Возвращаюсь домой. Впереди жирная жопа, облачённая в джинсовые шорты, дреды торчат из-под бейсболки. К дредам приложен планшет размером с том Большой Советской Энциклопедии:
— Алё-алё, Эрик?
Привет-привет!
Ты далеко-далеко?
А то мы опаздываем-опаздываем…
Ну, ладно-ладно…
А, сколько-сколько?...
Может-может…
Я обогнал дреды и разговор постепенно остался сзади, вне достижения слышимости. Но предполагаю, что кончился он анафразизмами типа: Бай-бай, пока-пока, чмоки-чмоки или ещё чем-то фееричным-фееричным.
Дофантазируйте сами.
— С чего всё началось? Хм…, — призадумался Рассказчик: — А началось всё, пожалуй, сначала.
Мы с Дашей переглянулись.
— Королевская дочь выросла и настала пора королю сплавить её куда по дальше, то есть выдать замуж и желательно с небольшими потерями, то есть без всяких там полцарства и приданого. Нельзя сказать, что король был беден или скуп, он был мужик хозяйственный. Да и, признаться откровенно, самой принцессе надоело сидеть в четырёх каменных стенах, а для особы в семнадцать лет это хуже не придумаешь. Король разослал приглашения всем известным ему принцам, среди которых и должна была выбрать себе будущего мужа принцесса. А, оказывается, был у неё хахаль. Какой-то мелкий дворянчик из соседнего графства в горах. Припёрлись, значит, гости женихаться. Пока они пили-ели, да морды друг другу чистили, невеста наша с этим ухарем и сбежала. Очухались поутру, ан принцессы то нету! Короля от такого известия, а может и с перепою, а скорее всего и от того и от другого удар хватил. Чует, пора приказывать долго жить и оглашает протрезвевшим гостям, мол, кто принцессу вернёт, отобьёт от злодея тому она и жена будет. Это заявление не подняло энтузиазма у сватов, тем более, что проныра тот слыл известным бретёром и не брезговал за деньги людей на дуэлях укладывать в горизонтальное положение, без возможности когда либо принять вертикальное. Тогда король добавил, что и королевство тому достанется в придачу с прилегающими болотами. Ну, нашлось трое смельчаков, отправились они со своей свитой к злодею. А тот знал, что придут добры молодцы отобрать его добычу ненаглядную, ну и чинил им всевозможные препятствия на пути. Хр-р-р… Хр-р-р….
— Что это? – спросил я Дашу.
— По-моему, он опять заснул.
Рассказчик громко пёрнул. Со стены упала фотография Софи Лорен, Рассказчик подскочил в кресле:
— А?
— Фу! – Даша скривила губки.
— Что же дальше, уважаемый?
— А-а… Ну, что дальше… Дальше э-э-э…, — он начал громко чесать в паху: — Король выздоровел, принцесса родила ему двух внуков. Они выросли, долго воевали за наследство. В общем, все умерли. А на планете Шелезяка опять ожидается антициклон, радиация +4 к норме, кислотные дожди. Правда, без метеоритов. Хр-р-р…
— Где ты его нашла? – спросил я Дашу, когда мы выходили из дверей полуподвала.
— Да он всегда тут был, — пожала она плечами: — Только не пердел.
Она остановилась:
— Уговор в силе?
— В силе…, — безысходно вздохнул я.
Она хищно улыбнулась, карие глаза сверкнули жёлтым огнём:
— Тогда пошли!
Она схватила меня за руку, и мы побежали.
— Ложь! – воскликнул грузный небритый дядя, бухнувшийся за столик на летней площадке напротив Капека, заставляя отвлечься того от чтения нового выпуска «Пэйдж»: — Ложь, враньё, обман, лицемерие и фарисейство!
Дядя закинул ногу на ногу, шумно дыша, достал засморканный носовой платок и начал им вытирать потную шею и раскрасневшуюся от зноя физиономию:
— В современном социуме ложь превратилась в столь обыденную и повседневную вещь, что мы говорим неправду просто автоматически, так сказать машинально, не придавая ей никакого значения ни в моральном, ни в нравственном аспекте. «Как дела?», произносит ложь в вопросительной форме месье Плюс у месье Минуса. Формальный лживый вопрос, ведь месье Плюсу совершенно не интересно и более того не нужно знать как дела у месье Минуса. «Великолепно!», бросает свою ответную ложь месье Минус. В самом деле, зачем же посвящать месье Плюса в свои финансовые и семейные проблемы, а так же сильную ночную изжогу, внезапно появившийся геморрой и запущенный простатит? Удобнее всего соврать. Сказать правду даже не придёт в голову. Если не считать, конечно, что геморрой, долги по кредитам и рога, навешанные женой, есть великолепие в понимании месье Минуса. А сказать прямо: «Это не Ваше собачье дело, месье Плюс», значит обидеть. Выходит он солгал, дабы не причинить неприятность. Так он и оправдывает себя. Впрочем, уже и не оправдывает. Парадигма доведена до уровня рефлексии, мышечной памяти. Это стало ещё одним подпунктом, прочно слившимся с инстинктом самосохранения. Врут все. Мужчины врут женщинам, чтобы повалять их в постели, женщины лгут мужчинам, чтобы вытянуть с них побольше денег, дети врут, чтобы не схлопотать за проказы, политики врут, чтобы не потерять мягкое кресло, торгаши, чтобы поплотнее набить свой кошель. Ложь – наиболее простой и удобный способ достижения какой-либо выгоды. Для современного общества, считающим себя цивилизованным и, мало того, навязывающим свою цивилизацию так называемым малоразвитым народам, неправда является нормой. Впрочем, если учесть, что планета находится во власти прародителя лжи, в этом нет ничего удивительного.
