Коротышка.

— За кражу…, прошу прощения, — секретарь бургомистра поправил очки: — За подлую кражу! За подлую кражу ночной вазы из дома баронессы Мари ла Турне, Огюстена из Трансильваля, по прозвищу Коротышка, подвергнуть публичной порке в количестве… э-э, — секретарь щурясь вглядывался в указ: —  То ли тридцать, то ли двадцать… А! – махнул он рукой: — Тридцати ударов. Ну, голубчик, готов? Давай, Уль. Уф, ну и жара.
Секретарь, ковыляя, неуклюже спустился с помоста, на котором остался привязанный к столу со спущенными портками Коротышка и палач Уль.
— Хе-хе-хе-хе…, ну? – Уль покручивал в руках кнут: — Я же говорил, что мы встретимся. Сколько ты мне должен? Двадцать ливров.
— Уль…
— Это двадцать душевных ударов. И ещё десять за пятого туза, которого ты прятал за воротником, так?
— Уль…
— Итого ровно тридцать. Хе-хе-хе-хе.
— Я рассчитаюсь, Уль, рассчитаюсь.
— Конечно рассчитаешься. Вот сейчас и начнём расчёт. Ха!
— А-а!!!
— Один ливр. Ха!
— А-а!!!
— Два ливра.
 «Давай, Уль! Всыпь ему хорошенько! Давай!», — орала и свистела на площади толпа зевак.
— Кстати, что передать Застёгнутому?
— Чтобы расстегнулся… А-а!!!
— Три ливра.

Худой.

Худой бежал. За ним гнались.
— Обходи! Обходи его! – кричал сержант.
На вершине холма Худой оказался в окружении солдат.
Пожилой толстый усатый сержант пыхтя поднялся на холм:
— Что, сынок? Отбегался?
Худой выхватил нож:
— Ну? Давай, сосунки! Вы надолго запомните солдата двадцать первой роты… А-а…
Худой повалился на землю.
— Не зашиб?
— Не. Жить будет, — ответил здоровяк, ударивший Худого прикладом в затылок.
— Грузите.
Худой открыл глаза. Он лежал в крытой повозке, напротив сидел сержант.
— Очухался? Хорошо. У тебя есть два путя. Первый: я доставляю тебя в твою часть и тебя как дезертира отправляют на галеры лет этак на сто. Второй: подписываешь эту бумажку и ты снова солдат, только теперь уже нашего славного Пикардийского полка. Обмундирование, еда, крыша над головой и неплохое жалование. На. Подписывай. Подписывай, не ломайся. Сынок.
— М-м-м, — Худой расписался в рекрутской грамоте.
— Отлично. Теперь полный набор. А вот и твоё первое жалование, — сержант достал мешочек, повертел его перед носом Худого и положил себе в карман. Гаркнул ездокам: — Что там стоим? Поехали! Поехали! Жрать охота.
— Всё равно убегу, — процедил сквозь зубы Худой.
— Хмм, — сержант улыбнулся и стал раскуривать трубку.

Амбал.

— Хватит! – принцесса, лягаясь и дрыгая ногами, спихнула с себя потного гвардейца: — Надоел. Пошёл вон!
Бедолага, натягивая на ходу штаны и хватая амуницию, выскочил за дверь спальни.
— Во истину прекрасна как роза и столь же колючая, — сказала сидевшая рядом с кроватью фрейлина.
— Ах, Виви, мне шестнадцать лет, я такая старая! А тут ещё эта свадьба…
— Такова воля Вашего батюшки.
— Ни слова об отце, — Розалинда кинула во фрейлину подушку. Уселась на перинах скрестив ноги: — Не дуйся. Надоели они мне все. Расскажи лучше, что нового при дворе?
Фрейлина поправила парик:
— Новости есть. Самая обсуждаемая персона — некто Амбалус Фациус, говорят латинянин и, говорят, был ближайшим помощником самого папы. Король так проникся его знаниями, что назначил его своим первым советником, дал чин президента Академии королевских наук и месье Амбалус теперь лично обучает Ваших младших братьев латыни, римскому праву, правописанию, вышиванию и преподаёт им сольфеджио. Месье Ля Бемоль – учитель музыки и месье де Перо – учитель словесности, крайне недовольны и составляют заговор, чтобы низвергнуть внезапно возникшую громадину, затмившую их. А он и в самом деле громадина.
— Как интересно. А я ничего не знаю. Так, Виви! Хватит валяться! Подмываться, одеваться, пудриться! Хочу видеть этого Фациуса!
— Как будет угодно.
— Да… Этого солдафона… Который тут был…
— Гвардеец Кунье.
— Да. Отравите его.
— Вы поступаете как всегда мудро, Ваше Высочество.
— Скажите пожалуйста, настоящий латинянин… Хочу, хочу, хочу! Хочу посмотреть! Виви, сегодня мы не едем в Картуз. Едем в летний дворец!