— Добрый день. Посетила меня давеча одна интересная и совершенно бесполезная мысль. Маленько посидела и ушла. Но я тебе, конечно же, не расскажу. Эта мысль настолько благородна и высшей степени омерзительна, что в своём восхищении этой гадостью будто вырастают пуховые крылья, способные вознести за пределы облаков.
— Может быть, всё-таки поделитесь, снизошедшим на Вас откровением? Иначе предмет нашей беседы теряет смысл.
На мгновение Зулич задумался:
— Гуки?
— Что?
— Чпуки?
— Ах, в этом смысле...
Зулич бросился в окно. Тут же Голубовский выхватил револьвер и разрядил барабан в след удаляющимся в проёме клетчатым фалдам.
— Ушёл-таки, каналья! Негодяй.
— Ну что там, Роман? — раздалось из кухни.
— Так, право ерунда, милая.
— Снова Зулич приходил?
«Однако, отменный у него фрак», подумал Голубовский.
— Ты не забыл, что с минуты на минуту Зильберманы прибудут? А ты опять надымил. 

Зачем говорить, что не суждено
Увидеть рассвет в цветное окно.
В дырявые стёкла, в дырявом зрачке
Увидеть рассвет,
Которого нет.

В лоснящихся веках садится туман,
Сладкое место — это только обман,
Приманка для слабых, погибших в весне,
И ждущих ответ,
Которого нет.

Сгорает рука с горящей стрелой
И, честное слово, это был не герой.
Незрячий ходок по убитой земле
Ищет цвет,
Которого нет. 

Брамс двигался по улице Блюминталя. Вечерело. Руки в карманах брюк перекатывали шары из стороны в сторону; сдвинутые брови, вертикальная складка на лбу, отрешённый взгляд в асфальт под ногами свидетельствовали о сложных  мыслительных процессах, происходящих в голове.
«О, сколько в Вас отверстий чудных
Заметил протрезвевший дух…
И после двух попыток трудных,
Согрелась пара потных рук…» Где же я мог это слышать? Не в состоянии тупая скотина Фурек сам придумать столь меткую своей примитивной бездарностью фразу. А бургамистру понравилось… О, котик! Кись-кись-кись-кись!
Шагах в пяти впереди Брамса шла кошка. Ленивой неторопливой походкой. Брамсу вдруг безумно захотелось погладить её по пушистой шёрстке.
— Кись-кись кись…
Кошка не остановилась и даже не обернулась. Даже не повела ушами. Подобное равнодушие вдруг взбесило Брамса.
— Эй! Кыс-кыс!!! – он ускорил шаг, кошка шаг не ускорила, а также не спеша свернула в проулок.
— Ах, ты скотина! – Брамс последовал за ней. Кошка уже забралась на мусорный бак. Она жмурилась, что-то выглядывая на крыше дома.
— Нет, ну ты посмотри! Ноль эмоций! Ещё какая-то тварь мелкая будет тут выёбываться! Кись-кись-кись!!! Иди сюда!
Брамс устремился к мусорке, распинывая всяческие преграды. Кошка прыгнула на пожарную лестницу и ловко вскарабкалась на железную крышу трёхэтажного дома. Уселась на карнизе спиной к преследователю, свесив с края полосатый хвост. Подобное игнорирование разожгло в Брамсе доселе неведомый ему самому огонь.
— Ы! Ы! – отделал кулаками Брамс мусорку, посмотрел вверх на хвост: — Падла сучья! Я – человек! Я царь природы! А тут мразота дешёвая мне ноль внимания жопу показывает?
Он примерился, до края железной лестницы было высоковато. Забрался на избитый бак, прыгнул… С четвёртой попытки Брамс повис руками на нижней перекладине.
— И… хоп!
Брамс подтянулся, перехватился за следующую, пыхтя поднялся ещё на несколько ступенек, теперь он уже держался и руками и ногами.
— Мда, не плохо для старикана, а?
Хвост с крыши, подобно удаву заполз и скрылся из виду. Брамс начал восхождение по совершенно отвесной лестнице. Руки попадали на голубиный помёт, жвачки и непонятно как оказавшиеся здесь использованные презервативы, но это не останавливало Брамса, решившего во что бы то ни стало добраться до…
— Сука грёбанная! Или кто ты там? Кись-кись, я тебе сказал! Кись-кись! Э-э-э…
Измученный подьёмом Брамс расплостался на прохладной крыше. Топот маленьких мягких лапок, вернул его к реалиям. Он увидел, как кошка, поелозив задницей, перепрыгнула на дом через улицу. Там она устроилась поудобней и впервые взглянула на Брамса. Мельком. И начала вылизывать свою промежность.
Но уже смирившийся было Брамс заметил этот взгляд. И то как бесстыдно животное расплосталось и занялось тем, чем оно занялось. Как будто Брамса не существовало. Пустота. Эфир. Ничтожество, не достойное стиснения.
Брамс посмотрел вниз, смерил расстояние от крыши до крыши:
  — Павлины, говоришь?
«Главное разбег и оттолкнуться от самого края. Нет, главное не попасть мимо края…».
Брамс застегнул куртку, надвинул кепку поглубже. Разбег. Толчок.
Как в замедленной съёмке наблюдала кошка за прыжком странного человека. Он махал руками и ногами, и перед тем, как удариться всей тушей о дымоходную трубу, прокричал непонятную фразу: «Бляди не летают!!!....». Потрясённая кошка подошла к человеку. Тоненьким голоском протянула:
— Ммряу.
Брамс улыбнулся:
— Вот так бы сразу… Тигр, тигр, ты могуч. Ты гоняешь стаи куч.
Он потянул ладонь, чтобы поглатить мохнатую голову, но сорвался, покатился, как сарделька и полетел вниз:
— ААААААААААААААААААААААААААААА!

