«Опять он терпется о какой-то ерунде и опять дальше поцелуев дело не пойдёт. Только бы не начал читать свои стихи. Господи, только не это – пошёл за гитарой! Банджо! Ё-моё! Какую спеть? Конечно же, мою любимую «Бонни», любимая, потому что короткая. Боже мой, уже полгода. Нет, вру, пять месяцев и двадцать три дня! Ты же взрослый мальчик, я уже поняла, что ты девственник, но сколько же это может продолжаться? Может мне начать первой? Он подумает, что я развратная женщина, или ещё хуже того – убежит. Намёков он не замечает, или не хочет замечать. Он же не голубой, я это сразу поняла, я вижу, что ему нравлюсь. Да и зачем бы он таскался за мной всё это время. Пробовала подпоить, он нажирается до поросячьего визга. Гладит меня украдкой. За руку держит. А когда я его трогаю, вздрагивает как ошпаренный. Можно с ума сойти! И какого чёрта я вообще с ним вожусь? Слушаю бесконечную фигню, дебильные стишки и песенки, противный этот вибрирующий голос. Хм. Мне с ним интересно. Интересно слушать фигню. И стишки у него необычные, вроде бы о грустном, но хочется улыбаться. И голос такой… А взгляд. Глянет эдак так, аж трусы потеют, а по спине мурашки прыгают, и предательски краснеют щёки. Мама, у меня щёки краснеют, кто бы видел! Обнимет, прижмёт, я уже плыву… Нет! Не может быть! Он – импотент! Тогда зачем всё это? Или… Нет, не надо о грустном. О, песня кончилась. Браво, милый! Теперь, что? Проводишь до подъезда и будем там лобызаться. Оригинальная программа на каждый день. Ладно. В следующий раз попробую в открытую. Бросить, ведь подберёт себе сука какая-нибудь сокровище такое невоспользованное. Пошли, горе моё. Везёт же мне на мужиков, как на утопленников. Или…, как там говорится? Ну, понятно, короче».
Имя при рождении: Альфред Хоторн Хилл Дата рождения: 21 января 1924
Ещё один замечательный подарок из Англии. Достойная эстафета Чаплина на телевидении.
Скетчи и шутки, которые теперь уже растиражированы и используются даже ленивыми. Недоступная вершина всяким отмершим уже «Маски» — «Уяски», «Каламбурам» — «Уямбурам», благословение Мистеру Бину и тому подобных шоу. Пожалуй, наиболее достойный, но и более абсурдный наследник Монти Пайтон.
И, конечно же, прелестные и не стареющие сексапильные девицы неопределённого возраста с манерами истинных английских леди. Несмотря на огромный успех своего шоу и на нажитое состояние (к 1988 году на его счету было 10 млн. фунтов), Бенни Хилл никогда не был женат, хотя и был дважды влюблён и оба раза был отвергнут, и не имел детей, у него не было собственной квартиры и машины. Также он был очень закомплексован и, несмотря на свой образ в шоу, с женщинами общаться не умел.
После закрытия шоу актёр запил, стал неумерен в еде, у него появилась одышка и проблемы с сердцем. Хилл умер в апреле 1992 года от сердечного приступа в квартире, которую он снимал неподалеку от телестудии. О смерти узнал один из его друзей. Обеспокоенный тем, что актёр долгое время не отвечает на телефонные звонки, он влез через окно к нему в квартиру и увидел его мёртвым — Бенни сидел в кресле перед включённым перегревшимся телевизором среди грязных тарелок и стаканов. Точную дату смерти установить не удалось.
Сделали заявку. Заработали левых. На базу рано, ещё какой-нибудь висяк под конец рабочего дня подкинут. Оно нам надо? Все вопросительно смотрят на меня:
— Ну, что?
Деловито смотрю на часы, почёсываю щетину:
— Володя, встань где-нибудь в тенёчке. Минут сорок постоим и на базу.
— Добро.
Наш «Фердинанд» встаёт на улочке, под каштанами. Курим, молчим. Обозреваем жизнь «За лобовым стеклом». Справа минимаркет, парикмахерская, офисная двухэтажка, фотосалон. «Птички поют, трудящиеся на лимузинах шуршат туда-сюда».
