имена и место действия вымышлены, все совпадения являются случайностью

— Так, — Люсич вывел свою подпись как можно изящнее и завиткастее: — Вот, — довольно посмотрел он на автограф: — Теперь, кажется, всё. Где наш конвертик? Ага.
Люсич уложил листок в конверт, провёл языком по краям и вдруг подумал: «Может быть не стоит запечатывать? Вдруг никто не догадается или не решится открыть, или откроет слишком поздно? А, пусть так». Оставил конверт открытым на столе, повертелся, как девчонка, перед зеркалом:
— М! Красавец! – сообщило отражение, Люсич вышел за порог.
— Чёртов лифт! Починят его когда-нибудь или нет?!
— Мадам Бурлеску? Что случилось?
— А… Люсич… И ты ещё спрашиваешь, что случилось, тупоголовая ты машна? Четвёртый день не могу спуститься за газетой.
— Безобразие, но это не беда. Я мигом сбегаю и принесу Вашу почту.
— И мусор прихвати. Да пошевеливайся, бездельник! Я жду своего кроссворда!
Мадам Бурлеску с грохотом захлопнулась в квартире.
Люсич, насвистывая «Рио-Риту», сбежал по ступенькам, выкинул дурно пахнущий пакет в бак, вынул из почтового ящика толстую газету, поднялся на свой этаж, попутно подсобив толстому мальчишке Жабе выкатить велосипед. Жаба успел плюнуть на спину Люсичу и довольно хихикая, пуская сопли, укатил по брусчатке, то и дело падая и вскакивая.
— Тук-тук! Ваша газета, мадам Бурлеску.
— Принёс?
— Да.
— Сверни её трубочкой и засунь в задницу!
— То есть… как?
Дверь распахнулась. Мадам стояла спиной к Люсичу, согнувшись пополам, задрав замусоленный халат:
— Ну?
Люсич посмотрел на часы:
— Видите ли, я спешу, а процедура, вероятно, займёт некоторое время… я боюсь…
— Дай сюда! – распрямилась мадам Бурлеску: — Даже этого ты сделать не можешь! Пятка от ботинка!
— Что-что?
— Ой-ой-ой, — сверху спускался Ватрушка, мадам Бурлеску скрылась, вновь громоподобно бабахнув на весь подъезд.
— Ну ты ходок! Хе-хе-хе! – подмигивая и поглаживая усы заржал Ватрушка: — Оседлал таки старую кошёлку.
— Вы неправильно поняли, господин Ватрушка. Я и мадам Бурлеску…
— Я всё правильно понял, но не переживай, я – могила! Хе-хе-хе. Слушай, поможешь мне спустить комод?
— Я бы с радостью, но я занят. Мне необходимо наверх, а не вниз.
— Вот, значит, ты как? Я к нему со всей душой, по-соседски. Пока ты тут старух окучиваешь, Ядвига просила тебя зайти, у неё штора оторвалась. А кто у нас специалист по шторам?
— Я зайду.
— Э-э, — подхватил Ватрушка под руку Люсича: — Конечно зайдёшь. Уж не упустишь такой лакомый кусочек, но сначала, спустим комод!
Они спустили комод. Вернее тащил его Люсич, а Ватрушка дирижировал жирными лапами, направляя и указывая, когда и куда поворачивать, чтобы не поцарапать груз.
Затем Люсич успел снять с гардины Ядвигу, пытавшуюся повеситься от очередной несчастной любви на тюлевых занавесках. Вызвал и дождался приезда кареты скорой помощи. Поменял лампочку на площадке, где жил слепой Пан, собака-поводырь которого очень боялась темноты. В итоге на чердаке, а после и на крыше дома Люсич оказался уже под вечер.
Уставший, он смотрел на алый закат, на начинающие загораться огоньки, там внизу, на кривых улочках города. Недовольно поджав губы, взглянул на циферблат. «Надо бы переписать письмо», подумалось ему, но это означало десять этажей вниз, а потом столько же вверх, при условии, если не встретить никого по пути. Нет. Откладывал уже три раза. Больше ни он, ни его ждать не будут. Ничего, пусть останется так.
Уже у самого края, на секунду ему взгрустнулось.
«Добрая, милая мадам Бурлеску, неунывающий Ватрушка, озорник Жаба, всегда жизнерадостная Ядвига, весельчак и заводила Пан и многие-многие другие, вам, наверное, будет меня сильно не хватать… Но долг – превыше всего. Вы поймёте и простите меня, дорогие сердцу друзья».
— Кто там шарится? Кто опять открыл чердак? Это этот идиот Люсич! Я его…
Люсич сделал шаг вперёд и окончание посвящённого ему монолога уже не услышал. Неотложное дело обязывало его удалиться. 
А было интересно, чем закончится.
И как некстати паркуется здесь эта малиновая в горошек «Пежо»…
Три.
Два.
Один.
«Пежо» вдруг расправилась, задвигала металлическими крылышками и как большая божья коровка полетела на небо.
Ведь там её детки кушают конфетки.
Всем по одной,
а тебе
ни одной…

