— Мда…, — Грюн проводил взглядом продрейфовавшую мимо по аллее задницу, цокнул языком: — Вот вы говорите, только в сказках такое бывает. А ведь жизнь – это и есть самая удивительная сказка, в которой волшебство окружает нас по всюду и поджидает на каждом шагу.
— Ах, как это? – оживилась писклявая юная Зюзя, выпархивая из-под тяжёлой руки Пандуса.
— А так это! – загадочно ответил Грюн.
— Расскажите, братец Грюн, расскажите! – собрание на парковой скамейке оживилось.
— Хм-м…, — Грюн благодарно осушил помятый пластиковый стаканчик, занюхал кудряшками возбуждённой чумазой Зюзи и начал:
— Случилось это на балу у Потоцких. Я как чувствовал: скука смертная. Ни одного знакомого хлебала. В карты не играют, дамочки все усатые, веерами трясут и всё на буфет поглядывают и парочками, а то и по трое в уборную бегают. Музыканты похожи на оркестр пожарной части, да ещё новый мундир в яйцах жмёт, а сапоги блестят и воняют, поскольку Букевич, денщик мой, сукин кот, их курдючьим жиром смазал. В общем, мизерабль полный. Пропал вечер. Ну, пристроился я в безнадёжном сплине поближе к столу. Кружевные панталоны тут стягивать не с кого, хоть напьюсь что ли, думаю, и то дело.
Грюн брезгливо оглядел протянутый ему дымящийся бычок, пошевелил губами: «мальборо», пыхнул пару раз, передал соседу слева и продолжил:
— Откуда она появилась, непонятно. Как звезда, как вспышка, как яркий цветок распустившийся среди болотной бузины. И, не поверите, в хрустальных туфельках.
— Ах-х….! — выдохнула хором скамейная ассамблея.
— Да-да. Я только от «Царско-Сельской» на «Смирновскую» переключился, как слышу: цок-цок! динь-динь! Грешным делом решил, что началось, как тогда в подьярской. Оглянулся… Она! А глянул на ножки её, а они так и сверкают, словно бриллианты. Глазища (тут Грюн растопырил ладони и потряс ими на уровне груди) безмерные! А от улыбки свечение, аж глаза слепнут. Тут как раз «Кумпарситу» задудели брандмейстеры, я подскочил, принцессу под локотки и понесло меня. А она только ротик свой алый раскрыла, ресницами хлопает, как бабочка крыльями, чувствую – тает моя Золушка, потекла, или, как метко выражается Марцел Карлович: «дала течь»…
Под ожидающие кульминации взоры Грюн опрокинул очередной стаканчик, крякнул, оттопырил к небесам указательный палец, акцентируя внимание на моменте. Откинулся на спинку скамейки, лицо приняло философский оттенок:
— Возможно, волшебство и закончилось ровно в полночь. Сейчас это установить весьма затруднительно, но когда я очнулся в конюшне в шестом часу утра, рядом со мной, распространяя храп и запах мускуса, лежало блаженно улыбающееся размалёванное тело. Хрустальные туфельки, превратившиеся в подбитые с оторванной пряжкой кожаные сапожки сорок третьего размера, валялись тут же недалеко на помятых необъятных кружевных панталонах.
Грюн закрыл глаза и тяжело вздохнул.
— А вы говорите… Сказки….
Все сосредоточенно смотрели на невозмутимого Грюна, Зюзя украдкой смахнула со своей щеки слезу. Голуби надменно прохаживались, терпеливо ожидая.