Суббота, Шаббат, от чего и произошла Суббота,  я знаю, что в этот день на МП (напоминает название немецкого пистолела-пулемёта), предпочитаю называть Пэйдж, все бухие или спят или с похмелья или и то и другое. Прихожу в свою одинокую конуру, включаю свой винндоус ХР и хочется что-то хорошего послать. По-моему Жванецкий хорошее писал и говорил. А сейчас роавноденствие-каникулы, начнётся прилив.  Я не пишу «дневниковых» ненавижу это определение. Человек пишет блог — виртуальный дневник на обозрение ВСЕХ, и тут же Дневниковая запись… А до этого что было? Упражнения? Не принимайте на свой счёт. Просто я давно не пил. Завтра с утра начну. У меня (мама) ДВА ВЫХОДНЫХ! И ПЯТЬ ТЫСЯЧ В КАРМАНЕ! Об этом же ты мечтала? Зачем вообще (слово-паразит у меня) всё это? Хм?
И не упрекай меня, я ещё соображаю. Пьяный бы, я опять в твоих ласках купался. 

(всем любимым тёщам, настоящим и будущим посвящается)

Я вышел спозаранку,
Одежда наизнанку,
Рубаха нараспашку,
Согнутый в три рубля.

Помочь бы оборванцам,
Закоренелым пьяницам.
Я очень добрый малый
И широкая душа.

    Я думал это круто -
    Стать новым Робин Гудом,
    Заступником народа
    В униженных сердцах.

    Заглядывать под юбки
    Под видом доброй шутки.
    Скрываться от шерифов
    И прятаться в лесах.

В ларьке у Нотингхилла,
Где пиво раньше было,
Засели толстосумы,
Открыли свой бутик.

И значит есть работа
Для потомка Камелота!
Плевать на этикеты,
Мы – вольные стрелки!

    Я думал это круто
    Быть новым Робин Гудом.
    Народ меня не понял,
    Я битый третий раз.
 
    Заступник им не нужен,
    Я в третий раз контужен.
    Спалили добрый Шервуд,
    Все джентльмены пас.

Моя подружка Мэри
В меня уже не верит.
Ей, видите ли, стыдно
Что я лесной бандит.

Венчаться расхотела,
Не допускает к телу.
Вернулась к сэру Гаю,
Он стопроцентный брит.

    Не стать мне Робин Гудом,
    Увы, я слабый духом.
    И никому не нужно
    Теперь моё добро.

    Уеду за границу,
    Не видеть злые лица.
    На острове Буяне
    Буду Робин Зон!

Бывший лучший, но опальный Стрелок.

Двенадцать человек сидели за овальным столом. Хотя все были в клоунских костюмах и масках кое-кого я всё же узнал. Полковник Хуц, основавший Библиотеку имени полковника Хуца, этот идиот не додумался даже надеть перчатки на руки, и отсутствие двух пальцев на левой руке с татуировкой: «О Боже, как я хочу поиметь королеву!» не оставляли шансов его инкогнито. От аптекаря Фишера за версту всегда воняло дешёвыми зелёными сигарами, которые делали его дочурки, катая самосадные табачные листы по своим потным ляжкам. От мадам Тимпл (старая кошёлка) несло хересом из её запасов тысяча девятьсот уй знает какого года. Тут же её муж почёсывается под маской и периодически заглядывает в «Пэйдж», где вчера нашлёпали очередную серию из жизни его любимого кота Бусаила. Ну, задницу Одри, содержательницу цветочного магазина я узнал бы из миллиона, будь на ней хоть сто клоунских платьев. Её-то кой чёрт занёс на эти галеры? Вертлявый джентльмен с вечно дурацким выражением лица, просвечивающее даже из-под маски, не кто иной, как мой друг (чтоб ему пусто было), школьный учитель,  по милости которого я и оказался в доме. Меня, скорее всего, узнать присутствующим (кроме полковника Хуца, отличающегося парадоксальными дедуктивными способностями) не составило большого труда, поскольку я, так или иначе, пересекался с каждым из них в нашем городе. Итак, клоуны и клоунессы помалкивали, украдкой переглядывались, причмокивали, пробуя вино. Так прошло три четверти часа и мне становилось неуютно. Было заметно, что кое-кому уже хотелось отлучиться в уборную, но, очевидно, соблюдая какие-то нормы, никто не отважился. По пьяной лавочке я сам напросился в этот клуб, о котором был весьма наслышан, но слабо верил в его существование. Клуб имел давнишнюю историю, назывался «Оранжерея» и его посвящённые члены носили при себе ромашку, будь то кулончик, значок, либо даже бумажный цветок. Они считали себя отцами города и его законодателями. Поэтому, опознав некоторых присутствующих,  я был несколько удивлён.
Внезапно, но как в замедленной киносъёмке, полковник Хуц достал из-за клоунской за пазухи револьвер и пальнул в потолок. От неожиданности кое-кто визгнул и подпрыгнул на стуле. Хуц обвёл всех непонимающим взглядом, чинно стряхнул обсыпавшуюся на него штукатурку, достал часы:
— Да, действительно рано, — глядел он на циферблат огромного будильника, непонятно каким образом помещавшимся до этого в его карманах: — Тысяча извинений, господа. О! – вверх поднялся отсутствующий палец, признание королеве стало особенно бросаться в глаза: — Теперь пора!
Второй выстрел спровоцировал падение кусков потолка на мистера Тимпла и распространение от него неприятного запаха:
— Ну, это знаете уже…
— Итак, сегодня на повестке, — полковник, похоже председательствовал: — Прима!
Тишина вновь воцарилась в зале, полковничья башка внимательно обошла стол прищуренным взглядом.
— Безобразие…
Взгляд остановился на мне:
— Какое свинство! – он покачал головой: — Хранитель! Принесите Волю  судьбы!
Синий жирный клоун, сидевший справа от меня (так это на него пялился полковник) заёрзал, закряхтел, достал стеклянный ларчик. Все зачарованно уставились на предмет.
— Вестник! Приступайте! – неугомонный полковник опять пальнул в потолок. Теперь досталось аптекарю, но он только молча отряхивался, осознавая, что в барабане ещё три патрона.
Вестником оказалась не кто-нибудь, а Одри. Она жеманно раскрыла ларчик, извлекла оттуда белую ромашку:
— Да или нет? – спросила она.
— Да! — дружно хором ответили клоуны.
Дамочка начала дёргать лепестки и складывать их в ларец.
— Да. Нет. Да. Нет.
Все с нескрываемым напряжением следили за процессом.
— Да. Нет. Да! Нет!– Одри продемонстрировала последний лепесток.
Полковник Хуц облегчённо выдохнул:
— Так тому и быть…, — и сопроводил декламацию очередной пальбой.
Все встали.
— Мы не вершители судьбы, мы всего лишь её скромные слуги! А вы, уважаемые господа, свидетели её выбора!
Клоуны взялись за руки. Они начали ходить вокруг стола и напевать: «У моей маленькой Мисси, весьма большие сиси, а у беззубой Элли красивые глаза…». Хоровод неожиданно остановился.
— Благодарю всех собравшихся. Просьба не оставлять в прихожей использованные салфетки и грязные носовые платки, — сообщил Хуц и первым выбежал прочь. Из-за занавески было видно, как он бежит без оглядки, скрываясь в ночи. Только ещё некоторое время мелькали его оранжевые клоунские башмаки и слышен удаляющийся звук зазвеневшего будильника…