Перед нами припарковывается синий «ауди», вылезает мужичок, направляется к двухэтажке. Ему на встречу выбегает дамочка. Офисная мини (чёрный низ – белый верх), не сказать, что Кадышева, но мужикам такие нравятся, граф бы про неё написал «живая». Обнимает мужичка, чмоки-чмоки, зашли. Минут через десять выходят. Пока-пока, чмоки-чмоки, его рука прощается с её булкой, сел, уехал. Она поправляет ёбочку, ныряет обратно в офисы. Через пятнадцать минут тормозит белая «тойота», бодро вылезает ещё один мужичок, направляется к двухэтажке. Ему на встречу выбегает наша офисная мини-фея, обнимает мужичка, ножка согнута, чмоки в засос, исчезают в дверях. Через восемь минут (на этот раз я засёк время) выходят. Пока-пока, чмоки-чмоки, её рука прощается с его булкой, сел, уехал. Поправляет каштановые завитушки, ныряет обратно в офисы.
— Однако пора, а то шеф хватится.
— Погнали.
Отъезжаем. На наше место встаёт, серый «опель», вылезает мужичок…
— Итак, «сука, блядь, проститутка, пидарасы, лесбиянки». Написали? Пишем. И сразу оглашаю, что за каждое правильно написанное слово – один балл. Не отвлекаемся и не списываем! Так, всё, сдаём работы. Сдаём, сдаём. Посмотрим. Ага, м-м, хм-м, так-так… Лёша, дописал ещё восемнадцать аналогичных слов, плюс один балл за изобретательность, итого четыре. Света, умница, идёшь на медаль. Только почему после каждого слова восклицательный знак? А-а, выражение экспрессивной эмоциональности? Понятно. Твёрдая пятёрка. Да, и убедительная просьба, не приноси больше своего хомяка в класс. Хорошо? Даша, тройка, и это не имена собственные и пишутся они с маленькой буквы. Галя, почему ничего не написала? Ты не знаешь таких слов? А, ты же пропустила последнее занятие… Ничего, пока ставлю точку, на факультативе мы пройдём с тобой этот материал. Лена, четыре, неплохо. Таня, твёрдый знак здесь не ставится, четыре. Соня! Ну, что с тобой делать? Соня умудрилась и в слове «сука» сделать семь орфографических ошибок! Ставлю ноль. К следующему уроку выучишь наизусть поэму Николая Алексеевича Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». И сделаешь нам прозаический обзор с использованием этих существительных. Ну, а остальные – единица. Всё. Всем спасибо. Все свободны.
Иду я со своей фифой злой на неё до невозможности. Почему же я был на неё зол? Точно не потому, что она опоздала. Несколько лет назад я прождал её на остановке один час сорок минут. Она не появилась. Понурый я вернулся домой. Она припёрлась ещё спустя час. Понятно, что она провела это время вертясь перед зеркалом, нафуфыриваясь и примеряя наряды, чтобы понравится мне. Но время было потеряно. Вернулись мои родители и лишили нас возможности уединения. И вместо того, чтобы поваляться эти три часа друг на дружке мы весь день, как первоклассники шатались по улицам, держась за ручки. Здесь её внешним видом могли насладиться все прохожие. В следующий раз, договариваясь о свидании, я сказал:
— Жду пятнадцать минут.
Надутые щечки и губки дали понять, что намёк понят. И надо сказать с тех далёких пор опозданий более не происходило. Однако стали появляться другие, более основательные причины для негодования.
Так вот, идём, молчим. Проходя мимо магазина с подозрительным названием «Юбилейный» она вдруг и говорит, не поднимая глаз:
— Тут такие вкусные булочки продают. С изюмом и кремом.
Ё-моё! О чём она думает? Я, проходя мимо лабаза, думаю, сколько водка стоит, а она о булочках. Девчачьи радости. И так вдруг мне захотелось этих булочек! Я подцепил её под руку и, не останавливаясь, повернул к магазину:
— Идём.
— Ой, там сейчас такая толкучка, и очереди, наверное.