Дядя закряхтел. Глаза закатились к небу. Его правая рука поползла по жирному брюху под расстёгнутый ремень в полосатые брюки. После звучных манипуляций в штанах, рука вернулась наружу, глаза вновь уставились на Капека.
— А вот, к примеру, — дядя вытер платком руки, несколько курчавых тёмных волосков упали на стол: — В одном из племён Амазонии (это в Южной Америке), сохранились племена не испорченные так называемой цивилизацией. Так вот, для них нет понятия ложь. В их языке просто на просто не существует такого слова! Вы представляете?! Нет? Вот к прмимеру… ну… заметя у Вас выглядывающую из кармана пачку сигарет, попросит такой абориген закурить, а Вы, не желая тратить свой табачок, скажете ему, разведя руками и мило улыбаясь: «Нету» или «Не курю». Этот ответ, вполне укладывающаяся в современные рамки общения ложь, будет непостижим для мировосприятия такого человека. Он не поймёт. Он мог бы принять ответ: «Не дам», но никак не «Нет» на тот предмет, который находится у обоих в поле зрения и не требует доказательства своего существования в данный момент времени в данном месте пространства. Вы понимаете? Ох, как сегодня жарко… Правда — это… это страх! Лучше и безопаснее находиться в лживом неведении, нежели страдать от неопровержимой правды. Недаром говорят: «сладкая ложь» и «горькая правда». Да уж.
Дядя смачно высморкался в платок. Спрятал его в карман. Прищурившись поглядел на яркое солнце:
— А ведь передавали: неделю облачно, дожди! Вот Вам и…, — его взор вернулся к Капеку: — Простите, месье, не найдётся ли у Вас сигаретки?
Капек поймал совиный взгляд и после минутного раздумья ответил:
— Не дам!
Лицо дяди замерло, только глаза начали медленно менять своё выражение с удивлённого на непонимающее, с непонимающего на презренное безразличие.
— Аха, — он неловко поднялся, наклонился, очевидно, собираясь пожелать приятного дня, но передумал и зашагал прочь по мостовой.
Вскоре мокрое потное пятно на его рубашке скрылось за каштанами.
Мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины, напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? — оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? Или это — магнетическое влияние сильного организма? Или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером? К дружбе я неспособен. Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается. Рабом я быть не могу, а повелевать — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было, но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве, я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло, никто меня не ласкал, все оскорбляли, я стал злопамятен. Я был угрюм, — другие веселы и болтливы, я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял, и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная жизнь протекала в борьбе с собой и светом. Лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца. Они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили, я начал обманывать. Я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой. Одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда, как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки. Я глупо создан.
Ничего не забываю. Ничего!
— Ну, чё вылупились? Защёкино. Выходим. Шибчее, шибчее! «Дом 2» скоро начнётся.
— Тут у нас за проезд…
— Да себе оставь, бритву и мыло купи, а бабуле своей бигуди, чтоб кудряшки не распускались.
— Метро далеко?
Водитель как-то странно и удивлённо посмотрел на меня, подождал, пока сойдёт мадам с корзиной, осторожно огляделся:
— Как стемнеет, найдёшь на улице.
— На какой улице?
— А тут одна улица.
Он захлопнул дверь, и автобус уехал, окропив нас дорожной пылью.
— О чём он вообще говорил? Я ничего не поняла, — выплёвывая пыль, протирая глазки, пожала плечиками чумазая Фея: — Какая бабуля, при чём тут бигуди, какая улица? Бред какой-то.
Я не сдержал улыбку, обнял её:
— Пойдём. Тут одна улица. И спрячь пока крылышки, здесь не поймут. Деревню Защёкино так прозвали неспроста.
— Опять идти? Я устала!
— Сейчас стемнеет. Скоро отдохнём. Пойдём.
