Сегодня, оказывается, Международный день медсестёр!
От имени, так сказать, и по поручению поздравляем.
— Что-то я не пойму… Вот тут написано: «воспаление верхних дыхательных путей». А что, есть ещё и нижние дыхательные пути?
— Конечно.
— Это как это?
— Подумай сам.
— М-м… Чем же можно дышать снизу… Что за нижние дыхательные пути… Жопа что ли?
— У тебя — да.
https://www.youtube.com/watch?v=gzqdqslT268
Капитан Зелёный фальшиво напевал свою любимую песенку про бабусю и двух гусей. Он был весел, что случалось с ним крайне редко.
— Порядок, — проверил ещё раз автопилот и навигатор: — Через каких-нибудь три недели будем дома. Дома. Как же надоели все эти невыносимые пространственные мытарства, а главное Селезнёвы, папаша с дочкой. Чёрт меня дёрнул заключить договор с Московским зоопарком. Кабы знал, что эта несусветная парочка всегда, везде, на ровном месте найдёт кучу с дерьмом и вляпается в неё, ни за что бы не согласился. Казалось бы, проще пареной репы: смотаться на межгалактический птичий рынок, купить, что надо, и назад. Нет! Клистирные трубки. А всё эта профессорская дочка. В каждый котелок ей, понимаешь, залезть надо! Как только от снурфиков с Альдебарана ноги унесли, одному богу известно. А трандафилы-лизуны? А случай с птицами крок, у которых она разоряла гнёзда? Еле откупились от местной полиции. А шептуны? Вспомнить страшно. А что они устроили в ночном клубе на Альтаире с этим чудовищем Громозекой. Ещё один «профэссор». Вот они — представители науки, элита, мать их! Весь аккредитив прокутили с плавниковыми сосулями из созвездия Гриб (тоже наверное профессорши), пришлось животных воровать и вывозить контрабандой. Ну да ладно. Домой. Тут осталось-то систему Медузы проскочить и всё. Как лягут спать, я их заморожу. Есть у меня специальная кнопочка для таких случаев. Пусть в креокамере до матушки Земли поскучают. А я хоть отдохну по человечески. Так, ну что тут у нас? — Зелёный постукал по монометру, торчащему из-под панели управления: — Ага, нормалёк. Один серый, другой белый… Оп! — он закрыл крантик. В кружке появилась мутная жидкость: — Ну, за Большую Медведицу — Веронику Антоновну Буравчик, значит. Скоро свидимся, — капитан опрокинул в себя жидкость, поморщился, утёр усы и бороду: — О, чётко зашла. Ништяк получилось. Ну, чё там? Между первой и второй...
— Помогите, кто может! — вдруг раздался металлический голос из передатчика: — Кто может, помогите!
Зелёный кинулся к выключателю, повернул тумблер.
— Кто может, по...
— Уф, кажется успел. Лишь бы эти скоты не услышали, — Зелёный интуитивно обернулся. В дверях рубки стояли профессор с дочкой: — Чёрт, и давно они здесь?
— Кому-то помощь нужна? — спросил, протирая очки, Селезнёв.
— Хе-хе-хе, да нет, — как можно непринуждённей махнул рукой побледневший Зелёный: — Спамы. Реклама. Свечи от геморроя из мормеранских подсолнухов. Я выключил, чего зря аккумулятор сажать, хе-хе-хе.
— А это что? — Алиса крутила крантик с монометром.
— Да так… Э, в порядке эксперимента… хе-хе-хе.
Ни один мускул не дрогнул на лице профессора Селезнёва, он запер дверь отсека, повернулся к дочке:
— Алиса, сделай приёмник погромче.
— Э-э, — Зелёный потянулся к кобуре, но она была уже пуста.
Алиса провела пальчиком по экрану, задавая максимальный звук:
— Планета Шелезяка: полезных ископаемых нет, воды нет, растительности нет, населена роботами...
Зелёный обречённо сполз на пол:
— Гуси мои, гуси...
— Какой я видела сегодня чудной сон.
— Сон?
— Да. Сон.
— Ты не могла видеть сон. Сон — это состояние организма. Если ты что-то и видела в состоянии сна, то это сновидение.
— Я маленькая-маленькая, вокруг всё огромное. Стены — небоскрёбы, непостижимый потолок с величественной люстрой, подобной космическому светилу, мужина и женщина, они улыбаются. Мне хорошо.
— Угу.
— Вдруг их лица искажает гримаса страха. Громкие шаги на лестнице. Стук в дверь. Меня прячут в бархатный белый цветок и бережно опускают через окно прямо на реку. Я вижу их удаляющиеся лица, по которым текут слёзы. Река ласково несёт мой кораблик по извилистому руслу, а по берегам ромашки и колокольчики, как...
