— О! Смотри! Вон он, этот упырь.
— Где?
— Вон за третьим столиком. Каждый раз в одно и тоже время приходит. Пельмени заказывает, монстр. Салфеточку за ворот заложит, вилочку, ножичек возьмет, физиономию такую состряпает, что пошли вы все, мол, вонючки, сардины гнилые, вот я какой правильный, а вы все жуки навозные. Пельмешку вилкой прижмёт, напополам разрежет, в хлебало своё гусиное засунет и жуёт. Сорок два жевка. Ровно! Глаз от тарелки не поднимает. Сожрёт всё. Тарелочку хлебушком протрёт и в хлебало. Сорок два жевка.
— Ты что, считал что ли?
— А то! Салфетку аккуратно так вынет, в портфельчик свой гондольерский сложит, в счёт глядит, будто не знает, сколько порция его пельменей стоит. Затем достанет кошелёк, бабский такой, и ковыряется там, ковыряется. Всю мелочь соберёт, покладёт на стол. Кивнёт, мол, премного благодарен и пошёл на выход!
— Да тебе –то что на него?
— Бесит он меня! Бесит! Разве можно так над людьми издеваться? Всю душу из меня вынул!
— Ну, плюнь ему в кофе. В чём проблема?
— Не пьёт он кофе, сука! Минеральной воды маленькую бутылочку берёт, ещё проверяет – запечатана ли. Но ничего! Ничего! Будет ещё и на нашей улице праздник. Я на кухне посоветовался, есть кое-какие соображения насчёт его пельмешек. Он у меня ещё пожуёт. О! Видал? Салфеточку собирает. М, садист. Аж сердце заходится. Ладно, понесу счёт. И за что мне такие страдания…