— С чего это стемнеет? Солнце же высоко? Ой, и правда…
Резко потемнело. И солнце уже заходило за деревья и крыши домов.
— Как пройти на улицу, красавица? – спросил я у симпатичной девицы в сарафане, берцах, оранжевой бейсболке с тазиком в руках, дефилировавшей мимо нас.
— А Вы на улице…, — прочапала она мимо.
Я поднял голову. На фасаде здания с колоннами у входа горела большая буква «М».
— Метро? – спросила Фея.
Я кивнул:
— Да, но как нам пройти турникет? Деньги-то я оставил…
— Пф-ф…, — Фея посмотрела на меня исподлобья как смотрит опытный умник на недалёкого дурака: — За мной!
Она щёлкнула пальчиками и смело направилась к входу. Турникет мы миновали беспрепятственно, (я оценил это восхищённым взглядом, она ответила томным маханием ресниц) тут же уселись в пустой вагон.
— Ну, и куда мы?
— До конечной.
— А конечная, это где?
— Ты в Лондоне была?
— Момент! – Фея выпила, что оставалось в её бутылочке, крякнула, порозовела: — В Лондон! Ландан из э кэпитал оф зе Гриет Бритэн! Год сэйф зе куин! Естудэй! Оф май трабл сим соу фар э уэй… Ну, подпевай! – ткнула она меня локотком в бок.
— Я в фа не вытяну, я же не Пол Маккартни.
— Уф-ф…, — она вырубилась, голова упала на моё плечо: — Ма-мо, мы-ло, ра-мо…
— Ну, вот и всё.
— А? – очнулась Фея: — Мы уже в Лондоне?
— Да. В одном из его вариантов, я бы так сформулировал.
Мы сидели в мрачном баре. Играла музыка, шумели посетители.
— Выпьешь? Фил, виски.
— Леди не наливаю, леди нет ещё двадцати одного.
Я улыбнулся:
— Леди, скажи дяде Филу, сколько тебе лет.
— Хм, — Фея подлетела к Филу (тот уже выпучил глаза), шепнула ему что-то на ухо, вернулась на стул.
— Отомри, Фил, леди ждёт.
Фил молча поставил на стойку два стакана, дрожащей рукой наполнил их:
— Я отойду тут… Я рядом, если что понадобится тебе и твоей… твоей… э… подруге…
Фил исчез. Фея принялась тянуть напиток через трубочку, я обнял стакан ладонями.
— Знаешь, я долго не мог сообразить, что же происходит, пока всё не началось складываться как пазл. Да, я оказался не в то время, не в том месте. Это довольно часто случается со мной и там, откуда я пришёл. Я знаю эту параллель вдоль и поперёк, ведь я много раз бывал здесь. Но отправляясь в одно место, я почему-то оказывался в другом, следуя назад, я уже был впереди. Поначалу эта игра была интересной. Но потом полилась кровь. Ведь по чистой случайности, мне удалось избежать гибели в «Постоялом дворе». Тогда подключилась ты.
— Я? К чему я подключилась? Сколько ты уже выпил?
— Зачем это тебе?
— Мне? Что?
— Может быть, над тобой висит какой-то ужасный неуплаченный долг? Или тебе пообещали что-то, что тебе необходимо? Даже не представляю, в чём может нуждаться фея…
Она вздрогнула. Я наткнулся на её пронзительный чёрный взгляд.
— Ах, вот оно что… Как же я сразу не понял. Ты не фея. Ещё не совсем фея. Крылышки и эликсир – всего на всего атрибуты, курсантские нашивки. Это твой экзамен. Что ж, ты справилась на «отлично». Остался последний тест, не так ли?
— Не-на-ви-жжу…, — не выпуская изо рта соломинку, прошипела Фея. Она смотрела на меня исподлобья, в глазах сверкали молнии гнева.
— Только без эксцессов, пожалуйста. Хлебни виски, успокойся.
— Как же я тебя ненавижу! Вечно напыщенный, самоуверенный, жопозаумный выскочка! Всё то ты знаешь, всё то ты видел, всё то тебе ясно… Если бы ты только видел свою тупую рожу в минуты своих философских гипотетических рассуждений! Боже, каких невероятных усилий мне требовалось, чтобы удержаться и не заехать тебе в рыло! Ушастый ублюдок не смог прикончить тебя в отеле и пришлось мне таскаться с тобой по этому проклятому лесу полному всякой мрази и гнуса, вонючих болот и непроходимых колючих зарослей. Хозяйка избушки чуть было не отправила тебя по верному следу, но я с ней справилась. Женщины сколь хитры, столь и наивны. Обвести её вокруг пальца не составило труда. Затем её неугомонный хомяк чуть не испортил дело, я снова вовремя заткнула ему рот. И опять случай помог тебе вырваться от вояк! Неужели ты такой везучий сукин сын?
