— Ну, Суриков, что на этот раз?
— Бенедикт Игдович! Это гениально! Я узнал, что у Вас не хватает материала в детский раздел?
Бенедикт Игдович подозрительно посмотрел на Сурикова:
— Ну-у, да-а…
— Сказка. Восемьсот знаков! Называется «Чудовища!».
Суриков уже держал в руках свежераспечатанный экземпляр своего творения и горящими глазами смотрел на своего редактора.
 Бенедикт Игдович крякнул, недоверчиво поёрзал в кресле:
— Ну, не знаю. Восемьсот знаков нам как раз кстати на последнюю полосу. «Чудовища!» — банально как-то…
— Название можно откорректировать, — не растерялся Суриков.
Ещё раз, взглянув на недобитую вёрстку журнала в мониторе и вспотевшие очки Сурикова, редактор ежемесячника «Weekend» решился:
— Читай.
Секунду Суриков не поверил  услышанному. Он стоял, не изменив положения тела: полураком.
— Ну, читай уже, читай!
Теперь, когда мысль о слуховой галлюцинации не подтвердилась, автор наконец-то встал в подобающую декламатору позу и начал:
— Итак, «Чудовища»:
 «Вы делаете нас такими. Чудовища с блядским блеском в огромных глазах, с улыбкой, ради которой хочется сделать всё, с гипнотизирующей и лишающей воли походкой. Чудовища с голосом древней сладкозвучной сирены, затмевающей наш разум звонким смехом, питающиеся нашим жизненным соком…»
Бенедикт Игдович медленно, стараясь не вспугнуть Сурикова, не отрывая от него внимательного взгляда, нагнулся к селектору:
— Миля, вызывай скорую…
«…Чудовища, испражняющие манящее медузное зловоние, усыпляющее нас и непреодолимо тянущее к могиле рая…»
— Миля…
— Вы! – внезапно Суриков оторвался от текста и ткнул произведением в Бенедикта Игдовича: — Вы чудовище!
От неожиданности Бенедикт Игдович вздрогнул, оторвался от селектора и схватился за сердце.
— Ах!
— И не надо! Не надо!!! – Суриков замахал текстом перед лицом редактора.
Тот побледнел и начал сползать с кресла. Вбежала Миля: «А-а!»
Суриков схватился за голову обеими руками. Он зарыдал и бросился прочь. Миля подошла к шефу.
— Бенедикт Игдович?
— Ты скорую вызвала?
— Да.
Он показал рукой на шкафчик:
— Принеси там…
Миля поспешила к стеклянному шкафчику с выпивкой, по пути нагнулась подобрать обрывки суриковской сказки. Бенедикт Игдович как-то странно и тепло посмотрел на неё и сказал:
— Хм… Чудовища. 

В кабинете редактора ежемесячника «Weekend» зазвучал селектор:
— Бенедикт Игдович, к Вам Суриков. Пускать?
Мучившийся похмельем редактор поднял голову со стола:
— Впускай, Миля. И принеси мне какао с пепси, — он подумал и добавил: — со льдом.
Дверь стыдливо распахнулась. Вошёл Суриков.
— Доброе утро, Бенедикт Игдович. Вы просили зайти сегодня.
Шеф поднялся и молча указал гостю на кресло. Вспотевший очкарик лет тридцати пристроился на краешке предложенного предмета.
— Я прочитал твою повесть, — шеф достал из сейфа графин с жидкостью цвета охры и наполовину наполнил стакан,- Никуда не годится. Надо переписать. И учти, набор пойдёт послезавтра.
 Он осушил стакан, поморщился. Вроде прошла.
 Вплыла Миля с подносом, поставила литровую чёрную кружку на стол и так же грациозно выплыла. Шеф жадно сделал три глотка, довольно крякнул. Бледное лицо порозовело. Он достал сигарету.
— Суриков, Суриков…
— Я же переписывал четыре раза.
— О чём твоя повесть, Суриков? Что за «Ромео и Джульетта»? Кому это надо? Она любит его, он любит другую, та не любит и в итоге этот дегенерат, инфантильный страдалец ипохондрик сигает вниз головой с крыши британского консульства, причём как он вообще туда попал непонятно.
— Я допишу…
— Кому нужно это соплежуйство, разглагольствования на десяти страницах о невыносимой жизни пингвинов на антарктическом материке?
— Это аллегория.
— А что за персонаж бомж из парка, который повсюду преследует главного героя и в итоге насилует героиню?
— Это его альтерэго.
— Где действие? Где современная действительность?
— Ну так…
— Что за диалоги с портретом Марка Твена, который он таскает в своём бумажнике?
— Это же…
— Полная чушь! У нас солидное издание. У меня печатался сам Рыбников и Кубаревич. Битник Серёгин обивал порог этого кабинета два месяца, а ты полгода ходишь ко мне с этой моральной дрянью. Мне не надо, чтобы это было талантливо, мне надо, чтобы это было интересно! А у меня от этих твоих испражнений голова разболелась.
        Редактор налил ещё пол стакана. Громко выдохнул, выпил и приложился к чёрной кружке.
У Сурикова вспотели даже очки. Он беспокойно заёрзал на кресле то открывая, то закрывая рот.
— Короче говоря, если хочешь увидеть своё детище в следующем номере, переделай финал, убери бомжа и никаких рассуждений о судьбе России в ночном клубе во второй главе. Героиню омолоди хотя бы лет на пятнадцать, а этот ипохондрик пусть будет не водитель троллейбуса, а хотя бы, ну, я не знаю, учителем английского языка. И побольше экспрессии, мой друг.
— Я попробую, но…
— Завтра к обеду успеешь?
— Все эти переделки полностью разрушат концептуальный смысл всего произведения!
— Да-а? А в твоём произведении есть смысл? Не надо смысла. Нужен сюжет.
— Бенедикт Игдович…,- простонал Суриков.
— Всё! – шеф вынул из стола толстую папку и швырнул её Сурикову,- Завтра не переделаешь, в набор пойдёт рассказ Азимовой. Хотя и порнуха, но читать, по крайней мере, будут. Иди.
            Уничтоженный Суриков с трудом поднялся и, прижимая папку к груди как младенца, вышел на полусогнутых ногах из кабинета.
Редактор наполнил третий стакан:
— Достоевский хренов, Миллер недоделанный, Хаксли брянского разлива.
Он нажал кнопку селектора:
— Миля, зайди ко мне.