Присесть в этом заведении действительно оказалось негде. Я купил этих булочек полный пакет и потащил фифу к себе. Весь вечер мы ели эти булочки. Мама дорогая, это что-то! Мягкие, с творогом, с изюмом с орехом, с кремом и еще присыпанные какой-то сладкой крошкой. В этот вечер я познал её третью радость. Оставались ещё четыре.
— Вот! Я закончил! – провозгласил мой гений и скинул покрывало со своего творения.
Я не увидел ничего нового. Тот же самый портрет, что и сотни развешанных и разбросанных по его конуре, которую он величественно называет мастерской. Та же самая дамочка, только в хорошем цветовом решении. Ну и, пожалуй, попривлекательней, чем ранее и в другом платье. Вернее вообще без платья, а в ночной кружевной белой сорочке. Я чувствовал его сверлящий ожиданием взгляд и брякнул:
— Слушай, сколько я тебя помню, ты всё время рисовал эту бл.., — его глаза сверкнули в меня: — Эту женщину, — поправился я.
— Ты не понимаешь, ты не можешь понимать, но я тебе расскажу. Тебе, — он ткнул в меня пальцем: — Расскажу.
Я опрокинул наконец-то предложенный стакан, кивком принял предложенную и засунутую мне в рот сигаретку. Теперь, чувствуя, как по мне растекается сорокаградусная живая вода, приправленная дешёвым куревом, я готов был слушать что угодно и сколько угодно. Он тоже закурил и начал:
— Впервые я начал рисовать в пятнадцать лет. То есть начал рисовать портреты. Это были обнажённые женщины. Выводя шариковой ручкой в школьной тетрадке линию груди и бёдер, я доходил до стадии невозможного сексуального возбуждения.
— Хе, да я помню! Здорово у тебя получались голые красотки. А серия «Приключения жопастой Лолы», где помимо самой Лолы и её прелестей появились и мужские, так сказать, детали — действующие персонажи, переходили из рук в руки, из класса в класс, порой за неплохую монету, пока в итоге полное собрание, достойное места в Эрмитаже или, на худой конец, в Лувре, не составило экспозицию на полке в кабинете нашего директора. Хе-хе.
— При всём при этом я ведь никогда и не видел голой женщины, не знал её, как бы это…, устройства. Всё выдавало моё воображение, фантазия, желания, если хочешь, под влиянием небывалого эрективного вдохновения.
— Фантазии у тебя были, что надо! Плесни-ка ещё полстаканчика. Ага.
— Но вот однажды я, закончив тело, приступил к лицу своей очередной вожделяющей музы и вдруг я осознал, что оно захватило меня целиком. Я переделывал, перерисовывал его десятки раз. С того самого момента я ясно видел у себя в голове это лицо.
Я ткнул сигаретой в сторону портрета: — Вот это, надо полагать?
— Да. Да! – заорал вдруг он: — Это! Именно это! Двадцать лет! Двадцать лет я каждую ночь и каждый день вижу и рисую это лицо, но всё было не так. Всё не то! Не так ложится тень, не тот взгляд, не такая улыбка, не такие завитки у лба. Я сходил с ума! Я видел это в воображении, но не мог воспроизвести на холсте. Это бесило и убивало. Но полгода назад, проходя мимо рынка, я увидел его!
Я чуть не поперхнулся третьим стаканчиком:
— Кого?
— Лицо!
— Да ну? Дайка сигаретку… Его что, эк.., пардон, продавали на рынке?
— Нет. Это была она. Та, чьё лицо я пытался воспроизвести двадцать лет. Она шла с рынка, я последовал за ней, как загипнотизированный и…
— И? – я недвусмысленно хлопнул ладошкой о кулак.
— И я пришёл сюда!
— Сюда? – я попытался оглядеться, но голова закружилась, и я вновь сфокусировался на жестикулирующем руками друге.
— Она живёт в доме напротив! Она – моя дива с рисунка, понимаешь?
— Ну…
— Не буду вдаваться в бытовые подробности. Я продал свою комнату и переехал сюда.
— Ты встретился с ней?
Он посмотрел на меня, как на буйно помешанного:
— Ты что?!
— Познакомился?
