Скрип.
Солнце светило ярко и тепло. Зачаровывающе пели птички. На бульваре цвели деревья, их ярко зелёная листва радовала и вселяла необычайную любовь к жизни. Короче говоря, ещё один поганый весенний день не предвещал ничего хорошего. Кароль бодро шёл по Бомарше, с отвращением наблюдая встречающиеся ему до омерзения довольные и счастливые лица идущих в обнимку парочек, бессмысленные своим животным удовольствием улыбки детей, театрально жмурящиеся физиономии зевак на скамейках, делающих вид, что они читают газету. И непременно надо долго слюнявить пальцы, прежде чем перевернуть лист. Но самая мерзопакостная порода вот этих – сидят и разглядывают прохожих. Наглым циничным оценивающим взглядом. С брезгливой надменной гримасой отвращения. Кароль заметил, как такой породистый толстяк изучил его с головы до ног и по тошнотворному выражению на его помятом рыле стало понятно, что Кароль получил где-то минус 200 баллов и в полуфинал образцовых горожан не проходит. (Да, выходной денёк что надо. Всё городское говно всплывает повонять). Проходя около центрального магазина, Кароль почувствовал острую боль в левой ноге. Он обернулся. Мальчишка, лет четырёх, в матросском костюмчике бежал за ним и с иступляемой воинственностью колол его перочинным ножом в бедро. На брюках проступила кровь.
— Что ж ты делаешь, каналья?!
— У-у! А-а! – ребёнок не унимался, продолжая отчаянно втыкать нож в ногу Кароля.
— Ну, щучий сын! – Кароль нагнулся и одним движением вывернул нападавшему кисть. Раздался хруст, нож упал. Мальчик описился. Он удивлённо смотрел на быстро удаляющегося Кароля, пытаясь болтающейся рукой подобрать своё оружие.
(Хм. Даже не заплакал. Молодец, образцовый подонок из него вырастет. Испортил мне брюки, сволочь. Обрадуется моя… ).
— Молодой человек, — вкрадчиво раздалось из арки, мимо которой проходил Кароль.
— Молодой человек!
— Вы меня?
— Будьте добры, — пожилой месье, неряшливо одетый, поманил Кароля в арку: — Тут такое дело, необходимо ваше участие.
— Чем, собственно, могу? – нехотя выдавил из себя Кароль, глядя в умоляющий измождённый влажный взгляд. (Судак белоглазый. Тебе-то чего надо…).
— Полицию я уже вызвал, Вы не беспокойтесь!
— Полицию?
— А вот и они! – Судак выхватил из-под полы сюртука револьвер.
— Папаша! – Кароль сделал шаг назад, но тот кинулся на него. Сунул револьвер ему в ладонь, обхватил своими обеими руками и начал жать, что есть силы на спусковой крючок.
— Давай, сучара! – кряхтел обезумивший старик.
— Вы спятили!
— Ну?! Хе-х…
Грохнул выстрел.
— Жо… па…, — Судак с довольной рожей блаженно закатил глаза и упал у ног Кароля.
Тот, забрызганный кровью, с дымящимся револьвером остался стоять.
— Полиция! – раздалось за спиной, как гром среди ясного неба: — Бросить оружие! На землю! Руки на голову!
Через секунду Кароль лежал на асфальте рядом со своей бездыханной жертвой лицом вниз с застёгнутыми в наручники руками за спиной:
— Вы не поверите, офицеры! Этот сумасшедший…
— О-о.., — Перебил меня полицейский, рассматривающий труп: — Погляди, Жан. Это же наш папаша Скрип. Опять за старое взялся.
— Не может быть! – отозвался второй, слезая с Кароля.
— Ну, точно! А Вы, месье?
— Я же говорю, он сам… Вы не поверите..
— Поверим. Поверим. Сними с него браслеты Жан. Это старый хрен Скрип. Уже пятый эпизод за год.
— Что будем делать, патрон?
— Вызывай труповозку и в морг. Там ему место всегда забронировано. Говорил я, что в крематории его сжигать надо. А Вы, месье, идите-ка поживее куда шли.
— Я-я… Это…
— Вали отсюда, мужик. И забудь, что произошло. Или закрыть тебя за убийство?
Дважды объяснять Каролю не пришлось. Он стремительно выбежал из арки.
— А может, утащим его на соседний участок, патрон?
— К Лампуру?
— Ага.
Кароль остановился. (Где я? И куда я шёл?). Огляделся. Он стоял всё на том же бульваре Бомарше прямо напротив того самого породистого толстяка, развалившегося на скамейке с сигарой. Теперь его кислая мина, оглядевшая помятого, взъерошенного, испачканного Кароля, добавила ему ещё минус сто баллов.
Из-за рекламной тумбы появилась фигура ребёнка в матросском костюмчике.