— Я заметил твоё неподдельное удивление, когда ты увидела меня живым.
— Снова мне пришлось тащиться за тобой.
— Сколько у меня времени?
— Не знаю. Скоро они будут здесь.
— Значит, скоро всё закончится.
— Ну что? Опять побежишь, как заяц? Будешь плакать и звать мамочку, ничтожество?
— Нет. Спринтер из меня хреновый, да и теперь в этом нет необходимости.
В баре стало тихо. Замолкла музыка. Фея смотрела через моё плечо.
— Сколько их?
— В-восемь, — дрожащим голоском ответила она: — Какая я дура…
— Это нормально, — я опрокинул содержимое стакана в себя, жгучая влага растеклась по телу: — Ху-х, — я потрепал её по пухлой щёчке: — Павлины, говоришь?
По тёмному отражению в зеркале вижу, что первый подошёл достаточно близко. Я поворачиваюсь, изламываю ему кисть, он орёт, его пистолет в моей руке, его туловище закрывает меня. Стреляю навскидку полукругом, по два выстрела в силуэт, трое падают. Мой заслон принимает в себя ответные пули, становится невероятно тяжёлым. Толкаю его на ближайший стол, сам качусь под соседний. Звон стекла, шлёпанье входящих в уже мёртвое тело пуль, щелчки разряженного оружия. Этот звук я и ждал. Встаю. Три выстрела, двое опрокидываются на пол, взмахнув руками, как птица крыльями. Один бежит к выходу. Две пули ему в спину. Вылетает сквозь дверь на улицу, там и остаётся. Справа вижу вспышку, успеваю уйти с оси, палю наугад по вспышке. Он ныряет за перевёрнутый стол. Вот и мой пистолет издаёт пустой щелчок. Он встаёт, чтобы добить меня. Бросаю пистолет ему в голову, попадаю. Он хватается за забрызганный кровью лоб. Иду к нему, попутно нагибаюсь, подбираю упавший на пол пистолет. Дёргаю затвор, патрон входит в патронник. Стреляю четыре раза. Бедняга с разбитой головой успокаивается на веки.
— Ух, да, вот так начнёшь изучать фамильные портреты и уверуешь в переселение душ. Эй, малышка! – я повернулся к стойке, поднял трясущуюся ладонь: — Гляди, а руки-то помнят. Эй, ты где?
Она лежала за стойкой, держась за животик.
— Ты… ты чего?
— Мне совсем не больно, совсем не больно… Честное слово.
— Ты что?
Я взял её на руки, она отняла ручку от живота:
— Смотри, красная, она красная, как у людей. Ты видишь?
— Вижу, вижу. Всё будет в порядке. Ты только не вздумай мне… Вы же, феи, не умираете так, верно?
Она улыбнулась:
— Но ведь я не фея.., — она провела пальцами по моему лицу.
— Мущщина! Мущщина-а! Ну, сколько можно ждать? Стоянка, понимаешь, три минуты я тут Вас уже две жду!
— Что?
— Давайте уже в плацкарт свой. Поезд отправляется, если чо. И сумочку свою, пожалуйста, заберите.
— А-а, спасибо.
— Спасибо много, мущщина. Вот, Ваше девятое верхнее. Потеснимся, сограждане, потеснимся. А вы, мадам, что вы шастаете со соим хомяком по вагону, санитарная зона, займите, плиз, своё место. Ватер клозет открою через двадцать минут. Какого тебе чаю, морячок? Ты свои усы в зеркале видел? Чаю ему. Не морячок? Ну, бывает. Женсчина с корзиной, Вы же не в нашем вагоне едете. Что значит здесь веселее? А, мущщина флягу с водкой принёс, ну тада конечно! Какая Одесса, барышня, окститесь! Дэвушка, а Ваша станция следующая, не засиживайтесь. А кудряшки, стесняюсь спросить, натуральные или..? Натуральные?! Я так и думала, что плойкой закручиваешь. Уберите, уберите караоке! Начальник поезда узнает, меня же с маршрута снимут и опять на курсы кройки и шитья! А что за песня-то? О! А можно я с вами? Мущщина, Вы тоже! Все вместе! Три, четыре:
— Ну что? – лейтенант подбоченясь вышагивала вокруг меня: — Тебя как? Сразу прикончить? Или желаешь помучиться?
Я встретился с её глазами:
— Лучше, конечно, помучиться.
— Остряк. Уморист. Ладно, — она села за стол: — То, что ты не Дед Мороз это понятно. А скажи-ка мне, мил человек, откуда у тебя в сумке фляга убитого вчера на станции кавалериста? Где твои документы? Что ты делал в лесу, где идёт общевойсковая операция по ликвидации банды? Что за шмару с тобой повязали летающую? И вообще, кто ты?
