«О родителях, как о покойниках – плохо не говорят. Мы все их любим. Как можно не любить свою левую или правую ногу или руку? Мы одно целое.
Моему папаше всегда было наплевать на меня. Как законченный и избалованный эгоист он заботился только об удовлетворении своих насущных потребностей и обращался  ко мне, только если я мог как-то поспособствовать этому. Взявши однажды за правило вычёркивать из памяти всё негативное, из детства могу вспомнить три счастливых эпизода, связанные с ним. Как он потерял меня у книжного магазина, как забрал из детского сада раньше положенного и как пьяный в дрезину играл со мной дома на полу в солдатиков. Чем больше я становился, тем больше ему было на меня наплевать и, надо отдать моему отцу должное, сумел вызвать во мне ответные чувства. Его вмешательство в мою личную жизнь ограничивалось вопросами: «А ты не голубой?», «Когда приведёшь какую-нибудь бабенцию домой?» и т.п. А когда «бабенция» появлялась, он выплывал в коридор в семейных трусах, сопровождаемый непременным запахом перегара и с улыбочкой, которую он считал неотразимой, лез целовать гостье ручки. После нескольких таких эпизодов приглашать кого-то в дом стало совершенно невозможно. Визиты к его удивлению прекратились. Тогда он взялся за телефон. Первым хватал трубку и любезничал, пока на другом конце не раздавались короткие гудки. Вскоре и это надоело ему. Он открыл для себя телевидение. Вернее спутниковое телевидение. Когда на нашей крыше появилась первая спутниковая антенна, а в квартире заработал ресивер, всё стало на свои места. Бесконечные записи-перезаписи передач, программ, фильмов, концертов, биографий. К огромной книжной библиотеке (за которую я ему беспредельно благодарен) прибавилась не менее огромная фильмотека. Теперь любимым его причитанием стало: «Какой кошмар, кто всё это будет читать и смотреть?». Надо добавить, что он человек, несомненно, образованный, начитанный и, несмотря на полное отсутствие голоса и слуха, окончил музыкальную школу в своё время. Последние его навыки проявлялись в том, что выпивши, он плюхался на стул у фортепьяно и лупил по клавишам невпопад, пытаясь изобразить что-то из репертуара Луи Армстронга  или бряцал  мимо аккордов армейский марш, чем приводил в восторг своих гостей. Послушав однажды как я воспроизвожу на гитаре битловскую «Yesterday», он огласил: «Да, играть ты не умеешь». Высшей похвалы трудно было представить. Ещё одним из его достоинств было то, что, как и все любители закладывать за воротник, он привил мне иммунитет к алкоголю. Когда что-то нужно было ему – сын выручай, когда что-то нужно было мне – разбирайся сам. В общем, всё шло своим чередом. Пока в один прекрасный день он не исчез. То есть не буквально в пространстве, а в каком-то другом измерении. Мы по-прежнему видимся и по необходимости общаемся каждый день, но больше нет нас, есть я и есть он. Я так и не смог ни простить его, ни оправдать то, что он сделал.  Тот, кто говорит, что не любит своих родителей лжёт. Ибо как можно не любить свою левую или правую ногу или руку?»
Толстяк в серой жилетке положил исписанный карандашом лист бумаги перед  собой на стол:
— Это последнее, что он написал?
-Да.
— Похоже парень и в правду болен. Буду ходатайствовать о повторной экспертизе.
Он аккуратно спрятал очки в кожаный футляр.
— Я бы хотел пропустить стаканчик, а потом побеседовать с ним пару минут. Это возможно?
— Конечно.