— Не, ну вы посмотрите на него! Ты на черта эту пакость в хату притащил?
— Чего ты понимаешь? Это же бочка! Понимаешь? Боч-ка.
— И?
— Тьфу ты, пропасть! Бочка!
— Ну, бочка, бочка, дальше то что? На кой ляд она в доме обосралась?
— Это ты обосралась! А бочка – это бочка!
— Ах, бочка?
— Вот дура баба. Бочка же! Бочка! Бочка!
— Ах, дура? А ты, значит, умный? Вот раз ты такой умный, бери свою… свою эту боч-ку, и катитесь обои отсюда, туда, откудова прикатились! Ну!
— Но-но! Э! Руки! Руки прочь! А! Бочку не трожь! Бочку! Положь на место говорю! Э-эх…
— Вот дал бог полудурка… Бочка. Бочка. Хм-м… боч-ка. Бочка? Это же бочка! Эй! Где бочка-то? Эй!

Ретро-показ по случаю дня Военно-воздушных сил.

— Тара Гамильтон. Шестьдесят восемь лет. Жила одна, если не считать трёх кошек и попугая.
— Кто обнаружил труп?
— Соседская девушка. Она заходила по утрам справиться не нужно ли что старушке. Исполняла мелкие поручения за небольшое вознаграждение.
— Причина смерти?
— Местный доктор сейчас этим занимается. Осматривает тело.
— Пойдём, посмотрим.
Старший инспектор Скотланд-Ярда Мур с констеблем вошли в дом.
Вокруг распластанной на полу в неестественном положении пожилой женщины, одетой в ночную сорочку и домашний халат, ползал неуклюжего вида тучный седовласый бородач. Он то пальпировал ей живот, то прикладывал слуховую трубку к её груди, задирал веки и изучал белки глаз.
  — Угу. Так-так. Ревматоидный артрит. Ясненько. Тахикардия. Ага. Почечная недостаточность. Целлюлитные отложения. Варикоз.
Доктор с кряхтением поднялся и резюмировал:
— И хронический гайморит.
— Меня интересует причина смерти.
— Откуда я знаю! Это покажет вскрытие. Я диагност, а не патологоанатом, — он выписал рецепт, оставил его на трюмо, собрал чемоданчик, надвинул на голову шляпу и обратился к констеблю:
— Вилли, ты отвезёшь меня?
— Конечно, мистер Монти. Вы позволите, сэр? – спросил Вилли у Мура.
Мур поиграл желваками и кивнул.
Ему сообщили, что в Марчболе похожий случай на серию убийств в графстве и что у них лучший медицинский специалист в округе.
Теперь придётся вызывать эксперта из Лондона, и он, старший инспектор Мур, потеряет ещё одни сутки.
— Чаби любит вишню! – вдруг прокричал попугай из ажурной клетки, стоявшей на столике у окна.
Инспектор пристально посмотрел на попугая, попугай выпученным глазом на инспектора.
А пока опросим свидетелей…