Я рассказал. Она долго хмуро смотрела на меня, потом повернулась к сидящему рядом радисту:
— Поди, погуляй.
Затем солдату за моей спиной:
— И ты тоже.
Они вышли.
— Документы вместе с билетом, стало быть, у проводницы остались и ту-ту уехали. Флягу тебе подарили. В Самару, значит шёл. Через лес… Фея… ну-ну. Упёртый ты я вижу парень. И пытать тебя бесполезно?
— Это вряд ли.
— А вот сейчас приведут твою феечку и я начну отрезать ей пальчики, — лейтенант любовно разложила на столе хирургические инструменты: — Сначала на левой ручке. Златоустов, морда собачья! Давай сюда кудрявую! Потом на правой, — она бережно и медленно протирала блестящие щипцы: — Потом на левой ножке, — она начала протирать скальпель: — потом на правой… Это называется ампутация. Может быть, тогда ты расскажешь мне что-нибудь более правдоподобное? А если не расскажешь, я начну отрезать её ушки. Их всего два, но я не стану торопиться. Я буду отрезать ма-аленькие кусочки. И тогда у тебя не возникнет желания пооткровенничать со мной? Тогда я займусь её мягким тельцем. Препарировать гладкий животик. Говорят у Фей сердце салатового цвета. Её нежные крылышки…
Раздался взрыв. Застрочил длинными очередями крупнокалиберный пулемёт с броневика.
— Златоустов! – вскочила лейтенант, роняя инструмент: — Златоустов! Зла…
Я приложился в её раскрасневшееся от предвкушения лицо. С писком она перелетела через стол и замерла.
Стрельба усиливалась. Я выпрыгнул с машины. По колонне вели прицельный огонь из леса. На дороге уже лежали несколько раненных солдат, остальные кто залёг, кто бегал, отстреливаясь в сторону леса.
— Где лейтенант?
— Все за броню! Радист, бля, где?
— Медведь! Я медведя видел!
— За броню!
Несколько пуль ударили об командный ЗИС. Я увидел фею. Она лежала придавленная убитым солдатом и визжала что было сил. Я её вытащил. Огромные от ужаса глаза непонимающе смотрели на меня:
— Ты? Ты живой?!
— Бежим отсюда!
— Нет! – Начала вырываться она: — Рюкзак! Где мой рюкзак! Обманули! Обманули!
Схватив подмышку царапающуюся Фею, под другую её рюкзак, я побежал как заяц. Надо сказать, для человека, давно не упражнявшегося, бежал я не плохо. Трассирующая очередь ударила в траву под ногами. Мы упали.
— Не стрелять! Не стрелять! – услышал я вопли лейтенанта.
— Да бегите же! – солдат, конвоировавший меня, толкнул в плечо: — На ту сторону, через рощу. Там Защёкино!
— Чёрт бы вас всех побрал!
— Не хочу! – орала Фея.
Взорвался броневик в голове колонны. Чёрный дым накрыл дорогу.
— Давай, за дымом проскочим!
— Я боюсь!
— Я тоже.
— Лейтенант ранен!
В роще мы, задыхаясь, повалились на землю. Фея тут же приложилась к эликсиру:
— Что же это такое? Война?
— Это заходит уже слишком далеко…
— Ни в сказке сказать, ни пером описать! Это всё хомяк, подлец! Почему ты им не сказал, что ты поручик?
— Да какой ещё поручик! Ты-то хоть мне голову не морочь.
— А как же панталоны принцессы Генриетты?
— Это всё фантазии, вымысел, шестое измерение, параллели, если хочешь! Это всё здесь, — я стукнул себя кулаком в лоб: — Понимаешь? Самария. И добрые самаритяне. Настолько добрые, что желают посмотреть, какого цвета у тебя сердце. Пошли, пора заканчивать эту историю.
— Куда?
— В Защёкино.
— Зачем?
— Там есть метро.
— Метро? В Защёкино?
— Именно.
— Да откуда ему там быть?!
— Потому что я так хочу.
— Скажите, пожалуйста!
— А вот представь.
Я повернулся в сторону дороги:
— Стрелять перестали. Пошли!
— В метро?
— Да.
Где-то через час мы вышли на асфальтированную трассу. Рядом со знаком «Остановка автобуса» стояла женщина с плетёной корзиной полной малины и журналом «Playboy» 1978-го года.
— Здравствуйте, — она оглядела наши перепачканные лица: — Кино, что ли, опять снимаете?
— Да.
— То-то я думаю, давно автобуса нет. Опять проезды перекрыли. О, идёт!
— До Защёкино доедем, уважаемая?
— Конечно.
— А метро там есть? – спросила Фея.
— Шутит Ваша дочка.
Фея надула щёчки:
— Дочка…
— Ну, едем, нет? – крикнул водитель остановившегося автобуса: — Пиздят и пиздят, заводы стоят, блядь, одни пиздоболы в стране! Дома сидите и там пиздите!