Портье молча проводил взглядом постояльца из третьего номера. Постоялец хромал и двигался неуверенно. На нём были рваные брюки, грязная куртка, лицо опухшее и исцарапанное, из заднего кармана торчала кепка, на левом ухе висел мутный презерватив.
Этой ночью Брамс спал крепко, но неспокойно. Ему снилась мохнатка на цепочке. А утром его вновь ождали важные дела.

«Мда, не «Хилтон»», подумал Брамс, оглядывая двухэтажное здание из жёлтого кирпича с синей вывеской: «Ждём у Бада». Запах жареного лука и брань, доносившаяся из подсобного помещения, подтвердили предположение. Выяснять кто такой Бад, у Брамса небыло никакого желания.
— Номер три, второй этаж. Хильда, покажи пану комнату.
Жопасто-сисястая блондинка неопределённого возраста в униформе горничной вырвала портфель из рук Брамса и поцокола по лестнице. Брамс пошёл за ней, вертя в руках солидных размеров ключ с мохнаткой на цепочке. Номер три оказался на втором этаже в конце коридора, но почему-то это не удивило прибывшего постояльца. Натужно постанывая, Хильда с трудом отперла висячий амбарный замок. Внутри оказалось весьма уютно. «Главное есть шикарная двухспальная кровать, а большего мне не нужно».
— Пан желает отдохнуть? – спросила Хильда.
— Да. Пан очень желает отдохнуть, — ответил Брамс, ставя портфель в кресло и расстёгивая пиджак.
Хильда весьма приятно улыбнулась и ушла.
Брамс накинул замок на внутренние ушки, запер. Посмотрел на часы. Полночь. Он скинул ботинки, бросил пиджак на портфель, пошёл умываться. В дверь постучали. Брамс отпер. Хильда держала под локоток крупную даму в миниюбке, сетчатых чулках, на ногах были тапочки в виде зайца, на голове махровое полотенце.
— Это Лора.
— Очень… приятно.
— Час входит в стоимость номера, если на ночь, то ещё восемь крон.
— Простите?
— Ну, пан ведь сказал, что желает отдохнуть, — Хильда таинственно подвигала бровями, Лора покраснела, потупив взор.
— Э-э, Вы не так меня поняли. Я… меня не интересуют женщины. Всего хорошего.
Хильда и Лора удивлённо переглянулись.
— Понимаю, — загадочно произнесла Хильда и увела Лору.
Брамс запер замок, вернулся в ванную. В дверь снова постучали.
«Блядь!», вырвалось у Брамса. Он вновь довольно долго возился с замком.
На сей раз рядом с Хильдой стоял румяный прыщавый парень, смущённо опустивший глаза в пол.
— Это Юрген. Тариф тот же. Только прошу пана учесть, он невинен и несколько стисняется. Если же пан предпочитает более брутальный вариант, то автослесарь Дибич…