— Нет, конечно! Я наблюдаю за ней в окно. Её окно напротив. Я редко её вижу, чаще силуэты за занавеской. Иногда она одна, а иногда, в основном по пятницам, к ней приходит мужчина, — он как-то странно вдруг на меня посмотрел: — Вот, кстати, на тебя похожий. Твой силуэт. Мне так хочется его… убить…
— Да ты чего! Да я первый раз вижу эту… Ну, то есть видел только на твоих портретах, то есть её портреты на твоих работах. Тфу ты, пропасть… Налей-ка.
— Да, выпьем. Я наконец-то завершил свой труд. Я счастлив и у меня сегодня праздник! – он заулыбался, на щеках вновь заиграл румянец.
— Но, разве ты не хочешь с ней хотя бы просто поздороваться? Посмотреть на неё вот так, как мы сейчас с тобой?
— Ну, неужели ты не понимаешь?! – вскочил он: — Это муза, это мечта! Нельзя так! Это разрушит всё то очарование и тайну вдохновения!
— Да, — ухмыльнулся я: — И сиськи могут оказаться не те, что ты нафантазировал.
— Что?
— Нет, ничего. Пора мне. Дождь, похоже, поутих, а я что-то перебрал.
— Оставайся.
— Нет уж, — я подошёл к окну. Окно напротив было затворено, свет не горел:
— Хватит с меня на сегодня историй. Увидимся завтра в галерее. Я тебе свой новый рассказ подарю. Хотя всё равно ты их не читаешь.
Уходя, я остановился перед портретом. (Ничего. На корректоршу похожа из «Пэйдж». Как бишь её..?),
— Ладно, пока.
— До завтра.
Я долго стоял на лестничной площадке перед деревянной дверью, прежде чем всё-таки позвонил. Звонок не работал. Я постучал. Никто не отвечал. Открылась соседняя дверь, из-за двери вылезла опухшая морда, источающая многодневный перегар:
— Чего долбишь? Околоточного позвать, что ли?
— Не надо околоточного, скажите, мадам, женщина, соседка Ваша, которая вот здесь проживает…
— Женщина?
— Да, блондинка. Такая с завитушками…
— С завитушками? – пыталась врубиться в смысл Опухшая Морда.
— Да, на корректоршу из «Пэйдж» похожа. Э – э, то есть…
— Ты пьяный что ли?
— Ну… относительно. Но суть не в этом. Блядинка, то есть блондинка…
— С завитушками?
— Да!
— Здесь уже восемь лет никто не живёт, идиот. Дом под снос стоит. Одна я тут. Мне уходить некуда. Похмелиться хочешь – заходи, нет – иди на …
— Хочу.
Я вошёл к гостеприимной бабуле. Она закрыла за мной дверь:
— С завитушками, с побрякушками…
— Танки! Танки!
В салуне все замерли и обернулись в сторону улицы. В двери влетел пыльный запыхавшийся Мурзилкин:
— Там это… того… танки!
Музыка смолкла. Колобок отставил недопитое пиво:
— Где?
— Через час выйдут на Ромашковое поле.
В образовавшейся тишине громко хлопнула упавшая крышка фортепьяно.
— Чёрт, Мурзилкин, когда ты станешь приносить добрые вести?
— Так я это…
Штуша-Кутуша, почёсывая в лохматом паху, подошёл к ним:
— Сколько их?
— Пять!
— Пехота?
— Не видал. Идут колонной через просеку.
— Этого ещё нам не хватало…
— Не бзди, шериф, — Штуша вынул у Колобка сигару изо рта и засунул в свою пасть: — Это наше дело. Мы их встретим, а ты готовь город к обороне. Ушастый, Зелёный, Бурвинек! Готовьте машину! – он приблизился вплотную к Мурзилкину: — Ты тоже.
— Я?
Штуша выдохнул на Мурзилкина колечко дыма:
— Дорогу покажешь…
Под Мурзилкиным стало мокро.
«Тигр» двигался медленно, оставляя за собой пыльное облако.
— Бурвинек, как пройдём поворот, свернёшь направо. Займём позицию на холме и замаскируемся. Как с топливом?
— Четверть бака.
— Геннадич, снаряды?
— Восемь осколочно-фугасных, десять бронебойных! – отозвался крокодил Гена.
