Прогуливаясь вечером по набережной, Бакстер заметил одинокую фигуру, стоявшую на краю канала. На шее незнакомца висела верёвка, к верёвке был привязан камень. Человек то делал шаг вперёд, то отступал назад.
— Добрый вечер, сэр. Позвольте предложить Вам помощь.
— Что такое? Какого чёрта!
— Дэвид Бакстер, к Вашему вниманию. Посредническая контора на Броад стрит. Вы, я вижу, не решаетесь сделать то, зачем здесь оказались, я осмелюсь предложить свои услуги. Всего за полсоверена я толкну Вас тростью в спину, это избавит Вас от внутренних противоречий, Вы упадёте в канал, камень потянет на дно, а вода совершит своё благородное дело. Судя по костюму, полсоверена не слишком ударит Вас по карману, учитывая, что там, куда Вы отправитесь, деньги вообще не в ходу. А то, гляди, ещё передумаете и уйдёте домой, а это совершенно недопустимо. Вы не сможете себе простить минутную слабость.
— Я не понимаю.
— Послушайте, тут неподалёку есть уютное местечко, где мы могли бы обсудить условия контракта. А туда, — Бакстер ткнул тростью в реку: — И уж тем более туда, — он указал на небо: — Вы успеете в любое удобное время, даже если мы не придём к взаимному соглашению.
Человек скинул с себя камень, потёр шею:
— Крайне неудобная штука. И я здорово продрог. Думаю хорошая порция грога не повредит. Адам Четтертон. Ведите в Вашу юдоль.

За пинтой шотландского Четтертон разоткровенничался. Получив полгода назад солидное наследство, он бросил обучение в типографии и решил полностью посвятить себя поэзии.
— Ежедневно набирая бездарей и рифмоплётов, от чтения которых образованные джентльмены приходили в неимоверное восхищение, а их дамы писили кипятком,  я сходил с ума. Как можно печатать подобный смрад, издевательство и осквернение слова. Слова! С которого началось сотворение мира. Тогда я начал писать сам. Я мечтал очистить умы людей от скверны своим пером. Однако, эти снобы, чьи головы до отказа забиты фекалиями всяких там Байронов, Шекспиров и Диккенсов, просто смеялись надо мной. Ничего, сказал я, вы ещё попляшите, наступит мой час. И мой час настал. Мой старший брат зарезал нашего папашу, его самого повесили и всё нажитое старым бандитом досталось мне.
— Да-да, я что-то читал об этом деле в газетах…
— Ни слова о газетах! Все как один наотрез отказались печатать меня! Печатающимся платят авторские, а меня отказались публиковать даже за мои собственные деньги! Жить с этим я не могу, поэтому и пришёл к единственно оставшемуся выводу – уйти.
— Ну, мистер Четтертон, право, Вы могли бы заняться другой деятельностью, жениться, в конце концов, обзавестись семьёй, путешествовать, организовать литературный клуб и там читать свои произведения…
— Нет! Я не вынесу, если какая-нибудь сальная рожа в бакенбардах, посмеет хотя бы намёком указать на то, что я не достоин высокого поприща. А не писать, я уже не смогу. Мои стихи, это всё для меня, понимаете? Всё.
— Знаете, по роду своей профессии, я завёл некоторые знакомства в литературных кругах, и я мог бы порекомендовать Вас. Не прочтёте ли что-нибудь?
— Из последнего, — не долго ломаясь, непризнанный гений извлёк из внутреннего кармана блокнот, с недоверием посмотрел на Бакстера, закрыл глаза и продекламировал:
— Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом,
я брею яйца топором!
Я всем известный брадобрей,
Я брил шутов и королей!

Возникла пауза. Поэт сложил блокнот в сюртук и вопросительно уставился на Бакстера.
Оторопевший Бакстер, поняв, что продолжения не последует, отпил из кружки и спросил:
— Стало быть, полсоверена для Вас цена вполне приемлемая, мистер Четтертон?