Мы успели подняться на вершину до наступления темноты. Нашему взору открылось гладкое и круглое как блюдце озеро. Хвойные леса на склонах гор изумрудной оправой обрамляли этот дивный мерцающий бриллиант. Разложив припасы, собрав хворост, перекусив, заправившись порцией джина, мы прилегли около костра, закутавшись в тёплые накидки. Я закурил самокрутку, Хоббот достал свою трубку. В горах темнеет быстро, и вскоре на нас с чёрного неба смотрели огромные звёзды, которые мерцали, словно подмигивая двум путникам, решивших сделать ночлег под их присмотром. Горы уже привыкли к нам и зажили своей ночной жизнью. Где-то ухнул пернатый хищник, кто-то стремительно проплыл по зеркалу озера, исчезнув в его середине.
— Сова, — сказал Хоббот, когда над нами с клокотом пронеслась тень, на мгновение заслонив собой молодую Луну.
Хоббот был моим проводником и за четверо суток, которые мы шли, это было первое слово, которое я от него услышал. Бобби Хоббот – лучший знаток этих мест, так мне рекомендовали его в посёлке. Был он старше меня, поздоровее, он вёл меня туда, куда я хотел попасть, большего мне и не требовалось. А сейчас он застал меня врасплох. Его трубка пускала клубки дыма, и решив, что продолжения не последует, я подкинул в огонь веток и повернулся на бок. Вполне вероятно, что Хоббот и не говорил ничего. Просто я устал, а завтра ещё один переход. Но уже последний. Последний, чёрт вас всех подери, и наконец-то я увижу…
— Очень давно, здесь неподалёку.
Я покосился на Хоббота. Он действительно говорил. Он сидел, скрестив ноги, трубка торчала изо рта, его неподвижный взгляд был устремлён на озеро.
— Очень давно, здесь неподалёку, мальчик, сын охотника, нашёл в лесу раненого совёнка с перебитым крылом. Он принёс птенца домой. «Убей его», сказал отец: «Он всё одно не выживет». Но мальчик пожалел птицу. Он стал ухаживать за совёнком, дал ему имя. Бак. Он назвал его Бак. На языке его предков это означало Пустыш. Пустыш поправился, подрос и, похоже, оба они очень привязались друг к другу. «Почему ты грустишь?», спросил однажды мальчик птицу. «Ему пора уходить», холодно сказал отец. Мальчик понял, что совёнок хочет вернуться домой, в свой лес, и ему будет очень хорошо там, где он родился. На следующее утро мальчик понёс совёнка туда, где было самое красивое место, которое он знал. Конечно же его маленькому другу будет тут хорошо. И они смогут часто видеться. Мальчик принёс совёнка на берег этого озера. Оно также, как и сейчас, переливалось на солнце, впрочем, как и со времени его сотворения. Красивое, холодное, безразличное. Сын охотника поднял руки к Солнцу, совёнок взлетел. Неуверенно, но смело он воспарил над озером. Мальчик радовался, махая шляпой вслед своему Пустышу. Внезапно, сначала один, затем второй ворон, затем и вся стая, злобно каркая, слетелась с сосен и стала кружить над совёнком. Малыш совёнок помчался к мальчику, своему единственному другу, спасителю, но ведь он был ещё так слаб и неопытен. Мальчик кричал, бросал камни в воронов, но огромные чёрные птицы растерзали птенца. Ненужного и чужого на этом озере.
Последний жалобный писк маленького Пустыша ещё долгое время, многие годы звенел в голове ребёнка. Но сильнее боли утраты его терзал вопрос: «Отец знал. Откуда отец мог знать? «Убей его. Он всё одно не выживет»». Так и случилось. Это я убил его! Я! Твердил себе мальчик. Я! Я!
Хоббот также внезапно замолчал, как и начал говорить. К концу рассказа я старательно делал вид, что сплю. Хоббот ещё долго молча курил, поддерживал огонь в костре. Я уже начал было засыпать, как сквозь дремоту мне услышалась песня. Тихий хрипловатый голос вёл невероятно тоскливую мелодию, сопровождая её неровными словами…
Ребёнок всё видел, он плакал и кричал,
В чёрную стаю камни бросал…
Утром Хоббот уже ждал меня. Вещи были уложены, в котелке на углях кипел чай.
Обогнув озеро, преодолев очередной подъём и спуск, к концу дня мы вышли к лагерю лесорубов. Отведав щедро предложенного самогона, я отсчитал Хобботу положенные ему двадцать долларов. Он поблагодарил и дал понять (разумеется не проронив ни слова), что до конечной цели моего путешествия четырнадцать миль на северо-запад по весьма сносной дороге и я могу преодолеть их без его вмешательства вместе с лесорубами, либо же верхом, приобретя лошадь у них же. Приветливые, добродушные лесорубы, пристрастно ощупав и изучив содержимое моих карманов, любезно согласились подбросить меня до города, поскольку имелась такая оказия. И вот, через каких-нибудь пару-тройку часов я, пропади вы все пропадом, увижу…
Но так и не даёт покоя мне та унывная и мрачная песня, которую я услышал ночью у озера. А может быть всё это был просто сон. И то озеро, и звёзды, и сам Бобби Хоббот, растворившийся в горах, как капля в море, как тот невидимый ночной зверь, исчезнувший в глубинах хранящего бесчисленное количество тайн водоёма.