Александр Палыч опустил газету и посмотрел на жену поверх очков:
— Слушай, Маша…
— А? — Мария Васильевна не оторвалась от вязания.
— А сколько мы с тобой женаты?
— Это ты женат, а я замужем.
«Тьфу ты,- подумал Александр Палыч, — сорок восемь лет живём, а она в своём курином репертуаре. Ты ей слово, она тебе два. Стоп!» Он, оказывается, сам помнит.
— Сорок восемь, что ли?
Маша оторвалась от вязания и почти удивлённо посмотрела на мужа:
— Ну, надо же… — она сама задумалась: — Помнишь…
Палыч довольно поёрзал в кресле:
— Так вот я подумал о том, что за эти сорок восемь лет я не видел тебя голой.
Маша пристально смотрела на мужа. Муж не унимался:
— Видел ноги, видел руки, видел сиськи, видел жопу и твою п…у, но ни разу не видел тебя голой целиком! В постель ты всегда ложишься в погребальном саване, который ты называешь ночной рубашкой, в баню мы всегда ходили раздельно: я с мужиками, ты с бабами. На озере и в Крыму ты облачалась в купальник. Помнишь, тогда на крыше у твоих родителей ты не дала стащить с себя юбку, только трусы. Переодеваешься в другой комнате. Маша. Машутка. Ты что-то скрываешь от меня?
Мария Васильевна долго смотрела на Александра Палыча.
— Мне раздеться?
Алесандр Палыч долго смотрел на Марию Васильевну.
— Да ладно…
Он откинулся в кресло, поправил очки и вернулся к газете. Она продолжила считать петли.
Алесандр Палыч тихо пропел свою любимую строчку из песни:
— Дым   папирос   с   ментолом…
Маша улыбнулась и оба захихикали по-стариковски.