— Садись.
— После тебя. Папа…
— Сидят, сука, морды жидовские, планету на дачные участки делят, — начал сетовать водитель, крутя баранку, когда автобус тронулся: — Землю поделили, Луну, сука, поделили, теперь, блядь, на Марс собираются. Пингвинам, ёбана в рот, жрать в Антарктиде нехуя, а они миллиарды на космос тратят! У себя, сука, под жопой порядок наведите, пингвинов грёбаных накормите, потом на хуев Марс лезьте, гандоны! А эта, сука кривоногая, вчера на объездной за пятихатку отсасывала, сегодня гляжу в телевизоре — с Кобзоном поёт! Пиздец звезда! Вот тебе ещё один космос… Космос вселенский и космос пиздоцентрический. Ну а хули?
— Простите, до Защёкино сколько ехать?
— Не потей, курчавая, через сорок минут будем. Это тебе не Гваделупа, у меня всё по графику!
Мы бежали по тёмному холодному тоннелю. Внезапно звуки стрельбы за спиной прекратились. Василиса остановилась. Её ротик безвольно открылся, а глаза как будто потухли.
— Всё. Дальше идите сами.
— А Вы?
— Он сказал ждать его здесь, — на щеках блеснули слёзы: — Идите, тут совсем не далеко. Видите свет? Там уже опушка леса, выйдете к большой дороге. Идите.
Фея обвилась вокруг моей шеи:
— Почему она плачет?
— Всё хорошо, просто не могу к этому привыкнуть, — сказала Василиса, утираясь платочком: — К этому нельзя привыкнуть. Удачи вам.
— Нет, ну почему она плакала?
— Ей больно.
— Больно? Она ушиблась?
— Иногда людям бывает больно, даже если они не ушиблись.
— Странно… Я вижу выход!
Фея оторвалась от меня и полетела вперёд. Яркий солнечный свет резанул глаза. Раздался хриплый писк. Я увидел, как Фея порхала над пушистым окровавленным комочком. Она гневно кричала:
— Он! Это он! Он шёл за нами и привёл солдат! Подлая тварь! Убей его!
Хомяк лежал на боку, изо рта капала кровь:
— Я шёл… я шёл чтобы… чтобы предупредить… Это не…
Я наклонился к нему:
— Что? Что случилось?
— Это…
Ножка в пуанте с силой опустилась на голову хомяка. Мерзкий чавкающий звук.
— Ты что! С ума сошла?!
Искажённое гневом лицо Феи вновь обрело детскую наивность, бровки поднялись вверх:
— Это его она послала, чтобы убить нас.
— Что ты несёшь?
— Как…, — хомяк открыл единственный целый глаз, спросил, захлёбываясь кровью: — Как?
— Что как? – я обхватил его обезображенное тельце руками.
— Живучая тварь…,- прошипела Фея.
— Как… кхе-кхе…
— Ну, говори же.
— Как звали… звали мадам Бовари?
— Джемма, — ответил я.
Хомяк удовлетворённо вздохнул. Его глаз замутнел. Я повернулся к Фее:
— Ты убила его.
— Сам сдох, — не сводя с меня взгляда, она достала из рюкзачка бутылочку и приложилась.
— А ведь эликсир она тебе дала. Не боишься пить?
Фея молча отхлебнула, закупорила и спрятала напиток, игнорируя мой вопрос.
— Ясно.
— Ничего тебе не ясно, — улыбнулась она.
— Руки! – раздалось как гром среди ясного неба за спиной.
Фея тут же спряталась за меня, как обычно оцепив за шею.
— Что «руки»? – поинтересовался я у голоса и успел заметить приклад автомата, опускавшегося на мою голову.
— Ну что, пиздолизы?! Спирохеты бледные! Маму вашу в три дупла! Элитный батальон засранных подштанников! Кольсоны просушили?
Я открыл глаза. Я сидел на обочине дороги, оперевшись спиной о колесо броневика. Вдоль дороги стоял строй солдат. Перед ними вышагивала в полевой форме лейтенанта медицинской службы маленькая женщина. Уткнув кулачки в бока, она распекала строй:
— Половина личного состава выведена из строя, а результат: баран начихал! Сучары бацильные! Вы кого мне притащили, дрочилы недоделанные? Странно, почему это офицер медик командует пехотным подразделением?
— Офицеров наших и сержантов всех положили, одна она у нас осталась, вот и командует. Сучка белобрысая, — услышал я пояснение откуда-то сверху. Я поднял раскалывающуюся голову. На броне сидел солдат, судя по всему карауливший меня.
— Кого ты приволок, Златоустов?
— Так это он и есть, Ваше благородие!
— Кто это ОН?
— Дед Мороз!