— Послушайте, — Брамс прочитал бирку с именем на груди горничной: — Хильда, меня не интересуют ни женщины, ни мужчины, я очень устал после долгого переезда и желаю отдохнуть. Отдохнуть! Вы понимаете смысл этого слова? Отдохнуть! Очень прошу не беспокоить меня подобного рода предложениями! Всего хорошего!
Забравшись в мягкую, прияно пахнущую постель, Брамс погасил ночник-слона, и причмокивая, опустил сонные веки. За окном красиво застрекотала цикада. Ему вспомнилось лето у его бабушки в деревне. Ромашковое поле. Пасущиеся коровы, козы, смешные жеребята…
«Ёб твою мать!», вкочил, как ошпаренный, Брамс, когда вновь настойчиво постучали. «Ссука!!!», скрипя зубами, он снял замок и швырнул его об стену. Но, распахнув дверь, он замер в изумлении. Хильда, всё так же очаровательно лукаво улыбаясь, держала на поводке белоснежную овцу.
— Это Марта. Желание гостя для «Ждём у Бада» закон. Только умоляю, будьте нежнее. Пан будет у Марты первым и…
Брамс осторожно закрылся и вернулся в кровать. «А может быть я уже сплю и это сон? Конечно сон. Этого же не может быть на самом деле. Просто сон…».
Тук-тук! Теперь Хильда пришла одна со стопкой порнографических журналов:
— Если Пан предпочитает отдыхать в одиночестве, рекомендую…
Брамс схватил Хильду и захлопнул дверь.
Через четверть часа Хильда помятая, с пылающим лицом вышла из номера Брамса, поправляя передник. Надела трусики, погляделась в зеркальце:
— Уфф… ля прелье энсэмбль, — выдохнула она и пошатываясь пошла к лестнице.
Давно уже не спал Брамс столь сладко и безмятежно. Утром его ждали важные дела.

тигр, тигр, ты могуч,
ты гоняешь стаи куч 

…шуршание нового постельного белья, запах чистоты и свежести.
Укладываться на ещё холодную трепетную простынь, укутаться в одеяло и ощущать, как оно начинает согревать твоим же теплом, ласково обнимая своим бархатным телом, как любящая женщина растворяется в предмете своего обожания.
Мягкая, податливая, всепонимающая подушка, окутанная хрустящей наволочкой (словно страждущая девица пеньюаром), принимает уставшую тяжесть, шепчет то, что хочешь услышать.
И вот уже на грани реальности и грёз…
…бесшумно и неотвратимо приходит она — серая крыса. И начинает есть голову, чтобы добраться до вкусного мозга. Если и этой ночью не успеет, вернётся завтра.
Месяц за окном смущённо прячется за тучку, увлекая за собой любопытные звёзды.
Сосед сверху, которого похоронили четыре недели назад, начинает двигать мебель….

Перед Богом мы чисты,
Перед бабами честны,
Перед сукой, что напротив
Проживает, мы — глисты.

На работе мы святые,
Не в пример другим умны,
А на улице крутые
И боятся нас менты.