— Ромашки и колокольчики не растут на берегах рек, они растут в полях, и поэтому называются полевые.
— … как волшебные баобабы. Динь- динь- динь, звенят колокольчики вслед, ах-ах-ах, томно вздыхают ромашки. И вот моя кувшинка оказалась на озере, где много-много кувшинок. И я решила, что, наверное, в каждой кувшинке кто-то живёт, а теперь и я стану жительницей этого озёрного цветочного царства. Одна из кувшинок оказалась совсем рядом, так, что я смогла заглянуть в неё. Быть может там обитает сказочный принц.
— Принц...
— Лепестки цветка распустились и в середине него появился глаз. Глаз посмотрел на меня. Моргнул. Затем лепестки закрылись и раскрылись несколько раз подряд, а потом цветок с глазом начал подниматься из воды на большой шершавой пупырчатой полусфере, разделённой пополам омерзительной мохнатой щелью, влажные волосики шевелились и расползались в разные стороны, словно живые чёрные водоросли. Полусфера как бы состояла из двух полусфер поменьше, а в центре — кувшинка с глазом. Мне стало жутко и я пробудилась.
— Пробудилась...
Людвиг стоял перед зеркалом в ванной комнате под звук льющейся воды. Вынул из задницы глаз, промыл его, вставил обратно. «Ведьма», — зло процедил сквозь зубы Людвиг, спустил в унитаз, закрыл кран, взял полотенце за концы, скрутил, попробовал на прочность, вышел, тихо щёлкнув выключателем.
— Будем вместе. Я буду бухать, соседку потрахивать, ты на двух работах работать, детишек ростить. Троих. Не, троих много, двоих. Опять же пособие, мама твоя помогать будет. Проживём! А? Чего ты ломаешься? Не шестнадцать же тебе уже, в натуре.
Секундная гробовая тишина после столь убедительной речи смутила Романа и напугала, такого взгляда он у Светланы не видел никогда. Совершенной неожиданностью оказался мощный джеб в подбородок, и поскольку удар пришёлся снизу вверх (что обеспечило согласно законам природы максимальную амплитуду сотрясения содержимого черепной коробки предмета воздействия), глаза его закатились и Роман Степанович Половинкин отбыл в глубокий нокаут.
Света долго держала распухшую ладонь под холодной водой, которая почему-то текла из крана горячей, посмотрела на начавшего сладко причмокивать Романа, решала: затянуть его верхнюю половину в квартиру или же выпихнуть нижнюю наружу. Тут она вспомнила, что скоро должна придти мама с рынка и вернуться дочь из университета. Половинкин очутился на лестничной площадке целиком, и перед его раскрывшимся мутным взором громко захлопнулась обитая ярко-коричневым дермантином дверь с номером 17.
— Уже уходите? — дружелюбно спросил проходивший мимо Светин сосед Бутылкин.
— Да, подзадержался. Пойду, пожалуй, — промямлил Роман и в попытке подняться, кубарем покатился по ступенькам вниз.
Придя домой, Валюшкина застала странную картину: Валюшкин сидел за столом в позе Мыслителя. Вдумчивый взгляд его был устремлён на свежепользованный пакетик одноразового чая. Пакетик лежал на блюдце и, как раненный солдат, истекающий кровью, истекал остатками коричневой жидкости и испускал дух остывающим паром.
— Арчибальд?
Тишина.
— Что случилось, Арчибальд?
— Я слышал или где-то читал, что это англичанин изобрёл, — отозвался Валюшкин: — Кто б мог подумать, а? Культурный вроде народ, от обезьян, говорят, произошли, образованный, а такую дичь сотворили, — он отхлебнул из кружки и резюмировал:
— ПАРАДОКС!
— М-да уж, — вздохнул Еремеев, рассматривая кучу всевозможной разнообразности, оказавшейся на его рабочем столе.
— Что такое, Костик?
— Какой я тебе Костик? Гражданка Пестрункевич...
— Ах, извините, господин капитан, — девица, сидевшая напротив Еремеева, закинула ногу на ногу, оголив красивые ляжки, достала тонкую сигарету, кокетливо засунула её себе в пухлые губки.
Еремеев хмыкнул, протянул ей зажигалку:
— Хм, дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж, картину, корзину
— Картонку...
— И маленькую...
— Собачонку, — девица выпустила струю дыма и звонко расхохоталась: — Только, Костик, не тот случай, я на вокзалах не работаю, ты же знаешь.
— Да я не о том. Я вот подумал: зачем дама сдавала в багаж, если всё это могло бы поместиться в её сумочке.
Гражданка Пестрункевич рассмеялась ещё громче:
— И маленькая собачонка!