(о любви по просьбе БиблиОтики)

Столичных провинциалов семья
Отправилась в оперетту забавы для.
День был выходной,
Оттого не занятой.

Только подошли в фойе,
Звучит команда: «Всем в буфет!»
А там коньяк, мороженое,
Лимонад, пирожное.

Так до третьего звонка
Наедались до сыта.
В темноте пробрались в залу,
Глава упал в оркестровую яму.

Заглушая увертюру,
Крыл фольклором оркестуру.
Сын с маманей за ноги
Вытянули папеньку.

С трёх местов тряся билетом
Выпихнули бабку с дедом.
До финала действия
Еле досиделися.

Дочке надо в туалет,
Тесть с отцом опять в буфет.
И с тех пор их не видали,
Думали, что потеряли.

Сказала тёща в третьей сцене,
Что они прыгали на сцене,
Кувыркались и скакали,
Матерились и орали.

Но сколь семейство ни глядело,
На сцене их не разглядело.
Кроме кривоногих басов,
Теноров и контрабасов,

Большегрудых сопранов
Не увидали никого.

И в таком внимании
Встретили финал.
Под аплодисменты
Кто-то занавес поднял.

Теноры и контрабасы
Выползли на бис,
И фальцеты и сопрано
Кланялися ниц.

И средь шумной суеты
Появляются отцы.
Тесть из суфлёрной будки,
Зять из под сопрано-юбки.

Кланялись и улыбались,
С залом мило попрощались.
Тёща в обморок упала,
Мама тихо застонала.

Под шум кулисы затворились.
Отец с тестем испарились.
Нашли снова их в буфете
Под столами на паркете.

Понесли родных домой,
А сын прихватил гобой.

Уже давно эта штука
Вызывала нездоровый интерес,
И вот теперь достал он чудо,
Раздобыл его, наконец.

Дочка тоже не пустая –
С нею крышка унитаза.
Бабка программку сложила в паспорт,
Дома повесит на стенку в рамке.

Так убили выходной.
Спасибо сыну за гобой.

В свечах расплавился закат,
Дрожат на пальцах перепонки,
Глаза так жалобно кричат,
Что хочется рыдать невольно.

Дала дверь больно по ушам,
Распространяя запах мата.
Значенья не придав словам
Растаяла в следах помады.

И не скрипит теперь кровать,
Завяла на окне мимоза.
И остаётся молча ждать,
Страдать от спермотаксикоза.

Так было в кино:

А так было на самом деле:

Вот!

   Он учёная голова — это видно, и сведений нахватал тьму, но только объясняет с таким жаром, что не помнит себя. Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я не могу вам сказать, что с ним сделалось. Я думал, что пожар, ей-богу! Сбежал с кафедры и, что силы есть, хвать стулом об пол. Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? Это же казне убыток!