Тутух-тудух… Тутух-тудух… Тутух-тудух…
— Ну, и рожа! – раздался голос.
— Что, простите? – я опустил газету.
Дамочки напротив оторвались от брошюрок и недоумённо уставились на меня.
— Хм, извините…, — я вернулся к статейке.
«Видно показалось».
— Да уж, рожа, что, прости господи, во сне привидится, родить можно. Квазимодо! Наверняка на большой дороге промышляет с топоришком. А костюмчик, видно, с купчины какого-нибудь снял. Такой, ночью вилкой зарежет и панталонами кружевными карманы набьёт, не побрезгует!
— Да нет, — отозвался второй голос: — Не похож он на душегуба. Пьянь беспросветная, да и потаскун помойный. Налижется до соплей и горничных и поломоек конфетками совращает, гнусь сущавая. Чинушка на двадцати рублях, а форсу, как у Монморанси. Держу пари, что у него в саквояже бутылка дешёвого хереса, петушок сахарный и дырявые кальсоны в цветочек…
Я осторожно выглянул из-за газеты. Дамочки не отрывались от своего чтива. Та, что у окна зевнула, прикрыв ротик ладошкой, и перелистнула страницу.
«Чертовщина какая-то… хм».
— Вот увидишь, — продолжил второй голос: — Помятую газетку свернёт, папироску раскурит, загундосит о прекрасной погоде и предложит нам бокальчик. Сам нажрётся, петушком занюхает и ночью, стянув штаны, станет в коленки нам носом тыкать. Видела, как он на нас хищно из-за газетки поглядывал?
— Ужасти какие говоришь! Кабы так, он давно бы уже нам всевозможные комплимэ сыпал или бы хоть справился, как нас зовут. Скорее и вероятнее, это просто типичный баран.
— Кто?
— Я читала Софи Мелисьон, так вот, она делит мужчин на семь категорий: баран, козёл, конь, пёс, медведь, кот и енот. Так этот – натуральный баран! Тупой, как пробка, но упёртый, как пень. С явно выраженными внешними признаками слабоумия. Таких обычно в детстве старшие сестрицы за пипирку дёргали. Оттянут так и чпок!
Я свернул газету и швырнул её на столик. Достал папиросу и закурил. Дамочки неприятно посмотрели на меня, но промолчали. Ни звука… Я изучал их лица и фигуры, они весьма неуютно ёрзали под моим взглядом.
«Странно всё это», думал я: «Неловко как-то. По приезду в Томск непременно схожу к профессору Шацкому. Это нервы. Нервы».
Я вышел в тамбур. Докурил.
Когда я вернулся, я застал такую картину:
Дамочки сидели у моего раскрытого саквояжа. Одна пила из горлышка херес, вторая пытливо нюхала мои кальсоны в цветочек.
Я как можно тише закрыл дверь купе.
«Непременно к Шацкому. Непременно! Это нервы».