— Что с Вами? Вам помочь? Вы заблудились?
Суриков утёрся рукавом. Он посмотрел в обеспокоенные юные глаза детей.
— Не подскажете, где находится британское консульство?
— Это рядом. Наша школа не далеко. Через две улицы и направо.
— Спасибо. 

— Мужчина, Вы уже пять минут на мне лежите!
— Извините… И что?
— Ну, делайте что-нибудь!!!

Старая байка, но сегодня я наблюдал эту миниатюру наяву. Слово в слово. Мило. 

Кой чёрт  меня в автобус понёс. На улице +40, в туловище +36, в автобусе +50, итого: +126. 

Третий флакон:
— … уки, Севастопль им нужен был, тварям заморским, коровьим мальчикам, из-за этой пазухи  … уйня и началась.
— Стреляли-то не мальчики заокеанские, а наши в наших!
-За бумажки грин бэк, базара нет.
— А наш без одного выстрела:… як и Крым вернул...
Четвёртый флакон:
— Прихожу к Ирке. Дзынь. Дверь открывается: «Здравствуйте». «Здравствуйте...». «До свидания». Дверь закрывается. Я развернулся и ушёл.
— А ты чо, пьяный был?
— Нет!!! Ну, чуть-чуть вляпанный...
— Ну, я не знаю, брат...
Пятый флакон...

Всё!

Заходим, давеча, в пивную:
— Клава, столик есть?
— Нет!
— А это что?
— Этот занят.
— Я не спрашивал про занят, я спрашивал про ЭТО и СТОЛИК.

Спустя полтора часа на набережной. Вытираемся:
— Нормально...
— Нет, это не нормально.
— А кто установил нормы?
— «Неразборчивая, но понятная нецензурная брань»
— Нормально... 

Так заметка на ум.
ЧТО на мой пейдж писякают?
Об Украине тишина,  Ромео и Джульетты сдают экзамены, мажоры в отпусках...
Медведя… пока в строю. 
И самому-то написать нечего. 
Отправляюсь в путешествие по блогам. Ну, братцы и сестрицы, не разочаруйте.

Вторую неделю пытаюсь посмотреть смешную комедию. В интернете онлайн раздел комедии. Плакать хочется на двадцатой минуте. Не от смеха. То ли я стал сентиментален, то ли сайт неправильную ссылку даёт, то ли нонче такие комедии снимают.

— Ты что, глухонемой что ли?
— Да. 

Мы долго жевали, стараясь не смотреть друг другу в лицо, тем более в глаза. Мы не виделись с этим типом давно (по правде сказать, не видел бы его ещё столько же) и поговорить-то было особо не о чем. Пересеклись во время перерыва и мгновенно пожалели о том, что узнали друг друга. Я человек не болтливый, о себе он рассказал всё за семь секунд. Это был обед вежливости, начинающий превращаться в мучительный кошмар. 
Тут он заговорил:
— Скажите, Вы никогда не обращали внимание на то, что, по сути, все порно актрисы очень даже не привлекательны, — он элегантно вытер рот рукавом: — То есть я имел ввиду, когда они в одежде?
— Я собственно…
— Когда они надевают одежду, пропадает какая-то магия их очарования, Вы не находите?
— Видите ли, я собственно не специалист…
— Ну, что ж, всего хорошего. Приятно было увидеться и искренне надеюсь, что мы больше не встретимся.
Тишина. Звон вилки по тарелке, бульканье сока в стакане.
Положение, а вернее я в нём, оказался настолько мизерабельным и неуместным, что мне не оставалось ничего другого, как молча ретироваться.Но самое паршивое состояло в том, что замечания этого прохвоста были столь неуместны, необъяснимы, не применимы к обстановке, что засели в моём и без того воспалённом мозгу накрепко. Как заноза в заднице.

И с тех пор…

Да, да.
Когда я встречаю женщину, независимо от её возраста, социального положения и цвета волос, я представляю её в порно.