— Ушастый, как связь?
— Хреново, командир.
— Патроны?
— Полторы ленты по пятьсот.
— А нам больше и не успеть…, — вздохнул Штуша-Кутуша.
— Что-что? – переспросил Мурзилкин, который сидел рядом на башне танка.
— Я говорю солнце за спиной будет, им блики, нам подсветка! – проорал Штуша перекрывая рёв мотора.
— А это хорошо, или плохо?
— И то и другое!
— Это как?
— Нам хорошо, им плохо. Всё относительно, — он щёлкнул рычажком и сказал в шлемофон:
— Всё, поворот. Давай на этот холм.
— Понял, — отозвался Бурвинек.
«Тигр» остановился, затем развернулся вправо и стал подыматься на невысокий поросший колючками холм.
— Харе! – скомандовал Кутуша, когда танк, долго ерзая, пристроился на вершине между камней. Двигатель замолчал.
Ромашковое поле расстилалось, как жёлто-белый ковер, который упирался в окраину леса. Дорога изгибалась змейкой из-за опушки и через поле.
— Вот тут мы их и встретим хлебом-солью, — Штуша оглядывал местность через бинокль: — Позиция, что надо. Всем маскировать машину! Ушастый, на стрём, слушай движение.
— Есть! – браво ответил Чебурашка.
Штуша любовно похлопал танк по борту:
— Ах, ты моя красавица. Потрудимся с тобой сегодня. Боишься? Не бойся. Я рядом. Главное не подведи меня, а я уж тебя в обиду не дам.
— Это ты с танком разговариваешь? – полюбопытствовал Мурзилкин, наблюдавший эти излияния.
— Это она. Мы назвали её «Даша». Когда я её в лесу нашёл в прошлом году…
— Идут! – подбежал Чебурашка.
— По местам! Мурзилкин, со мной рядом!
Экипаж забрался в танк.
— Закрыть люки и смотровые!
— Готово!
— Ну, поглядим…, — Штуша приложился к панораме. Гена к прицелу орудия.
Через минуту из-за леса показалась колонна.
— Четыре… пять… Не могу понять… Ага, два «Шермана», 34-ка, «Чаффи» и замыкающий…
— Похоже на «Фердинанд».
— Точно, самоходка. Так, дистанция восемьсот. Бронебойным заряжай! Мурзилкин, помогай! Геныч, веди замыкающий. Стебанёшь ему по тракам. Если эту суку сразу не застопорим, он нам усы подпалит. Потом наводи сразу в головной. Огонь по команде.
— Понял. Готово!
Танки ползли по извилистой дороге. Как только «Фердинанд» повернулся бортом, Штуша заорал:
— Огонь!
— Выстрел!
«Даша» качнулась. Пустая гильза вылетела в Мурзилкина.
— Есть! Снаряд!
«Фердинанд» встал, резко крутанув на месте. Его левая гусеница беспомощно распласталась на земле. Гена судорожно наводил в головной «Шерман».
— Не торопись, Геннадич, они ещё не поняли, что к чему. Этого надо запалить.
— Из самоходки вылазят! Срезать их?
— Отставить, Ушастый! Нас сразу по трассам засекут! Пусть пока ползают! Геныч, огонь по готовности.
— Выстрел!
— Есть попадание! В смотровую! Ещё!
— Снаряд!
— Есть!
— Выстрел!
— Есть, твою в дышло! Ещё! Мурзилкин, снаряд!
— Какой?
— С синей полоской, живо!
— Готово!
— Давай!
— Выстрел!
Гильза ударилась в ногу Мурзилкина.
— Ай!
Штуша увидел попадание. От головного «Шермана» отлетели куски брони и он задымил. Из башенных люков начали высовываться тёмные фигуры.
— Горит, сука! Чебурашка, режь их!
Чебурашка нажал на гашетку. Пулемёт затрещал. Зелёные трассы понеслись к танку, фигурки посыпались на ромашковый ковёр.
— Так вам! Пусть бегут неуклюже…
— Расходятся в веер! Засекли, второй в нас наводит!
— Бурвинек, заводи! Геннадич, лови 34-ку, эта курва вертится, как уж на сковородке!