Капитан с грустью взглянул на время:
— Ладно, приступим к описи, — взял со стола первый попавшийся предмет: — Губная гармошка, — он покосился на девицу, та подняла бровки и нагло направила дым в потолок.
— Фирма «Гуттенберг», — записал в протокол Еремеев, предвкушая длинную-длинную нудную ночь, как и всякую в его дежурство.
Мужчина шёл не спеша, прищуренным взглядом внимательно осматривая местность. В этой части города, вернее того, что от города ещё осталось, он не был. Собака у его ног внезапно остановилась и навострила уши в сторону бетонных развалин. Мужчина поправил вещмешок на плече, приложил крепкую ладонь к животу, ощупав за поясом револьвер. Но собака завиляла хвостом и рысцой поспешила к обрушенному войной и временем зданию.
В тёмном углу полуподвала на корточках сидел мальчишка, прижимая к груди металлический ночной горшок.
— Так, — вздохнул мужчина: — Давно обосновался?
Мальчик не ответил, он с ужасом смотрел на животное, которое, похоже, видел впервые в жизни. Он ещё крепче прижался к горшку.
— Ваня Ш, — разобрал надпись на посудине мужчина: — Именной… Ты его не бойся, — мужчина похлопал собаку по голове: — Он добрый. Ты же добрый, Зарбазан?
Зарбазан дважды утвердительно гавкнул. Мальчик протянул руку и осторожно погладил собаку. Улыбнулся.
— Анна Мартыновна! Принимайте гостей!
Из окна дувухэтажного дома с надписью «кинотеатр Искра» выглянула женщина в косынке:
— Ох ты, боже мой!
— Ну, вот. Прошу любить и жаловать: Ваня Ш.
Дети, обступившие Ваню, с любопытством и недоверием разглядывали новичка.
— Ещё познакомитесь, а сейчас пора ужинать. Отставить! — укоризнено сказал мужчина старшей, которая попыталась дотронуться до горшка: — Барышни на кухню в распоряжение Анны Мартыновны. Парни, Ивана помыть, одеть и готовить аппарат. Вечером будем смотреть кино. Выбор хоть и небогатый, — обратился он к Ване: — Всего четыре фильма осталось. Степан — главный киномеханик, не забыл, как плёнку заряжать? Егор — на генератор, Михаил, ответственный за объектив. Вопросы есть? Вопросов нет.
— Господи, откуда же они все? — всхлипывала Анна, глядя, как дети суетливо возятся вокруг аппарата и мастерят экран. Радостный Зарбазан плясал рядом.
— Инкубаторские, — ответил мужчина: — Ладно, не рыдай, не при них, — он утёр щёки жены платком: — Своих не уберегли, зато теперь вон их сколько у нас.
В наступившем мраке замерцал проектор. Степан деловито настраивал резкость, крупный не по летам Егор пыхтя крутил педали динамомашины, девчонки облепили Ваню Ш. А Ваня, раскрыв рот, смотрел на серую стену на которой вдруг появился человек, который под тревожную музыку шагал по жёлтым пескам, припекаемый белым солнцем...
— Простите, я не расслышал, что Вы сказали, — как-то странно, как бы с издёвкой заявил молодой человек справа.
— Хм, Вы и не могли расслышать, поскольку я ничего не говорил.
Мой внезапный собеседник старательно разглядывал мой рот, нахмурив брови.
«Этого ещё не хватало», подумал я, перелистывая возникшие в воображении самые неприятные картины. И тут я (не без усилий) понял: он же ничего не слышит, он глухой.
— О нет, я слышу, я всё время слышу, но только одну вещь.
Я раскрыл блокнот, в который записывал душещипательную историю мадам Софи о увлекательной жизни в местном доме терпимости, когда в нём квартировался кавалерийский полк, и быстро чиркнул в листке: " Что же?".
— Дождь.
«Шум дождя?».
— Для Вас это шум, а для меня это и музыка, и пение птиц, и дуновение ветра..
— И шум дождя, — кивнул я.
Мужчина вопросительно и с напряжением снова уставился на меня.
«Понимаю», написал я в блокноте.
— Вы никогда этого не поймёте. Никто этого не поймёт. Каждый вечер я прихожу сюда, на вокзал, в надежде, что услышу стук приближающихся колёс, свист гудка, смех юных прелестниц, но слышу только проклятый дождь.
Он покосился на двух жандармов, лениво прогугливающихся по перрону, зло сверкнул на меня глазами и поднялся. Он удалился шагов на десять, я прыгнул в подкативший вагон сдерживая себя, чтобы не крикнуть что-нибудь ему вслед.
И только подъезжая к следующей станции, когда седой кондуктор потребовал предъявить билет, либо же заплатить штраф, ни искомого билета, ни бумажника в карманах не оказалось.
