На афише было написано:
«Война и мир» моноспектакль в одном действии по мотивам романа Л. Н. Толстого.
Начало в 19.00.
Жителей Пура не часто жаловали проезжие труппы, поэтому на постановку русской классики ожидался аншлаг.
— Месье Жюст, посмотрите-ка на ложу. Сам бургомистр с супругой пожаловали, — обратил внимание месье Жюста месье Ламбар, усаживаясь на своё место в третьем ряду.
— Да-да. Я вижу рядом начальник жандармерии и судья Ферье, — ответил месье Жюст, усаживаясь рядом с месье Ламбаром.
— Любопытно, всё-таки, коллега, моноспектакль по роману в котором более пятисот персонажей.
— И всего в одном действии. Этак мы успеем ещё заскочить к Любену на бокальчик провансальского.
— Безусловно, тем более, что он сам здесь со всем семейством. Однако, кажется, начинается.
Оба были театральными критиками, хотя и служили в разных изданиях. Они с предвкушением нацепили пенсне на свои носы, поудобнее устраиваясь в неудобных креслах.
Свет погас. Рампы осветили расступающиеся кулисы. Шум аплодисментов смолк, взорам зрителей предстала огромная двуспальная кровать, в которой, судя по некоторым признакам, кто то спал. В течение получаса атмосферу наполняли звуки храпа, постанывания и причмокивания. Наконец спящий человек проснулся, с большим трудом сел на кровати и довольно долго шарил ногами в поисках, как выяснилось, тапочек. Пожилой мужчина с помятым лицом, с явными признаками подагры медленно прошёл в левую часть сцены. Он включил радио. Неожиданно громко заиграла «Марсельеза». Первым постройке смирно встал бургомистр, его примеру последовал весь зал.
— Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног…
Тем временем действие продолжалось. Старик оделся, приготовил себе яичницу с сыром, съел её, запивая вином (позднее знатоки опознали «Кальвадос»). Не спеша оделся в клетчатый костюм, галстук, заткнул в карман красный платок. Также не спеша подошёл к радио, выключил его. «Марсельеза» оборвалась на начале двенадцатого повтора. Зрители, стараясь не шуметь, садились, в темноте оглядываясь друг на друга.
— Уф! Однако, — констатировал шёпотом месьё Ламбар, водворяясь в кресло и вытирая взмокший лоб.
Старик  подошёл к двери, надел шляпу, взял в руки портфель. Он толкнул дверь и вошёл в неё. Свет софитов мгновенно переключился на вторую половину сцены, посредине стоял унитаз, на который тут же стянув штаны, уселся герой.
Месье Жюст наклонился к уху месье Ламбара:
— Теперь понятно, почему он не переодел тапки.
— Угу.
Далее клетчатый человек с неимоверным напряжением начал тужиться. Обхватив руками кафельное седло он буквально вдавливал себя в унитаз. Покрасневшие глаза выкатились, сомкнувшиеся зубы скрежетали: «ы-ы-ы-ы-ы!», «м-м-м-м!». Пот ручьями покатил с измученного лица.
— Это, похоже, война, — заметил месье Ламбар.
Минут  двадцать длились всевозможные чревовещания, после чего раздались звуки, услыхав которые, мадам Кларан в третий раз пожалела, что привела своих учеников в театр, в качестве факультатива по литературе.
— Вы тоже чувствуете этот запах, месье Ламбар?
— И Вы называете ЭТО запахом?
Обессиленный, но удовлетворённый старик достал из портфеля блокнот, что то долго в него записывал, положил обратно в портфель, ловко подтёрся, основательно натянул штаны, вышел в дверь, снова очутившись в спальне. Тут он разоблачился, залез под одеяло, и вскоре послышались уже знакомые храп и причмокивания.
— А вот, похоже, и мир.
 Одновременно с потухающими софитами закрылся занавес. Зажегся свет в зале.
Первым опять поднялся бургомистр, теперь для того, чтобы покинуть театр. Остальная публика, перешептываясь, направилась к выходу.
— Мда… — поглаживая бородку, заметил месье Ламбар, когда они шли по вечерней улице: — Патриотическая вещица.
— Оригинальная трактовка. Однако, как Вы полагаете, Любен не переменил своего намерения угощать сегодня в свете столь эмоционального потрясения русской классикой?
— Искренне надеюсь, что нет. Ы-ы-ы-ы!