Александр.

Александр открыл дверь.
— О! Уже пришёл? Наконец-то! – женщина, вытирая руки о фартук, поцеловала его в щёку: — Я соскучилась. Жду на кухне, милый.
Александр проследовал в ванную комнату, открыл воду, долго смотрел на своё отражение в зеркале. Закрыл воду.
— Это что?
— Солянка. Я солянку приготовила. Ты же любишь солянку?
— Люблю, — угрюмо вздохнул Александр.
Молча съел солянку, затем дюжину фаршированных блинов, выпил литровую банку компота. Стало подташнивать. Компот просился обратно.
Женщина подкладывала, подливала, убирала.
Свежая постель омерзительно хрустела и пахла.
Женщина прижалась к Александру под простынёй. Её глаза блестели, словно звёзды за окном. Александр чувствовал ритмичное биение её сердца.
— Ты самый лучший на свете, — шептала женщина: — Люблю тебя. Ты очень устал? Или… будем спать?
— Устал.
Мягкая бархатная ладошка сжала его.
Александр напрягся. Нахмурился. Повернулся к ожидающему лицу женщины и спросил:
— А ты кто?

Гайдн.

— Бу-бу-бу, — напевал Виссарион Яковлевич в такт звучащему из проигрывателя Гайдну, раскачиваясь в кресле-качалке, пуская колечки дымка из трубки.
Серафима Геннадьевна гремела поварёшкой на кухне из которой доносился приятный запах, будоражащий аппетит.
— Ай! – раздался визг жены.
— Что такое? Что случилось? – обеспокоился Виссарион Яковлевич, откладывая газету.
— Так, пустяки. Обожглась.
— Ай-яй-яй, — потряс головой Виссарион Яковлевич: — Надо же быть аккуратней.
— Милый друг, будь добр, если тебя не затруднит, позови детей обедать.
— Конечно, душа моя, — Виссарион Яковлевич встал, сунул ноги в тапочки: — Бу-бу-бу, — поправил портрет композитора на стене.
Подойдя к балкону, он звонко шлёпнул резинками подтяжек, кои поддерживали трико (резинки больно ударили по пузу) и, уперевшись в перила обеими руками, словно трибун, провозгласил на весь двор:
— Эй, спиногрызы! Чё вылупились? Айда! Пора глистов кормить! Бу-бу-бу...