— Позволите? – спросил человек наклоняясь ко мне с сигаретой.
— М-м…,- я начал шариться по пустым карманам в поисках огнива.
— У попа была собака? – человек уже прикурил и пристально и ожидающе смотрел на меня из-под шляпы.
— Он её убил…, — машинально ответил я.
— Хм, — облегчённо вздохнул человек.
Он протянул мне сложенный листок бумаги:
— Дождь собирается.
— Да.
— Интересно, будет ли завтра радуга? – он с опаской поглядел на темнеющее небо.
— Мущщина, ну Вы едете или нет? Вы же до Самары! Ну, Вы в шляпе, чо вылупился? Отправляемся!
— Момент!
Мужчина в шляпе запрыгнул в вагон поезда, с которого сошёл я:
— Мне до городу Парижу, мадмуазель.
— Ну, Вы уже определяйтесь, да Самары или до Парижу… Чай будете?
— Нет, благодарю.
— Будете! И трусиля не надо в окно вывешивать…
Поезд удалялся в обратном направлении. Я с изумлением смотрел ему в след.
— Ба-а! – раздалось над моим ухом справа: — Поцелуев, сукин кот! Какого чёрта?
Я обернулся. Передо мной стоял конь, на коне сидел усатый офицер в тельняшке, выглядывающей из-под расстёгнутого доломана. Он улыбался. За усатым офицером стояло ещё десятка два всадников.
— Вот так и знал, что ты здесь! Где какая заморочка, где какая пьянка или мерзейшая мерзость там уже и ищи поручика Поцелуева! Ну, шустрый, каналья, спасу нет! Пьяный поди опять, сволочь? Ну, теперь-то тебе меня не обойти! Это тебе не пистоны с княжной Мухиной отсвечивать, мои квартирьеры уж порасторопней оказались, так что, душа моя, Кирилл  Карлович, будем столоваться в «Постоялом дворе». И не хлопай глазами! За тобой братец три раздачи в чпокер, а иноходца купца Чайникова, так и не поставил! Надул ты меня, шельма. Эскадрон!!! По квартирам!!! Шапкин! Отдай коня поручику Поцелуеву! Сам на станции переночуешь. И гляди мне в оба! Чтоб ни одна сороконожка не пролетела!
— Слухаюсь, Ваше Благородь…
— А чего за маскарад? – офицер пощупал мою куртку, когда я забрался на коня Шапкина: — Опять продулся на казённые? В бегах? Ну и рожа у тебя, на хлебни, голубчик.
Он протянул мне армейскую алюминиевую флягу.
— Не хочу.
— Хлебни, хлебни, смотреть на тебя страшно. О! – он выхватил из ножен шашку:     - Видал?!
Он начал рассекать ей воздух перед моим лицом:
— Хоп! Хоп! Турецкая! Шёлковый персидский платок в полёте напополам, вух, и всё! Выменял у генерала Подстрекалова. Спроси на что? Ну, спроси-спроси!
— Ну, на что?
— А не скажу! Слово ему дал! На Лепаж с серебряной насечкой, из которого то ли Кулибин по комарам палил, то ли Онегин Ленского ухлопал, точно не помню, но история мутная. И тут нате вам, щучьи дети, меня кавалерийского офицера на ковёр так раз так! Палками по причиндалам и с полной выкладкой командирован! Прямо в Защёкино, из Защёкино в Порошки своим ходом. А как же. Все дороги перекрыты! Лютует Борода. А тут ты! Ну, я сразу и понял! Раз Поцелуев здесь, отыграю у него иноходца! А Порошек этих и не на одной карте днём с огнём не отыщешь. Ты чего сник-то, Кирилл Карлович? Иль не рад?
— Я рад…
Мы уже свернули по булыжной мостовой за бакалейную лавку «Ватрушки от Настюшки», как со стороны станции раздался звук горна. Сигнал тревоги. Офицер остановил коня, прислушался, усы пошевелились:
— Шапкин, мать его в лампасы! Давай-ка в «Постоялый двор», через базарную площадь налево, там ночуй. Я на станцию. Эскадрон! Шашки наголо! Рысью! Я тебя найду, — крикнул он мне.
— Прапорщик, со стороны перегона заходи, чтоб они жили долго и счастливо! Фить–фить- фить!!!
Кавалькада разделилась и поскакала обратно к железной дороге, звеня подковами. Я слез с вороного:
— Иди.
Конь не спеша побрёл на станцию. Начал моросить дождь.
Да уж…
У попа была собака…
Он её… любил,
а дальше как там?
Она съела его рясу,
Он её убил…
Я стукнулся лбом об дверь. Прямо на меня смотрела надпись: «Постоялый двор». Теремок, какой-то. Я вошёл через стеклянную дверь. Фойе. За стойкой портье под люминесцентной лампой сидела дама, мечтательно уставившись в потолок, подперев розовую щёчку кулачком. В другой руке она держала карандаш. Над ней висела репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом бору».
— Обрывки скатерти на пресном одеяле,
    Лобзали очи неприкрытый стан,
    На ночь два утра вечер променяли,
    Наполовину опустел стакан…
— Я извиняюсь…
— Приветики. Восьмой номер, открыто, второй этаж…. На половину пополнел стакан…, — не отрываясь от потолка, пропела она.
Я прочитал её имя на бэйдже. Улыбнулся:
— Благодарю, — направился к лестнице.
— Постель в свежей сперме, ванна в конце коридора заблёвана, без гандона я ничего не делаю…
Я остановился:
— Что?
— Я говорю: постель свеже постелена, душ и ванна по коридору, у городового я отметку утром сделаю, что непонятно?
— А-а… Хорошо. Послышалось.
Ощущая спиной улыбку удивительной портье, я вошёл в предложенный номер:
— Есть хочу.
— Ну, так ешь! – раздалось сбоку.
Дождь набирал силу. Тяжёлые капли быстрее затарабанили по подоконнику и стеклу окна…