцию! Нобелевская премия! Репей ему в трусы, а не Нобелевскую премию… Вот так вот, Фил, плесни-ка, братец, ещё…

Домой Ханикат пришёл уже поздно. Жена храпела в спальне, он поднялся, заглянул в детскую. Пол и Джон сладко спали в кроватках. Ханикат улыбнулся: «Мои шалопаи». Он, покачиваясь, вошёл в кабинет, плюхнулся на стул перед монитором. Запустил систему. Курсор замер на окне «удалить всё». Секунду Ханикат замедлил. Кликнул. Выплыло следующее окно «вы уверены, что желаете удалить всё?».
— А что, если…? – мелькнула было мысль: — Нет! Нужно это сделать. Нужно это сделать сейчас, пока я пьяный, иначе я этого не сделаю никогда. Завтра я буду кусать себя за зад, но… это будет завтра. Вы уверены, что желаете удалить всё?
Ханикат щёлкнул мышью.
Он смотрел, как уходит в небытие труд всей его жизни. Но ведь он это уже сделал. Что ж, если этому не нашлось применения. Подумаешь – время. Всего лишь измерение. Вот вечный двигатель – это да. Надо будет связаться с Мироновичем из Черногории, у него были интересные экспериментальные ролики в Ю-тубе. Вдуть бы сейчас стюардессе. Мда, как там у Бернса:
Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,
Доступная, как весь гражданский флот.

— Нет! Нет! Нет! Нет, это невыносимо! Как вспомню только эту его улыбочку. Остановился, так, картинно обернулся. Подлое животное!
— Анна Аркадьевна, ну что Вы, право… Быть может он и вправду погиб, прости господи, на поле брани или, ещё хуже, в канал свалился, а то и под лошадь попал. Нынче движение на улицах, можно сказать Броуновское движение.
— Да кабы так! Кабы погиб! Не так мучительно было бы осозновать утрату. И рыдала бы я всю оставшуюся жизнь, и душа моя израненная успокоена бы была. Так нет же! Он ведь заговорённый, видите ли! Как подумается мне, вот лежит он сейчас где-то в кроватке и ублажает его мерзкая похотливая размалёванная дрянь с пошлыми ямочками на щеках и болтающимися бретельками.
— Ну, что Вы такое говорите…
— Да, перестаньте, Адольф Моисеевич, уж я то знаю современных женщин! Низменные меркантильные ненасытные развратные чудовища!
— Ну, ей-богу, это Вы… позвольте, я накапаю Вам.
— Ах, оставте!
— Нет уж, голуба моя, я как врач настаиваю.
— Он ведь такой наивный…. Доверчивый…
— Залпом!
— Милый… Милый друг… Фу! Что это?
— Это? Фу, ты чёрт! Аптекарь, каналья, опять перепутал. Ну, я его поучу! А Вы выплюньте!
— Вы знаете, так хорошо мне стало…
— Мда? Странно. Ну, тогда не выплёвывайте. Понаблюдаю эффект. Так, спокойно. Вам лучше прилечь.
— Ах…. Адольф Моисеевич.
— Да-да?
— Отчего люди не летают как олени?
— Это от того, что крыльев нет-с.
— Да? Хм, и в самом деле….

Дама за тридцать пришла в репродуктивную клинику «Зачатие без мужа»:
— Доктор, я бы хотела мальчика.
— Хорошо, — доктор берёт пробирку, наливает в неё что-то: — А какого роста?
— Ой, высокий пусть.
— Хорошо, — добавляет из зелёной колбы.
— И пусть такой, чтобы все девчонки за ним на край света!
Добавляет розовой жидкости.
— И чтобы обязательно голубоглазый блондин!
— Да, не вопрос, — наливает в пробирку голубую жидкость.
Взбалтывает.
— Пейте!
— Ой! — выпивает.
Вырубается.
Доктор расстёгивает брюки:
— Ну, блондин, так блондин... 

— Ну, что, что вот это вот? — тряс толстяк газетой: — И что? Ну, бред! Ну, существуют же официальные учреждения, ЗАГС, похоронное бюро, свидетельство о смерти, в конце концов, а это… нет… это чушь, галиматья, так не бывает!
Он бросил последний выпуск «Пэйдж» на скатерть.
— Ну, вот мы и подошли к сути, — вдруг отозвался на его тираду сосед по столику, до сего момента молчаливо потягивающий кофе:
— Признаться никак не мог придумать, как начать разговор с Вами, а Вы сами так удачно подвели к нему.
— Что такое?
— Адам Левенталь?
— Да.
— Я представитель муниципалитета.
— И… да?
— Прошу ознакомиться, -  человек не спеша вытащил из портфеля папку, из папки бумаги: — Вот, свидетельство о смерти. Так. Запись из регистрационной книги городской управы. С печатью бургомистра.
— Позвольте…
— Так. Полицейский протокол. Заключение медсудэкспертизы. Так. Квитанция за оплату гроба. Квитанция за оплату места на городском кладбище имени Птушека, номер семьдесят девять. Так. Счёт-фактура попу Симмоничу за ритуальные услуги. Так. Ещё… Э-э, извините, очень мелко, я надену пенсне.
Человек надел пенсне, пробубнил про себя, затем огласил:
— Ага! Опознание личности усопшего. Это подпись Вашей жены и дочери? Узнаёте?
Толстяк дрожащими руками взял документ?
— Да…
— Счета об оплате катафалка, могильщиков, прилагаются за подписью нотариуса.
— Я не понимаю.
— Дело в том, уважаемый пан Левенталь, — человек снял пенсне: — Что и мы не понимаем. Собственно, на каком основании Вы живы?
— Я?
— Прошу ещё раз внимательно ознакомиться с документами.
Толстяк побледнел.
— А… Тут не указана причина смерти, — спросил он.
— Как? – подсуетился человек из муниципалитета: — Вот же: «Суицид. Вскрытие показало»…
— А мне и вскрытие делали?
— «… что смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы, нанесённой тупым острым предметом, предположительно утюгом». Вот и дата проставлена. И печать.
— Да-да, — хлопал глазами толстяк.
— Вот, попрошу Вас расписаться в получении ознакомления.
Подписал.
— Так. Теперь в уведомлении о том, что Вам начисляется пеня с момента документального фиксирования смерти. Так.
— И-и…?
— Благодарю, — человек сложил бумаги в портфель, аккуратно застегнул его: — От себя добавлю, не затягивайте с этим. Обер-прокурор и новый бургомистр сватья и … ну Вы понимаете. А моё дело уведомить. Честь имею.
Человек надел шляпу и неторопливо направился от кафе по бульвару Бомарше. Пройдя три квартала он остановился: «Собачья работа», достал папиросу, спичку…
— Тоже мне, волшебник! – раздалось у него над головой: — А какой ты волшебник, так на троечку! С минусом!(кричал женский голос).
— Хм, мадам, — отвечал мужской: — Эм, я так понимаю, после сегодняйшей ночи, называть Вас мадмуазель будет э-э… не политкорректно…
— Ах, ты скотина!
— Вы…. стесняюсь… кто?
— Да пошёл ты, козёл!
Перед представителем городской службы упал выброшенный горшок с фиалками. Папироса поломалась. Он плюнул:
— Ну, и как тут с вами не курить?

(си-минор 4\4)

Эй, товарищ прапорщик, на чёрных каблучках,
Цокает армейским шагом от юбки два вершка,
На бочок пилоточка, мат в три этажа,
Качает словно лодочка меж штатского трепья.

Эй, товарищ прапорщик, с улыбкой на устах,
Кобура так ласково виляет бёдрам в такт,
Зеленопогонная, в цвет своим глазам,
Да будешь подполковником, прекрасная мадам.

Эй, товарищ прапорщик, чулки не по уставу!
У тебя ж всего два дня и снова на заставу.
Там в бетонной спальне с номерком на шее,
Вспомни о случайной этой нашей встрече.