В кабинете редактора ежемесячника «Weekend» зазвучал селектор:
— Бенедикт Игдович, к Вам Суриков. Пускать?
Мучившийся похмельем редактор поднял голову со стола:
— Впускай, Миля. И принеси мне какао с пепси, — он подумал и добавил: — со льдом.
Дверь стыдливо распахнулась. Вошёл Суриков.
— Доброе утро, Бенедикт Игдович. Вы просили зайти сегодня.
Шеф поднялся и молча указал гостю на кресло. Вспотевший очкарик лет тридцати пристроился на краешке предложенного предмета.
— Я прочитал твою повесть, — шеф достал из сейфа графин с жидкостью цвета охры и наполовину наполнил стакан,- Никуда не годится. Надо переписать. И учти, набор пойдёт послезавтра.
 Он осушил стакан, поморщился. Вроде прошла.
 Вплыла Миля с подносом, поставила литровую чёрную кружку на стол и так же грациозно выплыла. Шеф жадно сделал три глотка, довольно крякнул. Бледное лицо порозовело. Он достал сигарету.
— Суриков, Суриков…
— Я же переписывал четыре раза.
— О чём твоя повесть, Суриков? Что за «Ромео и Джульетта»? Кому это надо? Она любит его, он любит другую, та не любит и в итоге этот дегенерат, инфантильный страдалец ипохондрик сигает вниз головой с крыши британского консульства, причём как он вообще туда попал непонятно.
— Я допишу…
— Кому нужно это соплежуйство, разглагольствования на десяти страницах о невыносимой жизни пингвинов на антарктическом материке?
— Это аллегория.
— А что за персонаж бомж из парка, который повсюду преследует главного героя и в итоге насилует героиню?
— Это его альтерэго.
— Где действие? Где современная действительность?
— Ну так…
— Что за диалоги с портретом Марка Твена, который он таскает в своём бумажнике?
— Это же…
— Полная чушь! У нас солидное издание. У меня печатался сам Рыбников и Кубаревич. Битник Серёгин обивал порог этого кабинета два месяца, а ты полгода ходишь ко мне с этой моральной дрянью. Мне не надо, чтобы это было талантливо, мне надо, чтобы это было интересно! А у меня от этих твоих испражнений голова разболелась.
        Редактор налил ещё пол стакана. Громко выдохнул, выпил и приложился к чёрной кружке.
У Сурикова вспотели даже очки. Он беспокойно заёрзал на кресле то открывая, то закрывая рот.
— Короче говоря, если хочешь увидеть своё детище в следующем номере, переделай финал, убери бомжа и никаких рассуждений о судьбе России в ночном клубе во второй главе. Героиню омолоди хотя бы лет на пятнадцать, а этот ипохондрик пусть будет не водитель троллейбуса, а хотя бы, ну, я не знаю, учителем английского языка. И побольше экспрессии, мой друг.
— Я попробую, но…
— Завтра к обеду успеешь?
— Все эти переделки полностью разрушат концептуальный смысл всего произведения!
— Да-а? А в твоём произведении есть смысл? Не надо смысла. Нужен сюжет.
— Бенедикт Игдович…,- простонал Суриков.
— Всё! – шеф вынул из стола толстую папку и швырнул её Сурикову,- Завтра не переделаешь, в набор пойдёт рассказ Азимовой. Хотя и порнуха, но читать, по крайней мере, будут. Иди.
            Уничтоженный Суриков с трудом поднялся и, прижимая папку к груди как младенца, вышел на полусогнутых ногах из кабинета.
Редактор наполнил третий стакан:
— Достоевский хренов, Миллер недоделанный, Хаксли брянского разлива.
Он нажал кнопку селектора:
— Миля, зайди ко мне.

— Что с Вами? Вам помочь? Вы заблудились?
Суриков утёрся рукавом. Он посмотрел в обеспокоенные юные глаза детей.
— Не подскажете, где находится британское консульство?
— Это рядом. Наша школа не далеко. Через две улицы и направо.
— Спасибо.