«Ничего-ничего. Немного осталось. До ночи бы добраться. Сейчас, чуть-чуть отдохну и дальше».
Охотник сел под сосной, оперевшись спиной о ствол. Уже темнело. Температура резко снижалась. И это ощущалось. В валенки забился снег, одну рукавицу он где-то посеял.
«Ничего-ничего. Немного осталось. Ох, как хорошо. Вот приду на заимку. Печку растоплю. Отогреюсь. Кондёра наварю, купца запарю, поем и спать. Спать… А помнишь, Валя, как на Чёрном море я уплыл за мячом. Оглянулся, а берега нет. Сдался тебе этот мяч дурацкий. Надо же повыпендриваться перед бабой, джентльмен хренов.  А глаза какие у тебя были, когда спасатели меня выудили. Я тогда подумал, лучше бы я утонул. Если бы не сраный мяч, точно бы утонул. Николаевку помнишь? Тёщины пироги до конца дней не забуду. А ты так задушевно и грустно пела… Ой, ты Порушка-Параня, ты за что любишь Ивана… У-у-у… У-у». Охотник вздрогнул. Открыл глаза. Не спать. У-у-у-у. Где-то недалеко подвывали волки. Охотник прижал к себе карабин. «Спасибо, братцы. Однако лучше нам не встречаться. Надо идти». Он с трудом поднялся и зашагал меж деревьев.
Через час, нечаянно дав небольшой крюк, он вышел к избушке. Сразу не сообразив, что в оконце светло, а из трубы тонкой струйкой вьётся дым. Он отворил дверь и замер.
У горящей печки стоял медведь. На задних лапах, в фартуке. Он что-то стряпал, пританцовывал и напевал, не вынимая папиросы из пасти:
— Чудо-остров, чудо-остров, жить на нём легко и просто…
Медведь лихо подкинул что-то на сковородке, вернул её на примус.
— Жить на нём легко и просто, чунга-чанга-а-а…
Тут он заметил охотника.
— О! Здорово. Дверку прикрой.
Охотник прикрыл.
— Да понимаешь, волки – бандиты, кого-то гоняли весь вечер и разбудили. Что делать, ума не приложу. Ночь уже на дворе. Заснуть теперь уже всё равно не засну. Тут вспомнил про Митрофанову заимку, ну и сюда. Погрелся малость. Блины-то будешь?
— А ну пошёл вон отсюда, сволочь!
— Чё?
— Вали к ядрене фене, сука, пока я тебя свинцом не накачал.
— Куда же мне? Зима на улице.
— Ну! – охотник передёрнул затвор винтовки, один патрон выпал на пол.
Медведь поморщился. Вздохнул. Снял фартук. Выключил примус. Понурившись направился к двери.
На пороге он обернулся и грустно сказал:
— Не по людски это.
Дверь закрылась и было слышно, как по хрустящему снегу он на четырёх лапах уныло побрёл в лес.
Охотник подкинул в печку полешек. Лёг, закутавшись во что-то тёплое, и крепко заснул.

И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрёшь.