Лейтенант с размаху залепила правый хук в физиономию Златоустова. Тот пошатнулся:
— Виноват, Ваше благородие, но известно, что летом он бороду бреет и молодится, и потом в сумке у него именную флягу убитого на станции кавалериста нашли и баба с ним кудрявая мелкая, с крылышками…
Хук слева. Златоустов пошатнулся в другую сторону.
— Членосос недоделанный! – лейтенант потирала ушибленный кулачок: — Значится так, равняйсь! Смирно! Оцепление не снимать! Задержанных в передвижной КП. Златоустову пятьдесят палок и трёхлитровый клистир по возвращению в часть! Выполнять, гондольеры грёбанные!
Боец спрыгнул с брони и повёл меня вдоль автоколонны по пыльной дороге. Нас провожал пристальный цепкий ясный взгляд лейтенанта. Чёрт знает что. Где же Фея? — Стоять.
Я остановился у бронированного ЗИСа. Лейтенант пнула ботинком моего конвоира, запрыгнула в ЗИС:
— Давай его сюда!
— Шагай, — выдохнул солдат и сочувственно ткнул меня в спину стволом автомата.
Действительно, изнутри замок оказался более просторным. Широкая мраморная лестница вела в широкий светлый зал с тёмным прохладным матовым полом, на котором были расстелены шкуры всевозможных животных, зеркальным потолком, отражающем свет свечей, уютно расположенных в золотых подсвечниках и канделябрах. Посередине зала стоял стол, накрытый разнообразнейшими яствами. Мы с феей только крутили головами с открытым ртом. Выглянув в окно, я увидел, что если смотреть из замка, то двор выглядит очень опрятным: аккуратные аллеи, цветы и даже небольшой бассейн с фонтаном. На светящихся малахитовым светом стенах висели картины. Я различил портреты Геббельса, Муссолини и по моему Квазимодо.
— Дорогой, ты прибрал свои безобразия? – к нам приближалась юная женщина в розовой расписной рубашке.
— Ах, право! Кхэ, — царь кашлянул, вытянул губы трубочкой и просвистел знакомую мелодию. Тут же появился лысый мужик в белой футболке с дебильной сверкающей улыбкой.
Царь, расстёгивая камзол, уселся за стол, показал мужику рукой во двор:
— Там… Ну, что б блестело. Как там: веселей… в два раза быстрей… Ну, понял?
Мужик понял и исчез.
— Вот, милый друг, позволь представить тебе, — царь взял ладошку подошедшей к нему женщины: — Поручик отдельного лейб-гвардейского кирасирского кавалерийского пехотного полка имени товарища Густава Ромма Поцелуев Кирилл Карлович, со своей, надо полагать, спутницей.
— Ах! – томно вздохнула мадам в розовой рубашке, прикладывая руку к груди.
Мы с Феей не закрывая рты переглянулись.
— Тот самый?! – мадам начала пожирать меня глазами.
— Да-да, — поддакивал Камзол: — Тот самый Поцелуев и есть, что прошлой весной на пари на скаку сорвал тесьму с панталон принцессы Генриетты.
Фея посмотрела на меня с удивлением. Я с трудом переваривал информацию.
— А это, позвольте вам представить, моя…., — они обменялись взглядами: — Василиса. В девичестве Премудрая, но поскольку мы проживаем вместе уже довольно длительное время, я предпочитаю называть её Прекрасной.
— Прошу за стол, господа.
Ну, и какого….
— Ой! – Фея вскрикнула так, что Царь выронил вилку, а царица пролила вино себе на колени. Я подпрыгнул вместе со стулом (по всем параметрам работы мастера Гамбса).
Позабыв всякий этикет, Фея перелетела через стол к стене. Ткнула пальчиком в картину в простой деревянной рамке. На картине изображалось что-то тёмно-синее. Лес и Луна.
— Я такую видела! Откуда она у вас, Ваше Величество?
— Это, — Его Величество встретил блеснувший взгляд Василисы: — Это подарок.
Наконец Фея обратила внимание на знаки, которые я ей подавал всячески мимикрируя, покраснела, понурив стыдливо кудрявую головку, вернулась на своё место.
Во время трапезы Василиса совершенно бесстыдно строила мне глазки, царь налегал на вино, мы с Феей молча жевали.
— Вот вы говорите: царь, царь… А вы думаете нам царям легко? – начал уже порядком захмелевший Камзол: — А осталось то от моего царства вот этот замок, да кусочек прилегающего леса, по которому шастают все, кому не лень. Сижу тут сиднем уже чёрте знает какую тысячу лет, и вынужден выпроваживать назойливых посетителей, которые являются сюда, мечтая набить карманы моим золотом и попользоваться Василисой. А нету у меня никакого золота! – царь развёл руками: — И не было никогда. Глупейшие люди. Сами называют меня Бессмертным и сами же прутся, чтобы убить меня, и не понимают, что бессмертной материи не нужно золото. Я и без еды могу обходиться. А это, — он кивнул на кушанья: — Это Васька моя от скуки самобранку насилует. И какой я царь? У меня и короны то нет. Павлинов во дворе видал? – обратился царь непосредственно ко мне.
Василиса цокнула языком и закатила глаза к потолку:
— Началось…
— Видал, — ответил я. Что-то это мне напоминает… — Вот на них и сменял корону-то. Скучно, братцы мои, скучно. Нет, ей богу, вы первые существа за последние… (он задумался) ну двести лет точно, которые пришли сюда не с целью убить меня. Это говорит о наличии у вас разума. И мне очень приятно побеседовать, — он посмотрел на Василису: — С разумным человеком и с разумной феей. В моём лесу никогда не было фей. Миграция с запада. Я знал, что это произойдёт. Геополитика – это наука. Когда я впервые прихлопнул эльфа, который свиристел каждое утро под окнами, как сверчок, я понял, что вскоре эта шушера заполонит наши земли. В чём дело, милый друг?
Камзол обратился к Василисе, которая положила свою ладонь на его руку:
— Просто в конце дня хочется поболтать. Войны ведь от этого не начинались, верно?
Она убрала ладонь.
— Я знаю, знаю, откуда ветер дует, — царь поднялся и стал медленно прохаживаться по залу, показав жестом, что нам не нужно вставать из-за стола. Он остановился напротив картины в простой деревянной рамке: — Знаю, кто распространяет эти истории о сундуках с богатствами в моих подвалах, о том, как я ворую и насилую девиц, что смерть моя, сказать неловко, в яйце… Детей пугают моим именем. Суки. Неинтересны они мне. Человеки. Деда Мороза они ловят. Летом. Ну, не идиоты? Сколько уже своих пацанов положили. А ведь можно было его тихо, мирно взять в январе на каком-нибудь корпоративе, без шума, перестрелок и погонь.
Он подошёл ко мне, нагнулся, оперевшись на стол, понизил голос:
— Уходить вам надо. Сизокрылка разболтала, что ищут они одного… приезжего в купе с кудрявой дамочкой. А эти трое, которых я успокоил сегодня во дворе, такие же баварские принцы, как твоя фея балерина.
Фея надула губки.
— Ты здесь случайный человек, но раз ты здесь, значит так надо. И чтобы выбраться тебе придётся пройти дорогу до конца. Здесь выход не там, где вход. «Иди прямо и никуда не сворачивай», она ведь так сказала?
— Да.
— Вот и иди.
Тут его взгляд направился через моё плечо в окно:
— У-у-у-у, а вот и гости… Васька! Уводи их через подземный ход!
— Ну, что ты ещё придумал?
— Давай быстрее! – царь повернул ручку двери, в полу открылась лестница: — Доведёшь до выхода и сиди там, я тебя сам найду.
Мы уже спускались в люк.
— А ты?
— Я же бессмертный, дура, — обнял он плачущую Василису: — Ну, как тебя называть Премудрой, а?
Из медленно распахнувшихся дверей старого обросшего замка вышел человек в расстёгнутом чёрном камзоле. В правой руке он держал блестящую шпагу, в левой бутылку. Он не спеша спустился со ступенек во двор. Оглядел обступающие замок заросли.
— Нутис?
Из леса раздался выстрел. Человек рухнул ничком на землю. В ворота вошли солдаты, во главе с капитаном.
— Молодец, Ермаков. Точно в лоб. Считай, свой отпуск себе заработал.
— А я как охотник белке в глаз, товарищ капитан!
Капитан спрятал пистолет в кобуру, попинал тело:
— А говорили бессмертный. О!
Он нагнулся, подобрал из рук застреленного шпагу:
— Гляди-ка, ручка золотая, с бриллиантом…
— Иранская яшма, деревня, — поправил его открывший глаза Кощей.
— Ёб твою! – отпрыгнул капитан, но не успел.
Кощей уже был на ногах, капитан на земле, автомат Ермакова с примкнутым штык-ножом в руках Кощея, штык-нож в груди капитана.
— Эх-х, как скучно мы живём, господа…, — вздохнул Кощей вытаскивая автомат из капитана.
— А-а-а!!! – заорали солдаты.
Двое с порезаными животами уже лежали на земле, трое, попытавшиеся навалиться на Кощея, полетели в фонтан.
— Помойтесь, ребята, уф-ф…
— Все с линии огня!!!
Защёлкали затворы, старший сержант Зюбин рванул чеку с ручной гранаты.
Кощей поднял с травы разбитую бутылку:
— Бургундское 1632 года. Последняя. Этого я вам никогда…
— Огонь!!!