— Доворота не хватает! «Чаффи» поймал!
— Стреляй!
— Выстрел!
Маленький «Чаффи» попытался набрать скорость, но вспыхнул, как стог сухого сена. Не останавливаясь, он проехал метров шестьдесят и повалился догорать в овраг.
— В боеуклад залепил! Красавчик! Бурвинек, вперёд! Геннадич, готовься, на десять часов второй «Шерман»! За дымом подскочим к нему! Блин, 34-ку не вижу…
— Понял!
«Тигр» покатил с холма вниз.
— Пешеходы по лужам…
Раздался громкий резонирующий гул, «Даша» качнулась из стороны в сторону. Мурзилкина швырнуло прямо на снаряды.
— Ай-яй! Господи, что это?
— Попали в нас! Рикошет!
— Вот и 34-ка. Справа обошла. Гони в лоб на «Шермана»! Гена, стреляй на ходу!
— Выстрел!
Но «Шерман», высунувшись из-за своего подбитого собрата, успел выстрелить первым. Каморный снаряд взорвался прямо перед Бурвинеком. Он заорал, но рычаги не выпустил из рук. «Шерману» «Дашин» снаряд прошил корпус насквозь и ударил в двигатель. Танк застыл, из открытых люков посыпались искры.
— Готов, бродяга!
— Почему они не вылазят? – поинтересовался приготовившийся Чебурашка.
— Некому уже там вылазить. Бурвинек, ты как?
— Не слышу! Берет мой сгорел, а-а-а!
— Че, передавай ему команды! Разворот на сто восемьдесят! Ах, бля! Все целы?
— 34-ка уярит. Пробитие, командир!
— Не бзди! Разворот! Прячемся за угольки!
«Тигр» обогнул два подбитых танка. Встал. Штуша оглядывал поле боя через панораму.
— Не вижу гадёныша. Геныч, достанешь «Фердинанда»?
— Легко.
— Че, не зевай. Может они тут ползают с гранатами.
— Я им поползаю. А вода по асфальту рекой…
Башня повернулась к самоходке. «Даша» ухнула. Самоходка дёрнулась, с неё вылетел люк командирской башни.
— Похоже, смылись. Стебани осколочным!
— Выстрел!
— Бурвинек, вперёд! Все приготовились!
— Вижу! – крикнул Чебурашка: — Лес на три часа!
В панораму Штуша-Кутуша увидел, как валятся деревья в глубине леса.
— Драпает, сладенький, вкусненький… Уф-ф…
Штуша снял шлемофон и вытер лапой потный лоб:
— Ну, что? Вот так и надо воевать. Открывай люки. Вернёмся, проверим вентиляцию. Газы не отходят. Остановись у холма.
Штуша спрыгнул с брони и повалился в ромашки. Как приятно было вдыхать аромат белых цветов. К нему подошёл Чебурашка.
— Как там Бурвинек? – не открывая глаз, спросил Штуша.
— Нормально. Глаза целы.
— Ну, слава богу. Пошли Мурзилкина в город, пусть предупредит, а то врежут по нам с перепугу, Колобок нажрался уже, наверное.
— Мурзилкин того…
— Чего того? – Штуша приподнялся.
— Готов. Прямо у снарядов его накрыло. Пополам.
— Ладно. Иди в город ты. Пусть Пилюлькин готовит нитки и иголки, мы подъедем через часок. Хочу посмотреть поближе, кто это к нам в гости приходил.
— Хорошо.
Штуша поднялся, отряхнулся, взял у Чебурашки автомат, подмигнул ему и пошёл к самоходке, возле которой кто-то ворочался и попискивал.
— И не ясно прохожим в этот день непогожий, почему я весёлый такой…
Всё моё детство прошло под его песни на кухне с бабинного магнитофона.
Я был на его могиле в Москве.
Кошмарный памятник, где ОН привязанный спиной к гитаре. А напротив входа на Ваганьковское кладбище ларёк. Там ЕГО продают. Как-то неприятно мне тогда стало.
извела меня кручина, подколодная змея, ты гори, догорай моя лучина, догорю с тобой и я.
