Солнце ярко пробивалось сквозь белёсые облака на фоне синего неба, лениво возлегающего на изогнутых вершинах гор.
За рекой, по старому валу, верхом на коне носился взад и вперёд бородатый человек в черкеске, папахе, размахивая саблей, громко выкрикивая на своём языке противным сиплым голосом всевозможные ругательства и, судя по интонации, угрозы в адрес находившихся в крепости людей.
— Мать честная, — полковник Мухин Анатолий Фридрихович посмотрел на карманные часы с затейливой гравировкой: — Уже пятьдесят три минуты надрывается. Совершенно несносно. Алексей Николаевич, нет ли какой-либо возможности прекратить это амикошонство? – обратился он к капитану, стоявшему по левую руку, рядом с ним на крепостной стене.
— Сейчас устроим, Анатолий Фридрихович. Попков!
— Я!
— Поди сюда, голубчик.
— Слушаю, ваше высокоблагородие.
— Сними-ка, братец, мне этого артиста.
Попков, прищурив глаз, поглядел на всадника:
— Далеко, ваше высокоблагородие.
— Коли снимешь, пять рублей дам.
Казак ещё раз взглянул на гарцующий силуэт:
— Далеко, ваше высокоблагородие. И ветер с ущелья…
— Вот сукин сын! Семь рублей.
— Так-ть с полверсты до него, не достать. И вертится, словно скипидаром помоченный.
— Чёрт с тобой. Десять рублей.
— М-м…
— И сутки на разгул.
Попков вскинул ружьё. Через две секунды раздался выстрел. Ещё через две всадник, вскинув руки, свалился с лошади и покатился к камням. Конь, проскакав немного, вернулся и замер возле недвижного тела.
— Готово, ваше высокоблагородие! Ну, так я…
— Ступай, шельма, — капитан отслюнявил Попкову награду.
— Однако, — раздался голос за спиной.
Полковник и капитан обернулись. Перед ними стоял невысокий чернявый кавалерист в ментике лейб-гвардии.
— Это ещё что такое? – поднял брови полковник Мухин.
— Корнет Лермонтов, переведён к вам высочайшим соизволением.
— А-а, наслышан, наслышан. Приказ о Вашем назначении получен. Э-э… квартируйтесь, любезный.
— Вот ещё новость. Мне тут столичного хлыща не хватало. Ты вот что, друг Алексей Николаевич, приглядывай за ним. Как бы какой сюрпризец не вышел-с.
— Не беспокойтесь, Анатолий Фридрихович.
— Да, не сочтите за труд, скажите Афанасию, чтобы самовар ставил и сами приходите к нам. Софья Генриховна рада будет.
— С большим удовольствием.

По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползёт на берег,
Точит свой кинжал;

Но отец твой старый воин,
Закалён в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю…