В кабачке «Услужливый Пьер» оживление.
— Неужели сегодня будет выступать новый комик?
— Да, папаша Пьер хвалил его не на шутку. Посмотрите-ка, Бовар пришёл, да ещё и привёл свою жирную жабу, а это он ещё и свою дочку притащил?
— Где?
-Ну, вон то свиное рыло, лет четырнадцати, которое еле пролезло в двери. Моё почтение, месье Бовар! Мадам, мадмуазель! Хороший денёк сегодня, не правда ли?
— Поглядите, там, у стойки, не англичанин ли Боб? Канцелярская крыса. Его то, что сюда привело. Держу пари, он уже надрался и обдумывает, как бы надуть простака Ришара на завтрашнее похмелье.
-Похоже, здесь сегодня собралась добрая половина нашего городка.
— Да. Однако Пьер не торопится выпускать своего шутника.
— И не сомневайтесь, не выпустит, пока почтенная публика не опустошит все его запасы. Однако, чёрт побери, я готов оставить в этой дыре лишний франк, только чтоб увидеть, что тут приготовили.
Итак, дело шло к развязке. Посетители уже изрядно набрались и начинали заметно томиться в ожидании обещанного представления. Наконец Пьер попросил внимания:
-Мадам и месье! Встречайте – месье Патиссон!
Под бурные овации и звон бокалов, на импровизированную сцену слегка пошатываясь, поднялся старичок в клетчатом костюме. Из жилетного кармана особенно вызывающе торчал замызганный носовой платок ядовито-красного цвета. Он обвёл мутным взглядом физиономии, глазящие на него. Повернулся спиной. Спустил штаны. Согнулся на девяносто градусов пополам, обхватив голые ягодицы ладонями:
-Марсовые по вантам! Дьявола вам в печёнку, канальи! Ух!
Как ни в чем, ни бывало, натянул штаны, отвесил поклон, высморкался  и удалился за кухонную занавеску. В абсолютной тишине было слышно, как скрипнула дверь чёрного хода и пукнула мадмуазель Бовар.
Англичанин Боб гордо пересёк зал и покинул заведение, придерживая рукой оттопыренный внутренний карман. 

— Какого чёрта! Каждый дурак будет меня учить!
Он пересекал комнату из угла в угол со стаканом портвейна в левой руке и с дымящейся сигаретой в правой. Семейные трусы в горошек (он почему-то гордо называл их «боксеры») и засаленная футболка с надписью«ОТ ДРУЖБЫ В СПОРТЕ – К МИРУ НА ЗЕМЛЕ» придавали его негодованию комический вид. Я сидел в кресле и обдумывал план побега.
— Нет, почему я должен слушать и прислушиваться к всевозможным кретинам и шлюхам считающими себя способными критиковать и рецензировать меня? Откуда в этих узколобых головах непробиваемая уверенность, что они знают всё?! «Это великолепно! Это чудо!» говорят они, «Он как всегда необычаен!». «Это слишком затянуто, это слишком невзрачно…». А эта тупая курица из издательства даже не понимает что дефляция и дефлорация это не одно и то же.
Он опрокинул в рот содержимое стакана. Нагнулся к моему лицу. Омерзительный запах перегара обжог меня.
— Я пишу то, что хочу, так, как хочу, тогда, когда хочу и как думаю и как умею. И клал я с прибором на их лысые головы и силиконовые сиськи, — внезапно он схватил меня за грудки и подтянул к своей бордовой роже: — Ты понял?! Понял меня, сука?!!!
— Понял, — с совершеннейшим безразличием ответил я. Я слушал этот монолог в сотый раз и знал, что произойдёт дальше. Одному я не находил объяснения: почему я каждый раз попадаюсь на эту удочку? Почему периодически тащусь к этому бумагомараке через весь город, когда могу потратить своё время на более приятные и плодотворные вещи…
Он уже успокоился, по-прежнему держал меня и уже по-собачьи заглядывал в глаза:
— Ну, скажи правду. Тебе-то понравилось? Только честно! Понравилось или всё дерьмо, и эти кондомы, смеющиеся за моей спиной правы, а?
— Понравилось, — в сотый раз ответил я. (Хоть бы телефон зазвонил что ли?)
Только этого слова он и ждал. Уже совершенно пьяный и удовлетворённый он плюхнулся жопой на диван рядом со мной. Дебильная улыбка мерзко разлилась по его физиономии. Сейчас скажет, что я его единственный друг и будет умолять поехать с ним пить, затем будет деликатно (как это ему будет казаться) клянчить деньги и требовать, чтобы я переспал с его женой. Нет. Ни сегодня, ни завтра я с ним не поеду, и денег ему не дам, потому что сам давно в нужде. И теперь я точно знал, что его я больше не увижу… долго.
Он положил руку мне на плечо:
— Ты мой единственный друг. Вот… друг… да… А поехали к Паше! Хочу нажраться с тобой.
Я встал, прошёл к двери, надел башмаки. Повернулся. Посмотрел на это существо и сказал:
— Слишком много мелочей и ненужных деталей. Пишешь как баба. Возьми женский псевдоним и тебя начнут читать.
Его нижняя челюсть отвисла, глаза выпучились. Слюни ритмично капали на засранный линолеум. Я закрыл дверь с наружной стороны, оставив его наедине с его говном.

В течение следующего года необычную популярность приобрели произведения некой Сары Потёмкиной, молодой начинающей писательницы. А в декабре выходит в кинопрокат экранизация её повести «Акула пера». И хотя я с долей сомнения отношусь ко всякого рода дамскому творчеству, пожалуй, схожу на этот фильм, тем паче, что вчера с курьером неизвестный прислал мне пригласительный билет  на премьеру… 

Я впервые разглядывал его картины. Наконец-то я был удостоен чести их созерцать.
Кресты, искалеченные церкви, купола под багровым небом. Господи, неужели этот идиот и вправду считает себя гением? На вопрос какая его работа нравится мне больше всего я ткнул пальцем в единственную, на которой не было тёмной фигуры с косой.
Размытое розовое пятно.
— Эта.
Он мгновенно насупился и, наверное, схватился бы за голову, если бы у него была такая привычка:
— Я так и знал!
Меня спасла его сожительница, слишком явно не равнодушная ко мне и считавшая меня в высшей степени компетентным в области разного рода искусств. Она обвилась вокруг моей руки и проверещала:
-Да, и мне тоже нравится эта. В ней столько эмоций и таинственности.
Взглянув на искривлённую гримасу творца, я понял, что пока с ними не напьюсь из квартиры мне не выйти. Как всегда.
Если бы он только догадывался, каких усилий стоило его родне устроить его мазню на выставку посвящённую столетию Сальвадора Дали, на которую я был приглашён. Посетители и авторы, набившиеся в галерею дружно навалились на халявную выпивку и закуску. Внешне они напоминали армию бездомных безработных, которым «Красный крест» выкатил бочку с гороховым супом. А через неделю он с сияющими глазами подарил мне экземпляр местной газетки со статьёй, в которой упоминались его инициалы. Его подружке показалось это достаточным, чтобы лезть ко мне с поцелуями и многозначительными взглядами: Я же говорила! Я знала!
В итоге всё кончилось, как и должно было кончиться.
Я не видел их много лет, но через общих знакомых узнал, что мой приятель в очередной раз и теперь очень надолго поселился в психиатрической больнице с диагнозом прогрессирующая шизофрения, а его муза, которую он перестал узнавать, канула в забвение и однажды её видели в драматическом театре.
Нет-нет да вспомню его расширенные до пределов, накаченные димедролом зрачки и её шикарные карие еврейские вечно вопрошающие глазища с неискореняемым запахом коньяка в её вьющихся кудряшками волосах.  
И дурацкие кривые кресты на багровом масляном небе.

Я бармен бара «Синий иней». Почему «Синий иней»? Не знаю. Так назвал его хозяин. Говорит, что такая песня была во времена его молодости. Кроме того, что он владелец, он мой дядя. Он взял сюда меня три года назад по настоянию моей матери, только чтоб отвязаться от неё. Сам, старый холостяк, он появляется здесь раз в неделю, чтобы забрать выручку и оставить три конверта. Я отдавал их людям, которые за ними приходили. Толстому, худому и лысому. Кто они такие и что находится в конвертах, я не знаю, но нас никогда не трогали ни бритые, ни люди в погонах. Мать засунула меня сюда сразу после института. И мне тут сразу понравилось. Поначалу я мыл полы и сортир и, вероятно делал бы это до сих пор, если бы дядька не запил. С тех пор я за стойкой. Это «моя земля».
Сейчас четыре часа дня. Вика уже здесь. Скоро начнёт подтягиваться клиентура и завсегдатаи. Я почти всех их знаю. Даже, наверное, лучше, чем они сами. Вика – проститутка. Отлавливает здесь подвыпившие кошельки и отсасывает у них в туалете за двадцать баксов. Она не отстёгивает за место. У нас с ней бартер. Она моет утром пол и сортир. Ближе к полночи подойдёт её протеже -малолетка Роза. Та уже работает на стоянке в машинах. Она прикольная. С ней интересно потрепаться.
Вот вошёл, как вкрался, длинный рыжий тип. Это наш местный Хемингуэй. Писака. Короче очередной неудачник. Сейчас будет рассказывать о том, что скоро закончит исторический роман и будет клянчить выпивку. Я, конечно, ему налью. В благодарность он задаст сакраментальный вопрос: «что, полгорода уже перетрахал?» и уйдёт, а через часа два заявится снова, только уже с приятелем и подружкой. Нет, полгорода я не перетрахал. Я шпилю нашу официантку Раю. Она на одиннадцать лет старше и её муж дальнобойщик дома бывает редко.
Наш вышибала Дэн – бывший чемпион района по самбо. Дядькин кореш. Зашился на пять лет. Держится уже два месяца. Для него это срок. А раньше вместо того, чтобы выпроваживать буянов и садить в такси неходячих посетителей, сам надирался (причём спиртное приносил с собой и как школьник пил в кабинке туалета, пока в соседней трудилась Вика) и устраивал драки. Ущерб заведению высчитывался из зарплаты и, насколько я помню, он до сих пор её и не получает.
О, завалились парни с девчонками. Я их знаю. Младшему мажору семнадцать, но спрашиваю, есть ли им восемнадцать. Они берут пиво и расселяются в углу на диванчике. У одного из них спрятана с собой бутылка водки. Они будут подливать её в пиво девчонкам. Но у них и сегодня ничего не выгорит. Вон ту беленькую я раньше не видел. Если не припрётся Даша, я заберу её себе. А беленькая поглядывает на нашего ди-джея Смарта. Но тут ей облом. Парень нравится бабам, но помешан на музыке. Не удивлюсь, если он кончает под свои миксы прямо в трусиля. Опять какую-то херню поставил. Но, там «его земля».
Вот водилы садятся справа от меня. Теперь, пока их не отвлекут Вика и Роза, я буду слушать путевые матерные истории…
Пошёл дождь. Всё. Сегодня «не рыбный день». Будет ещё два–три алкаша среднего достатка. Они любят скрываться здесь от сварливых жён. Под утро шлюхи с трассы забегут обсохнуть и вмазать по стакану. Не густо. Но свой стольник я заработаю. Надо будет предложить дядьке (когда протрезвеет) открыть стриптиз. Всё хочу деньжат собрать да и выкупить «иней» у него. Будет «Синий иней aGo-Go». Живую группу пригласить. Много у нас пацанов по гаражам и переходам играют. Пару игральных автоматов воткнуть. Стоянку расширить, чтоб дальнобои могли вставать. Да много чего можно сделать.
О! Рыжий Хемингуэй вернулся с кудрявой подружкой. Опять новая. Каждый день новая и всех их называет: «невеста».
В общем, ожидается обычная дождливая ночь. 

— Понимаете, тапочки. Всё время эти тапочки.
— Тапочки?
— Да. Я совершенно не в состоянии переносить звук её шаркающих тапочек. Это так громко и так омерзительно. Она не заходит в мою дверь, нет. Она проходит мимо, на кухню, в ванную, в туалет, в свою комнату и всё время эти тапочки! Сделать громче музыку или телевизор невозможно – скандал, нарушение норм проживания в общей квартире. Она два раза приводила констебля. Тот грозил мне пальцем, как школьнику, а сам, держу пари, хватался за живот от смеха, когда выходил на улицу. Я же не могу заявить в полицию на её тапочки, на звук, который они производят. Он не превышает допустимую норму в децибелах.
— Но Вы пробовали что-то предпринять?
— Я хотел уничтожить тапочки. Но она постоянно в них. Один раз она уехала на уик-энд к подруге. Это были самые счастливые два дня в моей жизни, и я решил провести их с максимальной пользой.
— А именно?
— Я искал тапочки. Вскрыл дверь её комнаты, заблаговременно подготовив дубликат ключа, медленно и методично я обыскал каждый дюйм помещения. Я нашёл всё. Даже использованные гигиенические прокладки за шкафом, заначку североамериканских долларов и советских рублей в банке для пуговиц, склад недопитых бутылок из под водки и джина, моё серебряное пенсне, которое я потерял месяц тому назад. Тапочек не было. Совершенно очевидно, что она увезла их с собой.
— Послушайте, если Вас так раздражает звук её тапочек, почему бы Вам не сменить квартиру?
— Я не могу. У меня с ней договор на пять лет, а прошёл всего год. Разрыв договора грозит большой неустойкой, а Вы знаете моё положение. Ведь мне ещё необходимо выплачивать долги по отцовскому кредиту за дом. А эта русская курва берёт весьма сносную плату и через четыре года я как раз бы закрыл все долги. Всё бы хорошо, если бы не её тапочки…
— Да уж. Ну, неужели положение столь безнадёжно? Право слово даже смешно Вас слушать – тапочки!
— Я нашёл выход.
Мой собеседник пристально и недобро посмотрел мне в глаза.
— Сегодня вечером всё решится. И я, наконец, поставлю точку в этом кошмаре. Я тут кое-что приобрёл… — он погладил рукой свой саквояж, который лежал у него на коленях, — Ей понравится.
Хищный оскал на мгновение мелькнул на его лице, а безумные глаза, как фары автомобиля вспыхнули и погасли.
Тут я понял суть выражения: «мурашки пробежали по спине».
— Что Вы задумали?
Он по-прежнему не отводил от меня взгляда:
— Ничего. Просто урегулировать небольшое разногласие, возникшее между мной  и моей квартирной хозяйкой.
Пауза.
Внезапно он подскочил, зловещее выражение слетело с его лица, передо мной вновь стоял добряк Хитч, которого я знал уже без малого восемь лет.
— Ну, — он протянул мне руку,- Прощайте! Рад, что Вы выслушали меня.
— Прощайте?
— То есть до свидания, конечно, до свидания!
Он повернулся и, придерживая саквояж двумя руками, затрусил в сторону метрополитена.
Всю ночь не давал мне покоя этот его саквояж. Неужели обыкновенные тапочки свели моего приятеля с ума, и он может решиться на самую отчаянную глупость?

Всё разрешилось как нельзя лучше. В тот вечер Хитч постучал в дверь к русской леди, та не без удивления открыла ему. Он без церемоний проследовал в её комнату, поставил саквояж на стол, открыл и извлёк из него бутылку водки и серую картонную коробку, перемотанную красной тесьмой. Молча наполнил два фужера, жестом пригласил хозяйку и они, чокнувшись, молча опорожнили посуду. После этого Хитч поцеловал мадам руку, сорвал с коробки тесьму и протянул уже потерявшей бдительность женщине прекрасные индийские бархатные домашние туфли. Затем он ловко стянул с её возмущённых ног ненавистные тапки и пошатываясь удалился в свои апартаменты.
С тех пор, как я слышал, живут они довольно терпимо и Хитч даже начал брать у хозяйки уроки русского языка. При следующей встрече непременно расспрошу его об успехах на этом поприще.

— Я же знаю, что ты не выстрелишь в неё. И в меня. И в себя.
— Ещё шаг и …
— И не потому, что не способен на это. Нет, ты способен. А потому, что ты хороший и добрый человек. Так что перестань играть в плохого парня, бросай эту пукалку и отпусти девочку. Посмотри, как ты её напугал.
— Я… я…
— Ладно, не торопись, подумай. Я пока присяду на пол, не возражаешь? Ноги не держат.
— Я…
— Слушай, честно тебе скажу, весь этот геморрой не по мне. Меня пьяного в дрезину среди ночи выдёргивают из постели моей подружки, везут сюда и говорят: «В этом доме сидит плохой парень и хочет застрелить свою четырёхлетнюю дочь». Я им отвечаю: «И что? Это его право. Это его дочь. А если бы он захотел разбить кувалдой свой «Понтиак», вы бы тоже притащили меня к нему ночью посреди отпуска?». Они говорят: «Ты лучший специалист по переговорам, поговори с ним, уж очень не хочется дырявить ему голову из снайперской винтовки и не хочется оставлять эту кроху без папаши, которого она очень любит.
— У меня БМВ, а не «Понтиак».
— О кей, говорю я, раз уж разбудили и уже привезли, почему бы не поговорить. Чёрт, голова начинает трещать… У тебя выпить есть? Нет? Ну, хрен с ним. Так вот. Прохожу я через кучу фараонов, которые кишат вокруг твоего дома, тут выясняется, что ты меня впустишь, если я буду голый. Я говорю: «Ну нет, ребята, так дело не пойдёт. Оставьте хоть трусы. Там же всё-таки дама». В итоге я здесь в трусах сижу на полу. У меня болит голова.
— Я…
— Знаешь, чего я сейчас больше всего хочу, Пол?
— Меня зовут Сид.
— Извини. Я хочу, Сид… А как девочку зовут?
— Нэнси. Это моя Нэнси.
— Ну да? Блин. Сид и Нэнси. Круто. Я хочу, Сид, как можно скорее вернуться в кроватку, из которой меня изъяли два часа назад. Поэтому рисую тебе две картины дальнейших событий. Первая: ты выпускаешь мозги Нэнси, снайпера выпускают мозги тебе и я еду домой. Вторая: ты бросаешь ствол, мы втроём выходим отсюда. Ты едешь в участок, Нэнси едет к бабушке, я еду к подружке.
— Откуда Вы знаете про бабушку?
— Экспертиза признает, что у тебя было шоковое состояние на почве нервного срыва (или типа того), револьвер был не заряжен, убивать ты никого не собирался, просто хотел привлечь внимание. Судимостей у тебя, я думаю, нет, тебе дадут пару лет условно и принудят пройти месячный курс лечения в какой-нибудь частной психушке, где Нэнси с бабушкой будут тебя навещать.
— Я…
= Я бы предпочёл второй вариант. Тем более что в мое дело впишут ещё один положительный эпизод. Ну?
Револьвер громко ударился об паркетный пол.
— Вот и славно. Пойдёмте, утрём нос этим любителям пострелять.
Он встал, поднял уже улыбающуюся Нэнси на правую руку. Левой обхватил по-приятельски за плечи Сида и они направились к выходу.
— Ни дать, ни взять – счастливая семейка гомиков с приёмной дочуркой… Мы выходим!
Он глянул на часы:
— Четыре с половиной минуты. Нормально.

В городском театре сегодня не было свободного места. Даже в оркестровой яме устроились желающие послушать парижского профессора литературографии и естествознания, как он себя именовал на афише, бывшего проездом на один день из Льежа в Сан-Франциско.
Жители Тараколя встретили вышедшего на сцену старичка в клетчатом костюме дружелюбными аплодисментами. Чинно поклонившись, тот проследовал за установленную по случаю кафедру. Он поднял руку. Наступила внимательная тишина. Началось.
— Итак, все счастливые семьи одинаковы, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Уважаемая публика, разумеется, понимает, о чём идёт речь.
Профессор пытливо прошёлся по лицам в зале. Лица приняли многозначительный вид и закивали.
— Кто же такие были небезызвестные вам Анна Каренина и вошедшая в историю литературографии, но не оставившая в памяти своё имя мадам Бовари? Жёны? Матери? Нет! Женщины с различным менталитетом и различной культурой, но такой схожей судьбой. Конечно же, в тогдашнем, да и в нынешнем социуме, неминуемы подобные явления, позорно и бесхарактерно обзываемые всевозможными писаками страстями. Мышиная возня не стоящая понюшки малайского табака. Основной инстинкт, инстинкт самосохранения понуждает любое живое существо испытывать страх и непреодолимую тягу к размножению. Бесконечные войны за территорию и природные ресурсы, революции, вызываемые жаждой власти. Всяческие отношения имеют своё нелогическое начало и логический конец. И что же? Что же, спрашиваю я вас? Успешные и достаточные дамы кончают жизнь самоубийством не от несчастной любви, а от осознания собственного идиотизма. Даже не просто идиотизма, а идиотизма в четвёртой степени и невозможности изменить ни себя, ни своего прошлого и отсутствия будущего. Слушаю Вас, господин …
— Шульман.
— Слушаю вас, господин Шульман.
— Скажите, профессор, а у тараканов такое бывает?
Профессор Патиссон задумчиво погладил подбородок.
— Случаи суицида на любовной, а точнее на истеричной почве у насекомых не зафиксированы, хотя лично я не исключаю этого.
— Спасибо, — удовлетворённый Шульман что-то записал в тетрадку.
— Так вот, — продолжил Патиссон, — Современной науке до сих пор доподлинно не удалось установить способ размножения пакемонов и схожих подвидов, так называемых в ненаучных кругах «анимэ». Субсидии на изучение этой наинтереснейшей и наиважнейшей темы перестали поступать в лабораторию нашего института. Какова же разница между инвесторами, спонсорами и меценатами? Первый курс экономического факультета. Нет такого товара, который невозможно было бы продать, но существует товар, который невозможно купить. Напомню, что товар есть продукт, предназначенный для продажи. Да, да, да я вижу ваши удивлённые взгляды, но совершенно неоспоримый факт, что Луна каждый год удаляется от Земли на два метрических сантиметра, не объясняет, где же она находилась три миллиона лет назад. Более того никого не приводит в замешательство, что полная Луна визуально имеет идентичные габариты с размером видимого с Земли Солнца, в результате чего, собственно, мы и имеем возможность наблюдать так называемое солнечное затмение. И думали ли эти несчастные и разочарованные женщины, одна, когда прыгала под поезд, другая, когда глотала мышьяк о своих близких? О родителях, о муже, о детях? Нет! Культ эгоизма, воспеваемый такими сибареями как Шекспир,  Вергилий, Дантон, Портер, Левенгук и прочими не позволил даже на секунду вспомнить о них. Равенство или смерть! Не надо выделяться! Всех в серые костюмы, на всех повязать галстуки, юбки ниже колена на два пальца и строем с песней! Вот послушайте.
Патиссон раскрыл блокнот и, потрясая напряжённой кистью руки над головой, продекламировал:
— Затылок складчатый, торчащие лопатки,
    Тяжёлые бугры подкожного жирка.
    Как студень, вислые и дряблые бока.
    Сбегают к животу трясущиеся складки…
Профессор захлопнул и отшвырнул блокнот в сторону. Затем он стал прохаживаться по сцене, почёсывая на ходу у себя между ног.
— Вы, конечно, спросите, чем закончилось движение суфражисток, и какое оно имеет отношение к сегодняшней беседе… Вопрос наисложнейший и наиважнейший. По-прежнему считается хорошим тоном пропустить особь противоположного пола вперёд или же уступить ей место в общественном транспорте, даже рискуя оказаться за это в суде. Но ни русский граф Толстой, ни наш соотечественник месье Флобер не были, как сами признавались, ценителями дамских потуг. Впрочем, эту информацию они унесли с собой в могилу. Есть, однако, версия, безусловно имеющая право на существование, что африканские слоны всё же приходятся дальними родичами слонам индийским. По поводу лемуров сейчас в штабе ведутся серьёзные дебаты. Склонность к лицемерию и лжи свойственна именно человеку. С тех пор, как раскрылся ящик, подаренный первым людям Пандорой, и ветер разнёс беды и пороки по земле, наука не стояла на месте. Самое величайшее изобретение человечества – огонь вовсе и не изобретение, а подачка от создателя этого эллипсовидного заповедника с суточным оборотом вокруг своей оси двадцать четыре часа. Итак…

Профессор Патиссон остановился, вынул руку из штанов, застегнул пуговицу на пиджаке, вопросительно оглядел аудиторию.
— Если нет вопросов, я закончил.
Пауза. Лаконичность доклада вызвала некоторое замешательство, но через мгновение зал взорвался овациями.
Под крики «Браво!» учёный муж сложился пополам, простоял так положенные пять секунд. Понюхал свою подмышку. Разогнулся и удалился за кулисы, вытирая вспотевший лоб носовым платком ядовито-красного цвета. 

— Короче говоря, как я ни сопротивлялся, уговорили они меня. Точнее купили. Дьявол с вами, подумал я, леди и джентльмены, схожу я к этому именитому мозгоправу, полежу у него на кушетке полчаса, расскажу о том, как в детстве мучил кошек, а мой папаша лорд Вигсток, беспропойный ирландский пьянчуга, кстати говоря, лупил меня фамильными тапочками привезёнными ещё из Иерусалима во времена Четвёртого крестового похода; как в семилетнем возрасте застукал тётю Элизабет и садовника Марка, когда они в оранжерее играли в наездников, что без сомнения не могло не отразиться на моей неразвитой психике. Расскажу ему как на своём первом балу у русского графа Птицына его пьяные и румяные дочки стащили с меня штаны и вытолкали в центр зала. Это так восхитило лорда Вигстока-старшего, что через две недели я уже был помолвлен с одной из них, а ещё через десять дней нас обвенчали в православном соборе. Через восемь лет моя супруга, родившая мне к тому времени четверых детей, сбежала с семинаристом во Францию. В прощальной записке она мотивировала это тем, что всегда мечтала жить в мансарде на Монмартре и бродить по Пер-Лашез, где лежат её любимый Джим Моррисон, Эдит Пиаф и Оскар Уайльд. Искренне надеюсь, что её мечты сбылись, и она не только бродит там сейчас, но и обосновалась там навечно. Папаша мой к тому времени благополучно приказал долго жить, оставив всё своё состояние своим внукам, моей жене и своей кошке Матильде, опекуном которой была определена мисс Флэтчер, тридцатидвухлетняя сиделка приятных форм, которая бескорыстно денно и нощно проводила последние полтора года у постели, а скорее всего в постели, моего отца. Итак, детишки мои, достигнув совершеннолетия, быстро смекнули, что к чему, не без помощи нашего адвоката, старой крысы Мэтрикса, и, заполучив дедовские деньжата, разлетелись по миру в четырёх разных направлениях. В доме помимо Матильды и мисс Флэтчер появились многочисленные родственники обоих. Мое присутствие явно не входило в ближайшие планы развития этого сообщества. Но выставить за порог они меня не могли, так как дом всё-таки достался мне. И вот последние полгода все эти родственники, опекуны, от которых постоянно разит пивом и перегаром от вина из нашего фамильного погреба, внушают мне мысль, что я спятил. С наступлением темноты бегают по дому накинув на голову простыню, пускают газы в камин, подкидывают под дверь дохлых лягушек. Постоянно жалуются соседям, что я гоняюсь за Матильдой с кочергой, а по ночам подбираю отмычки к спальне мисс Флетчер. Ситуация такая. Они уговорили меня пройти психологическую консультацию у этого мозгокрута светилы Борга, тогда они оставляют меня в покое и дают спокойно дожить и без того беспокойную старость. Ну, вот. Прихожу я к этому Боргу. Кабинет маленький, на окнах решётки толщиной в два пальца, сидит за столом это бельгийское рыло с усиками и пенсне как в оперетте. Никаких кушеток. Деревянный стул, прикрученный к полу. Молча показывает мне фотографию голой мисс Флэтчер и спрашивает, мол, что это я тут вижу? Голую, говорю, мисс Флэтчер вижу. Тот что-то пишет и суёт мне другую фотографию. А здесь, говорит, что? А здесь, отвечаю, нижняя часть голой мисс Флэтчер. Он опять что-то пишет и всё посматривает на меня с улыбочкой. Показывает третью. Это чего? Гляжу. Это верхняя, отвечаю, часть мисс Флэтчер. Его рожа расплывается как у Гуимплена, он и говорит:
 -Придётся Вам тут задержаться. У меня ещё много фотографий есть.
Тут влетают два молодца ростом с королевских гвардейцев, хвать меня и в отдельный номер. Вот я тут уже недели три. Обращаются действительно хорошо, как подобает лорду. А одну фотографию я у Борга со стола стянул. Вот полюбуйтесь. Хороша всё-таки, чертовка, эта мисс Флэтчер. Глазища, глазища-то какие!
 Пожилой англичанин протянул мне помятую фотокарточку. По правде сказать, мисс Флэтчер я на ней не увидел. На меня смотрела огромная жабья голова с раскрытой пастью, выпотрошенная беременная баба, змея пожирающая младенца, но никак не красивая молодая женщина. Я вернул карточку лорду Вигстоку. Он проворно спрятал изображение в больничный халат.
Мы посидели на скамейке ещё минут пять, затем санитар позвал нас на обед. Придерживая друг друга под руку, мы с пожилым джентльменом отправились в столовую.
А фотография вот она:

Чарли обнял Джени за плечи и начал:
— Вот, это Джени. А это мой отец  и мама мистер и миссис Саммерс.
— Очень приятно.
— И мы рады.
— Мои сёстры Шейла и Пат. Как видишь они близняшки.
Близняшки сделали книксен и захихикали.
Что ж, пожалуй, именно так и представляла себе Джени первый визит в дом Чарли Саммерса.  «Мамаша явно стерва, уже ревнует сына и конечно уже дала мне оценку вроде: «эта блондинистая сучка решила охомутать моего мальчика и оттяпать нашу поросячью ферму в Милфорде», — думала она, — с папашей Саммерсом мы, пожалуй, найдём общий язык. Сёстры стопроцентные малолетние лесбиянки и, скорее всего, ласкают друг дружку по ночам под одеялом.  Типичная уэльская семейка. Да, тот ещё будет вечерок. Ничего. Я угробила на этого парня полгода и просто так его не отдам, миссис Саммерс».
После формальных любезностей Джени показали дом (она уже решила, где поменяет обои и занавески, и где будет стоять детская кроватка). Прозвучало приглашение к ужину. После аперитива все немного расслабились. Расселись за большим столом. Старушка в красном фартуке медленно и чинно подавала холодную закуску. Папаша расплылся и закурил сигару, мамаша по прежнему изучала лицо Джени, сестрицы держались под скатертью за руки, Чарли в четвёртый раз рассказал, как они с Джени познакомились.
— Чарли говорил, что Вы сирота. Это так печально.
— Да. Но это научило меня полагаться только на себя, миссис Саммерс.
— Ну, я думаю и надеюсь, что теперь ты обрела свою семью.
— Я тоже на это надеюсь.
— А вот мы познакомились на Рождество в пабе хромого Чипа, по прозвищу Длиннорукий.
— Почему же он получил такое прозвище, мистер Саммерс?
— О, это отдельная история! В феврале шестьдесят пятого…
— Джордж, потуши, пожалуйста, сигару.
Джордж умолк, выпустив колечко дыма, означавшее, что продолжение следует. Он подмигнул Джени и сестричкам, те захихикали.
— Главное блюдо будет готово…, — миссис Саммерс взглянула на настенные часы,- через два часа. Вы потребляете мясо, Джени?
— Я ем всё. С тех пор как я осталась одна, я не привередлива к пище.
«Похоже, перебрала с аперитивом, несу какую-то чушь, и в сон тянет».
— А вот мы предпочитаем молодое свежее мясо, — миссис Саммерс улыбнулась.
Мистер Саммерс подался вперёд и поставил локти на стол:
— Давно мы его не пробовали. Если бы не наш Чарли, мы бы уже подохли с голоду. Я уже стар и толст для охоты. Шейла и Пат слишком глупы и юны. Наш Чарли молодец.
Чарли покраснел как девица и опустил глаза.
— Охота? Чарли мне не рассказывал, что он охотник.
— Я объясню, — мистер Саммерс придвинулся ещё ближе к столу и упёрся в него брюхом, — С некоторых пор в нашей семье есть определённые кулинарные традиции. Не буду вдаваться в историю, поскольку времени осталось мало.
— Времени до чего?
— Барбара, наша служанка, подсыпала тебе в выпивку снотворное и уже через пару минут ты отрубишься. Ну вот, похоже, ты уже не можешь пошевелиться. Чарли отнесёт тебя в спальню. Там он с тобой вдоволь потешится, после чего тобой займутся мои милые дочки. Я же после сорока лет с миссис Саммерс уже давно остыл к подобного рода времяпровождению.
— Джордж…, — миссис Саммерс с упрёком посмотрела на мужа.
— Тихо! Так вот. Затем тебя переместят на кухню, где наша умелая Барбара разделает твою свежую тушку и приготовит отличные котлеты и жаркое, — Саммерс причмокнул и откинулся на спинку стула, — Вот вкратце собственно и всё.
Джени уже не могла ни пошевелиться, ни говорить, а веки тяжело закрыли глаза и не в силах были подняться. Впадая в бесчувствие, она слышала ещё противный смех близняшек и думала: «Ну и дура! Надо же так вляпаться! Однако какой насыщенный день. Я сегодня первый раз посетила зоопарк, потеряю невинность, и меня съест семья голодных извращенцев! Мало кому удавалось провести последние часы своей жизни столь плодотворно. Кажется всё…».
Чарли подхватил падающую Джени на руки и, дрожа от нетерпения, понёс наверх по лестнице. Мистер Саммерс закурил новую сигару, близняшки целовались в засос, а миссис Саммерс включила телевизор на учебном канале и прибавила звук.

« — Ну, ты с ней спал?
— Нет.
— И как она?
— Не знаю, я с ней не спал.
— А в рот брала, а?
— Нет.
— Да ты что! И сглотнула?!
— Я с ней не спал!!!»

— Это что?
— Эссе.
— На тему?
— О чём говорят мужчины…
— Пошёл вон, Суриков! Миля, не пускай его больше ко мне!
— Но, Бенедикт Игдович, Вы же просили реализма и экспрессии…
— Вон!!! Идиот…