Для случайных первых встречных,
Меченых и поперечных,
Мы похожи на шутов,
На беспечных ездоков.

Для друзей мы куча срама,
Для родни — больная рана.
На большом театре жизни
Нескончаемая драма.

Мы всегда миллионеры,
Ротшильды и пионеры
С алым галстуком на шее
Удалые кабальеры.

Мы у тёщи алкаши,
Лобкотрясы, торгаши,
Пьём тайком под одеялом
И считаем барыши.

Для Звезды, что в небе светит
Ярким пламенем зари,
Мы её родные дети,
Заплутавшие в ночи.

 

С чего всё началось? М-м… Трудно сказать. Пожалуй всё началось с мячика. Знаете, такой маленький цветной резиновый мячик. Он выкатился мне под ноги из-за угла бетонного забора, когда я вечером возвращался домой. Мягкий круглешок медленно приблизился по дуге и остановился. Тут же за ним выбежал овчарёнок в розовом ошейнике, уставился на меня, виляя хвостом. Я подпнул ему его игрушку, он ловко подхватил мячик и тут, тут появилась она. Как какое-то волшебство, материализовавшееся из сумерек. Обезаруживающе красивая, доверительно притягательно юная, в ухоженной ручке розовый поводок. Смотрит, улыбается:
— Здравствуйте….

— Обилечиваемся, сограждане, обилечиваемся! Вошедшие. Мущщина, не стисняйтесь, обилечивайтесь, обилечивайтесь!
— Я обилетился! Обилетился я!
— С котами нельзя!
— Это не кот.
— А кто это?
— Это кошка.
— А я думала это Ваш сынок. Очень похож…
— Простите, а это совершенно необходимо делать?
— Что именно?
— Шариться в моём кармане.
— Особой потребности нет, но это так приятно.
— Обилечиваемся! Вы обилетились?
— М-м…
— Вижу, что обилетились, предъявите билетик, на линии контроль. И нечего такое физио делать. С таким физио на такси ездить надо. А Вы обилетились? Ну, так обилечивайтесь!
— Ну, что Вы лицом прямо мне в грудь!
— Тут так уютно, и пахнет фикусом.
— Кому на «Университетской»? Спрыгивайте, пока зелёный!
— Вы с ума сошли?!
— Обилетились?
— Да! Я обилетился! Обилетился я!!!
— Мущщина с котом, я всё вижу!
— Это не кот.
— Обилечиваемся, сограждане, обилечиваемся! Бабуля, а Вам не стыдно? Совесть, я спрашиваю, есть у Вас? Мущщина с сыном на руках стоит, а Вы уселись на места для инвалидов с детьми.
— Это не кот!
— Сыночек Ваш? Мохнатенький такой. А Вы его обилетили? Где твой билетик, мальчик? А Вы обилетились?
— Обилетился!!! Обилетился!!!
— Ну, так обилечивайтесь! Следующая «проспект Васнецова».
— Что Вы делаете?!
— Нет.
— Что «нет»?
— Так, позвольте ещё раз. Нет, не Вы. У той корма была помягче…. И пошире….