За окном купе блеснуло и я услышал шум начинающегося дождя.
Альма матер функционирует.
Голова на месте, руки, ноги и прочее.
Всех люблю)
Да, некоторых в особенно.
Пьяный, на обоссанном матрасе с кудрявой.
Рогожкин давно мечтал переехать в деревню. Шумный, злой город душил. Дела шли из рук вон плохо и поэтому, когда ему предложили недорогой домишко в ста семидесяти километрах от черты пожирающего всё живое мегаполиса, да в придачу участок в десять соток, Рогожкин не раздумывая согласился. Дешевизна покупки (практически даром) объяснялась необычно: в доме имеется домовой, что может вызывать некий дискомфорт. После скитаний по съёмным квартирам, в том числе коммунальным, и разнообразием соседей, с которыми приходилось так или иначе столкнуться, наличие домового в своём отдельном жилище нисколько не смутило нового владельца загородной недвижимости.
Дом представлял собой слегка покосившийся небольшой сруб. Пятистенок с большой кирпичной печкой меблированный длинным столом, двумя табуретами и огромным комодом, на первый взгляд эпохи Павла Первого. Спать предполагалось на печке, а на вопрос о холодильнике представитель продавца указал на подпол. На заросшем огороде стоял нужник и саманный сарайчик. Воду можно было брать из колонки, что в конце улицы, электричество подключить от основной линии. На том и сговорились.
Первую ночь признаков присутствия посторонних в помещении не ощущалось. На вторую, где-то за комодом был слышен тихий храп, а под утро шебуршание на чердаке. Более активно сущность проявила себя, когда в дом провели электричество. Лампочки при включении лопались, а холодильник, приобретённый у угрюмого соседа, и дребезжащий, как трактор, регулярно падал.
Однако, Рогожкин ожидал подобного рода приёма и заранее подготовился ещё в городе, изучив в интернете народные способы умиротворения домовых и выписав их во внушительный конспект, справедливо предполагая, что всемирная паутина ещё не успела опутать его новое место жительства.
Вечером он поставил за печкой тарелку с пшённой кашей. Кашу утром он обнаружил на своей голове, а расколотая тарелка лежала на столе.
По прошествии времени выяснилось, что каши домовой не принимал никакие, а из всех предложенных яств отдавал предпочтение сладостям, в основном сосательным конфетам «барбарискам», после потребления которых на пару дней затихал, но зато потом начинал бушевать с новой силой.
Шли недели, а народные методы не действовали. Домовой оказался ярым противником цивилизации, воинствующим мракобесом и категорически протестовал против пребывания кого бы то ни было в избушке.
Выходя из местной церкви, где поп, обдавая Рогожкина сивушным перегаром заломил за процедуру очищения квадратных метров цену в пять раз превышавшую стоимость самих метров, Рогожкина потянула за рукав бабушка и, поняв беду уже не молодого человека, дала дельный совет.
Тем же вечером, как стемнело, Рогожкин поставил у комода стопку самогона (вырученного у сердобольной старушки) и блюдце с малосольным корнишоном. Затем он трижды прочитал по бумажке малопонятное для него предложение, должное вызвать домового на переговоры, и стал ждать.
На удивление, минуты через две дверца комода заскрипела, открылась и из неё вышел Домовой. Лохматый, бородатый, и впрямь от горшка два вершка. Его густые брови круто вздёрнутые кончиками вверх, острый нос и выпученные круглые глаза делали его похожим на недовольного филина, которого оторвали от вечерней дрочки. Он пошевелил носом, опрокинул в себя стопку, поставил пустую на место. Откусил огурчик, смачно похрустел и исчез обратно в комод. Рогожкин стал было размышлять о последствиях, что принесёт сия трапеза: послабление или же усиление конфронтации, как заветная скрипучая дверь вновь распахнулась. Домовой, с узелком на палочке через плечо, понуро прошагал через комнату (громко стукая то ли пятками, то ли копытами) и колоритно выражаясь по матери, скрылся за порогом.
С тех пор Рогожкин спокойно зажил беспокойной деревенской жизнью, но это было то беспокойство, которое приносит удовлетворение деревенскому жителю, совсем недавно ещё считавшемуся горожанином. Дом обрёл более или менее опрятный вид. Был подведён водопровод. На огороде теперь росли овощи и даже принялись три яблоньки. А ещё Рогожкин взял кредит и устроил в своём сарайчике магазин. Поначалу всё шло вроде бы хорошо, но поскольку Рогожкин сам не пил, да ещё и не давал водку в долг, его убили, а магазин разграбили и сожгли, огород разорили, походя поломав молоденькие яблоньки.
А вскоре в избе Рогожкина соседи стали слышать храп и странное шебуршание на чердаке, к которым иногда добавлялся заунывный плач.