— Идёт впереди фифа «цок-цок, цок-цок», жопа, как маятник, ножки полненькие, представляю: раком бы её, раком, а сам думаю: только не поворачивайся, только не поворачивайся, умоляю! Повернулась. Твою мать! Ну и рожа! Вот усы ей, и вылитый Володька Крынкин, вылитый! Думаю – это знак, если после такого стресса импотентом не стану, на Ирише женюсь. Ноги, жопа, сиськи всё это фигня. Это бонус, приятное приложение к лицу. Вот говорят: с лица, мол, воду не пить! Уйня! Длинные ноги – это красиво. На расстоянии. Визуально радует глаз. А когда я на ней дёргаюсь, я что её ноги вижу? Я лицо её вижу! И, между нами говоря, длинные ноги иногда и мешают. Ей богу. Зато по лицу я могу определить всё. От возраста, до характера и настроения и мыслей. Но и лицо не главное! Спросишь, а что же?
— Нет.
— Правильно. Запах! Будь она трижды Бриджит Бордо или Беатрис Ренье, если у неё между ног пахнет так, будто туда мышь заползла и скончалась в страшных судорогах, не оставив предсмертной записки и завещания, что без сомнения поставит в затруднительное положение её прямых наследников, тут уж ничего не поделаешь, никакие очковтирания, вернее, втирания в очко не помогут. Проверено электроникой, как написано на упаковке известной тебе продукции. Так вот, а бывает, что и с виду не Кадышева, и сиськи подбородок не подпирают, а пахнет так, что как загипнотизированный за ней, как крыса за дудочкой, как котёнок за ниточкой с бумажным бантиком. Поцелует – в трусы кончишь, не отходя от кассы. Флюиды, феромоны, мать их так. Животные тоже ведь, пока под хвостом не унюхают не приступят к делу. А мы и есть что самые похотливые животные. Те хоть посезонно размножаются, а мы всегда готовы, в любое время года и суток. Нам нереста ждать и нерестилища искать не нужно. Вот в этом мы, пожалуй, немного превзошли собратьев и сосестёр наших меньших. Не так ли?
— На Ирине, стало быть, женишься?
— М-м-м-м…. Ночью опять минус двенадцать обещали.
— А днём снег, минус два.
— Возможен снег. Нет, меня это «возможен» совсем не устраивает. Так и я могу погоду прогнозировать. Зимой возможен снег. Нонсенс!
— Я не могу! Не могу!!! Понимаешь? Не мо — гу!
— Как это ты не можешь?
— У меня нет сил!
— Водку жрать ты можешь! И на баб у тебя сил хватает! А дописать четыре страницы ты не можешь?! Скотина!
— Какие бабы? Какая водка?
— Ты понимаешь, тварь ты неблагодарная, что сроку тебе два дня осталось? Я с таким трудом вырвал этот контракт. Сколько жоп мне пришлось перецеловать, сколько промежностей вылизать, сколько уёв отсо…
— Чего?
— Ну, этого, положим, не было, но всё-таки! У него нет сил… Это у меня нет сил! Мы даже аванс не сможем вернуть, потому что ты его пропил, я уже не говорю про неустойку, которую нам влепят. Четыре страницы, господи, боже мой!
— Это эпилог. Это самая важная часть.
— Да кто читает эпилоги? И зачем он вообще нужен?!
— Без эпилога романа не будет!
— Я сам напишу этот эпилог. Из-за того, что у тебя не стоит, я не собираюсь терять такие деньги.
— Ты?
— Я!
— Ладно… Приходи завтра к обеду. Будет тебе четыре страницы.
— Уф-ф! Голуба ты моя! Спаситель ты мой! Дай-ка я тебя..
— Да отстань ты. Водки принеси.
— Может…
— Водки!
— Хорошо, хорошо! Ты только не отвлекайся. Я мигом. Но, чтобы завтра к обеду…!
— Я же сказал.
— Всё! Меня уже нет. А водку я в портфеле принёс, там в коридоре. Всё, до завтра! Гений ты наш! Перламутровый!
— Почему это перламутровый?
— Всё, исчезаю!
— Хм, исчез. Опять через зеркало ушёл, скарабей. И почему перламутровый?