— На абордаж!!! – в комнату ворвался человек в тельняшке и начал задирать юбку Настеньке. Она точным поставленным движением заехала ему коленкой. Пётр Андреич с упрёком цокнул вслед уползающей согнутой пополам фигуре.
Человек в тельняшке выскочил во двор и залез в стоявшую там наполненную водой бочку, так, что наружу торчала только лысеющая голова, увенчанная седыми растрёпанными бакенбардами. В окно было видно, как его глаза недобро блестели над краем бочки.
— Так вот, — Пётр Андреич вернул очки на свой нос, вновь заглянул в блокнот:
  — Стало быть, деньгами я за Настенькой даю четыре рубля восемнадцать копеек, ценными бумагами: три акции газовой компании «Тьма египетская», общей стоимостью девять копеек, векселей от генерала Капустина, купца Сафьянова и извозчика Фискалина на общую сумму двенадцать копеек.
— Буль-буль! – раздалось за окном.
— Таким образом, партия мне представляется весьма удачной.
Неожиданно дверь спальни распахнулась, оттуда, зевая, вышел полный мужчина с кавалерийскими усами, в кальсонах, в тапочках на босу ногу. Он озадаченно оглядел присутствующих.
— Упс, — дверь в спальню закрылась.
— Буль-буль…
Пётр Андреич задёрнул занавеску.
— Семечки – вот будущее! Будущее за семечками, мой друг. Если засеять приусадебные участки подсолнухами, да сдавать по полкопейки за пуд…, — Пётр Андреич задумчиво закатил глаза: — Это ж перспективы-то… необъятные.
— Папенька…
— А ты молчи! Цыц! Не встревай, когда с женихом разговариваю! О твоём счастье речь идёт, лярва!
— Папенька…
— На отца?! Что ж Михал Антоныч подумает? Образованнейший, культурнейший человек. На почте служит.
— Папенька, да нет никакого Михала Антоныча! С утра шары залили или и вправду с извилин двинулись?
Пётр Андреич повернулся к стулу, на котором сидел Михал Антоныч. Стул был пуст. Пётр Андреич сперва удивился, затем оскалился, хищно пригнулся, озираясь по сторонам:
— А-а! Сбежал!!! Таракан! Ничего, от Раскатая не уйдёт! Ату его!
Из спальни вновь появился усатый толстяк. Держа тапочки в руках, он на четвереньках выполз и скрылся за входной дверью.
Заслышав лай спускаемых собак, человек в тельняшке выскочил из бочки и зигзагами бросился к лесу:
— Поворот овершта-аг!
К нему присоединился усатый толстяк в кальсонах.
— А! – кричал им вдогонку Пётр Андреич, выцеливая отступающих из внушительных размеров рогатки: — А! Присосались тут к аппарату!
Настасья Петровна смотрела в окошко, как в берёзовой роще среди белоснежных стволов мелькали тельняшка адмирала Канариса и кальсоны генерала Капустина.
Пётр Андреич подошёл сзади, обнял дочь за плечи:
— Шантрапа. Шелупонь. Ни черта не понимают в высокохудожественном юморе. Ничего, вот вернётся Михал Антоныч…
— Ах, папенька…
Пётр Андреич сел на пыльный пол. Он грустно смотрел на давно остановившиеся настенные часы с безжизненно замершим когда-то маятником.

— Ну что, в проруби будешь купаться?
— Нет. Вон, восемь купелей в городе. От тебя самая близкая в Парке.
— Да попы говорят, это не обязаловка, по желанию. А вода даже из-под крана тоже такая же. Дома холодный душ приму. Грехи смою.
— Вот интересно. Вода столько времени потом стоит и не портится.
— Возможно именно в этот день вода меняет структуру. Земля ведь живой организм. Там, равноденствие, солнцестояние, приливы, отливы, затмения. Может именно девятнадцатого января происходит какой-то непонятный для нас процесс. Вода реструктуризируется.
— Почему не в сорокаградусную?…
— Хм. Ага. Кран открыл – водка. Горячую открыл – пиво!
— Хе-хе-хе.
— Алкашня. Вам бы только бухать.
— Ой… И это мне говорит дамочка заблевавшая бармена в «Трёх китах», и теперь нас туда не пускают.
— Чего?
— Да ладно вам. Вот скажите лучше, почему все мужики любят раком ебать?
— Да потому что пидары они все!
— Это чтобы ваши морды страшные не видеть!
— Просто приятно ощущать женскую попку на своём животе, ласкать эти милые ямочки ниже поясницы, гладить бёдра…
— Ой, блядь, казанова! Ты когда последний раз…
— Ну, что пристали к человеку? Пусть помечтает!
— Идите вы все в жопу!
— Вот видишь? Я ж говорила, что все они пидары…