В конференц-зале городской библиотеки царил ажиотаж. Учёные мужи со всей Европы и даже из России и Северо-Американских Соединённых Штатов приехали в Чупучи. Именно здесь местному светиле, профессору Выдро удалось невероятное…
— Да-да, друзья мои и уважаемые коллеги, совершенно, казалось бы, невероятное и невозможное, — профессор Выдро стоял за кафедрой, то и дело протирая лоб безразмерным платком, от волнения у него начался тик правой щеки: — Как вам известно, наша экспедиция в Междуречье увенчалась грандиозным успехом. Нам посчастливилось найти останки того самого древа познания добра и зла, вкусив плоды которого, наши прародители совершили своё грехопадение.
— Что это он нам подмигивает, а, Иван Брунович?
— По правде сказать, теряюсь в догадках, Амвросий Степанович.
— На глубине восьми метров был обнаружен окаменевший ствол и присохший к нему плод. Семена этого плода были привезены в мою лабораторию и в результате кропотливейшего труда вашего покорного слуги и его преданных и верных соратников, моих учеников, семена дали росток! А росток, в свою очередь, дал новый плод! Один единственный, но благодаря ему мы сможем возродить райские сады и постигнуть замысел Создателя!
— Браво, профессор! Брависсимо! Пул щет! Хэнде хох! Уандефул!
— Благодарю, господа. Это победа! Победа не только наша, но и всего человечества! – под бурные овации Выдро вылил половину содержимого графина себе в рот, вторую половину себе на голову, утёрся платком: — А теперь прошу тишины и внимания. Запретный плод, взращённый не Богом, но человеком!
Профессор обернулся и широким жестом указал за сцену, откуда, судя по всему, должен был возникнуть фрукт. Однако ничего подобного не произошло. Послышался только тоненький голосок:
— Профессор, можно Вас на минуточку?
Выдро успокаивающе кивнул в зал и поспешил за сцену.
— В чём дело?
— Вот, — бледный худой студент в запотевших очках трясущейся рукой указал на пустое блюдо: — Пять минут назад он был здесь.
Выдро раскрыл рот, тупо уставившись на тарелку с эмблемой Чупучинского Университета, ещё не понимая до конца сути случившегося.
— А где…?
Из-за стеллажей показался усатый мужчина в тройке и котелке. Он усиленно пытался застегнуть ширинку и что-то жевал. Справившись со штанами, он подошёл к научным людям, кривя физиономию:
— Какую дрянь вы тут выращиваете? Еле просрался.
— А! – профессор Выдро схватился за сердце и рухнул навзничь.
— Что Вы наделали, инспектор Фукс! – запищал студент.
— Чего?
— Вас пригласили обеспечивать охрану величайшего достижения! А Вы его уничтожили!
— Тот бородатый дядька из гипса ваше достижение? Поклёп! Это он до меня был разбит. У меня свидетели есть.
— А. А, — стонал профессор.
— Вы сожрали райский плод!
— Надули вас, ребятки, никакой он не райский, — Фукс погладил живот.
— Это позор! Бесчестие! Что мы теперь предъявим мировому научному сообществу?
— Сатана! – вскочил профессор и бросился на Фукса.
— Спокойно! – осадил его инспектор: — Сейчас решим. Пулька!
Тут же к ним подбежал маленький с зализанными до неприличия волосами человечек и вытянулся во фрунт.
— Ну-ка, урядник Пулька, тут на углу бабка Мартиша яблоки продаёт по три гроша за штуку. Скажешь от меня, отдаст за грош. Ну, чего встал? Бегом! Одна нога здесь, другая там!
— Есть! – Пулька пулей улетел куда-то назад и влево.
— Вот у бабки Мартиши плоды что надо. Что ни на есть райские. А эту вашу дрянь стыдно даже людям показать. О! Пулька, ты уже здесь? Давай сюда.
Инспектор Фукс положил крупное красное яблоко, сладко распространяющее аромат летнего сада, на тарелку. Профессор и студент переглянулись. Студент накрыл яблоко стеклянным колпаком.

Наутро заголовки всех таблоидов буквально кричали о феноменальном открытии профессора Выдро из Чупучи.
— Скажите пожалуйста, — Иван Брунович отложил газету и посмотрел в окно купе вагона: — Поди уже портки укладывает за Нобелевской премией.
Амвросий Степанович улыбнулся:
— Да бросьте. Лучше попробуйте, — он водрузил на столик три огромных красных яблока: — Там же у библиотеки купил. Запах-то каков, м-м… Не хуже райских поди, а?
Он подмигнул Ивану Бруновичу и смачно откусил от запретного плода.

В палату к больному заходят врач с журналом и здоровенный санитар с топором.
Врач:
— Так, Иванов. Ампутация правой ноги.
Тюк!
— Я сказал правой.
Тюк!
— Я сказал ноги…
Тюк!

— А этот откуда?
— Это я в детстве с велосипеда упал.
— Странно. Такой круглый.
— Там вдоль дороги солодка росла, её на веники для бани срезали. Вдруг, машина навстречу несётся, я свернул и брык, левым бедром аккурат на эту солодку срезанную.
— Хм. Допустим. А это?
— А, это я утюгом прижёг, когда галифе гладил.
— Какое ещё галифе?
— Не какое, а какие.
— Пф. И чем ты его гладил? Жопой что ли? А этот?
— И ты ещё спрашиваешь?
— А, ну да, ну да. Пардон. Ну, а эти?
— На руке? Это ножом. Точил о брусок, а он…
— А он как побежит-побежит, да?
— Точно.
— Ага. И так три… четыре раза. Понятно. А здесь что? На плече.
— Вот сам не знаю. Загадка века. Как-то моюсь в душе, провёл рукой – бугорок розовый, свежий, и чешется. Как, откуда, неизвестно. Думаю, пока я спал, инопланетяне вживили чип слежения.
— Да, безусловно. Типичный инопланетянский шрам. Так. Здесь? Постой. Я сама. Это ты неудачно побрился, верно?
— Верно.
— А с головой-то что?
— Тут? Тут на меня швеллер упал. Нет, серьёзно. Иду я иду, никого не трогаю, вдруг бац! Очнулся я в болоте, глядь – вяжут раны мне…
— Господи. А вот эти два откуда?
— Хэ… Это я по пьяни в подъезде свалился…
— Вот. Это, пожалуй, самое правдоподобное. Вот этому я верю.
— Да неужели?
— Убьют тебя, когда-нибудь.
— Не велика потеря.
— Так-так, а здесь что у нас такое, а?
— А вот здесь, пожалуй, единственное целое на мне место.
— Непорядок…

В кабинет Мулинского постучали.
— Да-да. Кто там?
Вошёл квадратный мужчина в чёрном креповом костюме. На его квадратном лице сияла ослепительная улыбка, над улыбкой шевелились чёрные усики а-ля Пуаро:
— Компания «Сладкие булочки» сердечно приветствует Вас!
— Какие ещё булочки? Я ничего не заказывал.
— Вы действительно ничего не заказывали. Заказали Вас, — квадратная ладонь провела по чёрным набриолиненным волосам.
— Что такое? Вы кто?
— Моя визитка.
Мулинский взял карточку приятного розового цвета, надел очки:
«Сладкие булочки. Чибо Чардаш — популизатор».
— Популизатор? – непонимающе спросил Мулинский.
— Профессиональный жополиз, а Вы – мой заказ. Кое-кто из Ваших подчинённых очень желает произвести на Вас приятное впечатление.
— Что? Кто?
— Не могу сказать. Компания строго блюдёт конфиденциальность клиентов. Итак, приступим, — Чардаш извлёк из саквояжа гигиенические перчатки, освежитель воздуха и пушные наручники.
— Охрана! – Мулинский вжался в кресло.
Квадратная голова снова улыбнулась. Язык вылез из улыбки и прошёлся по усикам. Неприятно чпокнули перчатки на казавшихся теперь огромных лапах.

Через полчаса непонятные звуки затихли и из кабинета Мулинского вышел квадратный человек в креповом костюме:
— Да, визиточку можете оставить себе, — он провёл платком по губам: — Пригодится…

Экспедиционный космический корабль из звёздной системы Альфа Центавра принял на борт разведывательный бот.
— Доставили! – радостно доложил боцман, когда шлюзовая камера закрылась.
— Наконец-то, — капитан нетерпеливо почесался под седушкой: — Поместить образец в операционную, пока я не отсидел себе жопу. Перво-наперво взять пробы генетического материала. Если он у них имеется, — капитан с презрением посмотрел в иллюминатор на голубую планету, третью по счёту в Солнечной системе в галактике под названием Млечный путь.

Таня открыла глаза от яркого света. Серое мурло смотрело на неё двумя огромными чёрными каплями почти в упор. «Валера?», подумала она и заметила, что их тут много. «Валера» наклонялся к девушке держа в худой длинной руке шприц. «Сейчас всё будет хорошо. Ты в безопасности», твердил в мозгу омерзительный голос, похожий на пукающий баритон очкастого ведущего одного популярного ток-шоу.
Таня завизжала. Мурло с подельниками похватались за лысые головы, раскрыв свои маленькие беззубые рты попадали на пол.

— Сделайте что-нибудь! – закричал капитан.
— Включить нейтрализатор!
Боцман, преодолевая акустическую бурю, из последних сил дотянулся до пульта у операционного стола.
— Не эту! Это разблокировка!
Но было поздно. Фиксаторы отключились, образец спрыгнул со стола, наступив на корабельного доктора. Доктор заулюлюкал. На мгновение образец смолк. Воспользовавшись этой паузой, биолог сделал выпад, пытаясь поразить объект иглой, но подскользнулся на выделениях доктора и промахнулся.

Таня выхватила шприц из тощей культяпки и воткнула лупоглазому в задницу.

Биолог обмяк и, нашёптывая непристойности, распластался на попытавшемся было подняться докторе.
Боцман ухватил инопланетянина за грудь. Тот опять завизжал и со словами: «Ах ты, козёл вонючий» двинул ему между ног. Удивлённое выражение на лице боцмана обозначило, что дешифратор перевёл незнакомую фразу на родной язык. Капитану досталось по тому же месту, но смысл сопроводившей действие фразы, он был не в состоянии понять. И всё-таки, перед тем, как существо вновь испустило смертельный инфразвук, он успел подать сигнал общей тревоги.

— А что это за красная кнопка? Можно её нажать? – Таня уже нацелилась пальчиком в панель управления.
— Не надо! Вот этого делать не надо! – капитан Буль-Буль застонал и приложил руку ко лбу, опустив прозрачные веки.
— Разрешите доложить, — в рубку вошёл бортинженер, завидев девушку вздрогнул.
— Ну?
— Утечка во втором отсеке устранена. Освещение налажено. Починка разведбота завершается, доктор Би-Би пришёл в сознание, команда заняла места, согласно вахтенному расписанию, кроме кока, который покинул корабль в спасательной капсуле.
— Сами виноваты, — Таня надула губки: — Хватают среди ночи беззащитную девушку, тычут в неё всякими иголками, лапают. Можно же было по-человечески всё объяснить, в гости позвать, так мол и так, помогите, надо нам для работы, кой-чего… А ещё учёные, образованный народ, называется… Вообще ухаживать не умеете… И печеньки у вас совсем не вкусные…, — она положила крекер обратно в тарелку.
— Ступайте.
Бортинженер исчез.
— А это что за синенькая моргает? А если…
— Боцман!
— Я, капитан!
— Отправить объект туда, откуда взяли! Мигом!
— Есть! Свистать всех на верх! Аварийная команда на верхнюю палубу! Шлюпку с правого борта!

Буль-Буль задумчиво смотрел в иллюминатор, как шлюпка с непостижимым существом из абсолютно чужого, непонятного, пугающего мира удаляется к загадочной третьей планете.
— Какой курс, капитан? – прервал его размышления штурман.
— Домой, м-м, — Буль-Буль вновь потрогал разболевшуюся голову: — Домой. Чёрт бы побрал все эти кнопки…

— Ну? На что жалуетесь? – доктор Коновалов внимательно изучал лицо человека, расположившегося по ту сторону стола.
— Да Вы понимаете, тут такая история…, — замялся посетитель.
— Люся, — вдруг перебил его доктор, обращаясь к медицинской сестре: — Гражданин оплатил за приём?
— Да-да.
— Мгм, тогда приступим.
Коновалов извлёк откуда-то из-под ног солидного вида кувалду. Поглаживая инструмент, не сводя пристального взгляда с начинавшего заметно нервничать пациента, он стал медленно огибать стол, довольно точно при этом насвистывая «Мурку». Вдруг кувалда с грохотом упала на пол. Посетитель с криком кинулся прочь за дверь кабинета.
— Симулянт.
— Вы опять? – осуждающе спросила Люся, глядя из-под чёлки.
— Да ну его, — махнул рукой Коновалов: — Пошли лучше в кино, а то опоздаем.
— Но на приём записано ещё двое, должны ожидать в коридоре.
— Это… вряд ли…, — улыбнулся доктор, снимая белый, как лепесток ромашки, халат.