— Вы же знаете, друзья мои, насколько я спокойный, умеренный человек.
Присутствующие украдкой переглянулись, но положительно кивнули.
— Я спокойнее сытого удава и обладаю сверхчеловеческой терпимостью, сравнимой разве что с Христовым милосердием, — он выпустил колечко сигарного дыма в потолок.
Опять на лицах слушателей появились утвердительные гримасы.
— И не найдётся на свете ни одной зловонной, мерзотосной, испражняющей поносный фекальный яд из дрожащих от ненависти и беспомощности гниющих от низменности некогда вполне человеческих губ, извивающейся от своей же грызущей хулительности и непереносимого смрада гнусной твари…
Он отпил из бокала, стряхнул пепел в бронзовую розетку:
— Так вот, джентльмены, не найдётся на свете человека, который мог бы упрекнуть меня в неблагородстве, нескромности или не сострадании к ближнему. И, скажу прямо, далось мне это не с молоком матери, а усердным трудом. Мой дед был простым фермером, как вам известно,  и он научил меня, как справляться с одолевающими душу пороками. Этот добрейший человек. Эта старая, вечно пьяная скотина, воняющая свиньями и конским навозом, жующая табачные шарики, заставляла меня гнуть подковы. С пяти лет  при проявлениях даже намёка на злость, раздражение или обычное недовольство, мне вручалась подкова, и я должен был её гнуть. Гнуть. Гнуть. Гнуть. Вы когда-нибудь пробовали, джентльмены, погнуть? Подкову, я имею в виду?
Джентльмены обменялись взглядами и отрицательно помотали головами.
— А я свою первую погнул в четырнадцать лет. Большего счастья в своей жизни я не испытывал. Разве что, когда мой дед заснул в хлеву со своими свиньями и они сожрали его, вместе с его табачной жвачкой. Ферма досталась мне, я её продал, переехал в….  Так вот, с тех самых пор, когда я начинаю чувствовать приступы гнева и подобных расстройств, я гну подкову. Они всегда со мной.
Он извлёк из внутреннего кармана смокинга здоровенную металлическую блестящую подкову. Повертел. Поглядел на неё.
— Вот так! Ы-ы-ы!!! – внезапно он схватил её обеими руками, лицо исказилось до неузнаваемости, стало слышно, как захрустели его зубы. Через мгновение изуродованное тело подковы было брезгливо брошено на стол прямо перед выпученными глазами двух его гостей.
Он блаженно откинулся на спинку кресла, вновь взял свою сигару:
— Так о чём это я? А? Ах, да! Спокойствие и терпимость…, — ещё два задумчивых голубых колечка колышась и растворяясь, воспарили к потолку: — Господи, джентльмены, как, к примеру, меня раздражали эти телефонные зомби на улицах! Почему я должен уступать, обходить, лавировать в этом мутном потоке современной блевотины? Пока я совершил променад из «Кантри квест» до «Виски Гоу-Гоу», я погнул четыре подковы! И после девятнадцатой пинты тёмного, я принял решение: хватит! Никаких более уступок! Пусть стучат об меня своими пустыми башками и, подняв рыбьи заплывшие шары, кричат: «Ой!», пусть как в баскетболе отскакивают от меня или разлетаются как кегли в боулинге, слоновьи титьки!
Он выхватил из кармана вторую подкову, быстро с ней расправился и продолжил:
— Уф, ну, хорошо, ладно я…. Но ведь что происходит на проезжей части! Вы читали прошлогоднюю статистику дорожных происшествий? Нет? Интересный случай произошёл со мной летом. Еду в такси на вокзал. На повороте такая вот колченогая дива, окученная виртуальными страстями, выходит прямо под капот. Шофёр мой, как оказалось, человек весьма деликатный, и говорит юной мисс:
«Ты чо, бля, хули ты под колёса лезешь! Машина ж не ебёт, она давит!». «Что ж Вы, так, мистер? Она же девочка». «И чо? Пизда у неё золотая что ли?». На это мне было возразить нечего, на вокзал я попал вовремя, в добром расположении, не погнув по пути ни одной подковы. И тут я понял силу произносимого вслух слова. Не немую молчаливую физическую силу, выплескивающую капли гнева в неодушевлённый предмет, а громогласное извержение негативной эмоции, сгорающей в окружающем эфирном  пространстве. Эта мысль не даёт мне покоя…. В чём дело, друзья мои? Вы уже уходите?
Друзья развели руками, мол, что поделать, пора и честь знать.
— Что ж, благодарю за визит, до скорых приятных встреч, джентльмены.
Проводив гостей, он, проходя холл, остановился напротив зеркала. На него смотрел здоровяк, в тапочках на босу ногу, трусах в горошек с жёлтым пятном посередине, чёрном блестящем смокинге, из-под которого была видна безупречная белоснежная манишка. Галстук бабочка и зализанные барсучьим жиром волосы логически завершали идеальный внешний вид хозяина дома. Он долго любовался и улыбался сам себе.
— Ы-ы-ы!!! – помятая, убитая подкова упала на заляпанный бледными пятнами ковёр.