— Месье Вит…
— Не называйте меня месье, умоляю Вас. Я не француз. Меня тошнит от Франции и французов, от Вас, так же как и от моего поганого папаши. От папаши, пожалуй, даже больше, чем от всего выше перечисленного вместе взятого и умноженного на девятнадцать.
— Странно, почему именно на девятнадцать? Вы столь витиевато выражаетесь, что я не всегда улавливаю мысль, но главное я понял, что Вы не в восторге от своего отца.  А тошнит Вас в большей вероятности от чрезмерного потребления прошлым вечером, а ещё вероятней, злоупотребления алкогольными напитками местного производства.  Я, лично, англичанин и никогда не был в восторге от французских коньяков. Впрочем я не исключаю и того что выражая Ваши чувства к отцу возможно провести подобную аналогию.
— И это я витиевато говорю, да?
— Тем не менее, я нашёл Вас, месье Вит, э… пардон, здесь в Париже в столь мизерабельном положении, на съёмной квартире и, простите, рваных кальсонах, чтобы засвидетельствовать Вам последнюю волю Вашего уже покойного отца. И, доложу я Вам, определить Ваше точное месторасположение в Европе было не так-то просто. А Ваши перемещения по Парижу носили хаотичный и совершенно не систематизированный характер. Это я довожу до Вашего сведения, чтобы Вы поняли, почему я нашёл Вас только спустя три месяца, после кончины Вашего достопочтенного батюшки, душеприказчиком которого я являюсь и прибыл к Вам с единственно только целью, чтобы отдать Вам то, что он, отправляясь в лучший мир, наказал мне вручить лично в руки его единственному сыну.
— Ой… папаша сдох, что ли?
— В принципе можно выразится и так.
— Вы…Как Вас, простите?
— Мистер Фат.
— Вы искали меня столько времени…
— Поверьте, в моём возрасте это уже не такое лёгкое занятие.
— Мой отец, пьянь и распутник погрязший в пороках. Последний раз я видел его жёлтые мутные глаза десять лет назад, когда уходил из дома, а он кричал мне в спину мерзости. Наконец-то черти забрали его гнилую душу в смердящую помойку. Эта подлая, алчная, скотина умер бы счастливым, если бы узнал, что он оказался прав. У меня действительно ничего не получилось в этой жизни, как он и говорил мне. А теперь, что он мне может передать? Свои портки по наследству? Как Вы уже деликатно заметили, они у меня уже есть, хоть и не первой свежести, но заработанные своим трудом. Свои долги? Я не считаю, его своим отцом и не считаю его кредиторов своими. Да Вы верно и знаете, что я не смогу расплатиться по ним. Так-то, мистер Фат, пожалуй, вы потратили время впустую.
— Я понимаю Ваши чувства, месье Вит, крепитесь. Дело это не официальное, не юридическое, а скорее… как бы это сказать… семейное.  Приватное. Я просто исполняю просьбу Вашего отца, которого имел честь знать и встречать. Вижу Вашу скорбь и более не смею отнимать Ваше время. Вот…
— Что это за портфель?
— Тот, который Ваш отец просил меня доставить Вам после его смерти. Это, собственно, я и пытаюсь сделать уже около сорока минут. Хм, по правде сказать, поначалу Вы произвели впечатление более прозорливого человека. Но, как говорят у вас, первое впечатление порой обманчиво. Держите. Честь имею!

Мистер Фат выскочил на улицу, утираясь платком:
— Фу-у! Ох, уж эта молодёжь современная! Бухать и хаять родителя это с радостью, а предложить пожилому человеку стаканчик чаю с дороги в голову не придёт, нет! Гоголя забыли! Ничего, суки, вспомните вы у меня! И Омара Хайяма, и Кадышеву, и Лолобриджиду…! Такси! Такси! В аэропорт! Что не понимаешь? Это международное слово! Вж-ж! Вж-ж! Орли!

Утирая слёзы Вит сидел перед раскрытым портфелем. На столе и по полу были разбросаны листки, тетрадки. Это были его первые рассказы, которые пьяный отец забрал у него и потащил в камин. Маленький избитый Вит слышал, как  отец ругался, рвал в клочья его творения и бросал в огонь. Теперь они лежали перед ним обожжённые, склеенные, пожелтевшие, но бережно сохранённые.