— Нет, она вовсе не красива. Собачьи глаза, глубоко посаженные в квадратную маленькую голову, лягушачий рот, нос практически не заметен, брови сами по себе привлекательны, но в общем придают лицу нелепейшее выражение статичного удивления. Фигурка, скрытая всё закрывающим платьем, миниатюрная. Едва выступающая грудь под кружевным жабо; пышный бант на юбке визуально компенсирует отсутствующий зад. Ноги, очевидно, не лишены кривизны, но это не портит общее впечатление, и при её лёгкой косолапости придаёт даже некое детское очарование. Голос не раздражает. Мелкие острые пальчики на руках весьма ухожены и не производят неприятное впечатление. Пышные каштановые волосы аккуратно уложены на затылке плетёным колечком и два завитка, как бы небрежно забытые, два завитка, спускающиеся возле крохотных ушек…, два завитка, манящие и вместе с тем невозможные, похотливо щекочущие её короткую белую шею… Короче говоря, я и сам не заметил, как сделал ей предложение. Она, разумеется, проквакала, что согласна, тут же наскочили её дяди, тёти и прочие пращуры, и вот, мой друг, я женюсь! Проклятые завитки! Ну, да ничего теперь не поделаешь. Прощай, холостая жизнь. Я, собственно, и зашёл пригласить тебя на свадьбу. В эту пятницу жду. М-да… И всё-таки одно обстоятельство меня беспокоит: наследство она получит только через два года, в день своего двадцатипятилетия, так завещал её старый таракан, сыгравший в ящик. Что ж, уф-ф, два года это ведь, если подумать, не так и много, верно? Как-нибудь. Всего хорошего. В пятницу непременно жду! Жду...

https://www.youtube.com/watch?v=KrVvcby-4ag

— Никогда! Слышите? Ни-ког-да!
— Тише, прошу Вас. Родители не отстанут от нас, раз они решили. Так давайте просто сделаем это.
— Но я не люблю Вас!
— И я Вас.
— Как это?
— По правде сказать, прошу простить великодушно, лицо мне Ваше напоминает афедрон.
— Что? Тоже мне! Аполлон Бельведерский! Каланча кривоногая!
— Вот и славно. Сочетаемся и будем жить, как жили, только уже в спокойствии. Занимайтесь и дальше своими куклами и цветочками, а я уеду в Лондон.
— В Лондон? Я тоже хочу!
— Эм…
— Если бы Вы знали, Гилберт, как мне опостылела эта скучная сельская жизнь!
— Хорошо, Луиза, поговорим об этом после свадьбы. Значит, договорились?
— Договорились.
— Тогда я полез обратно в окно, а то неровен час Ваш папаша меня тут застукает, скоро рассвет. Всего наилучшего.
— Постойте, Гилберт! А что такое афедрон?
— Уф… это по-эллински означает… эм… лунный свет.
— Как мило. Осторожно!
— А!
— Гилберт! Гилберт! Вы живы?
— М-м… Да… только… только афедрон ушиб…

до свадьбы заживёт

— Не верьте этим олухам, своим учителям, которые твердят, что окружающий нас мир ограничен нашим прудом, и что за его пределами тьма, пустота и бескрайний холод. Нет. Там! За ним! За ним текут реки, которые впадают в солёные моря, которые образуют необъятные океаны, в которых водятся неведанные нам рыбы. Огромные, как остров, которые могут дышать над водой и пускают из головы фонтаны, есть кровожадные и беспощадные, пожирающие всё на своём пути, есть удивительные, раздувающиеся, как пузырь, и есть плоские, как лист кувшинки, есть прозрачные, а есть изумительных цветов, таких, каких красок нигде не встретишь вокруг. Эти дальние миры скрыты от нас, но и над ними есть безводное пространство. Там — царство мёртвых. Туда отправляются тела и души погибших рыб. Там они болтаются на крюках, жарятся на сковородах, варятся в кипящей воде; там обитают могущественные существа, властители смерти, они следят за нами день и ночь и ждут когда придёт время, чтобы прибрать нас в свои бездонные пасти. Мало кому удавалось вернуться с того света. Но дед моего деда побывал в запределье и вернулся, и рассказал всё, что видел и пережил, моему деду, а мой дед мне, а я вам. Запомните же и передайте своим внукам, что не всегда жирный червячок, вдруг оказавшийся у вас на пути, насытит вас, он может насытить кого-то и вами!
— А-а!!! — мальки бросились в рассыпную, толкая друг друга, прочь.
— Ну, ты, старый хрыч, совсем детей перепугал. Я и сам в сотый раз слушаю — мороз по чешуе, — подплыл Ёрш.
Пескарь чуть наклонился на бок.
Бульк!
Из-под его хвостового плавника выскочил пузырик и стремительно помчался вверх, туда, где светило солнце, где начиналась граница непостижимого мироздания.

Он шёл по длинному светлому коридору, неслышно ступая по красной ковровой дорожке. Шёл словно зачарованный ритмами шаманской музыки, доносившейся из-за огромной двустворчатой резной двери. Ритмы перемешивались с воплями и визгами отвратительного, безумного, пугающего веселья. Бежать нет сил. Он должен войти в дверь, покорно, как кролик в пасть удава. Дверь распахнулась сама. Мерцающие огни повсюду. Люди в звериных масках и пёстрых костюмах. Большие и маленькие, взявшись за руки, они ведут свой сумасшедший танец поклонения вокруг увешенного безобразными идолами дерева. Рядом с деревом главный, очевидно шаман. Это он выстукивает вводящий в транс ритм огромным посохом. Возле него высокий стул без спинки. Внезапно всё смолкает, шаман указывает посохом на вошедшего. Круг зверо-людей расступается, пропуская к стулу. Алтарь. И Он должен взойти на него. Уродливые звери подпрыгивают и хохочут, хлопают в ладоши, подталкивают жертву, хватают под руки…
— А-А!!! — Семён вскочил на постели. Пот градом стекал по искорёженному ужасом лицу.
— М-р, опять? — промурлыкала не открывая глаз Люся.
— А?
— Опять новогодний утренник приснился?
— Да… Ты спи. Спи, — Семён слушал успокаивающееся биение сердца, утёрся подушкой.
— Сплю я. Сплю, — Люся чмокнула губами, повернулась на другой бок: — Идиот.
Семён вынул из-под матраса картонную маску зайца и на цыпочках вышел из комнаты.

Ну, вот выглянуло солнышко и нам, как будто, нечего бояться.
В канун этого, безусловно, чудовищного года произошло событие о котором следует упомянуть.
Не подавая в течении трёх лет признаков удовольствия, орхидея зацвела. Причём сразу двумя цветками, что, согласитесь, само по себе не могло не ввести в замешательство и настроить на катастрофические прогнозы. Хороший знак.

И уж если суждено встретить жестокие превратности судьбы, сделать это следует будучи преисполненным благочестия, то есть
в чистых
трусах.

Штраус вернулся из министерства не в духе. Выпил воды.
— Фиц, зайдите ко мне.
Через минуту он тряс перед носом своего подчинённого пачкой заявлений:
— Двенадцать изнасилований за месяц — это через чур!
— Но, шеф, это виртуальные изнасилования, тут скорее дело психологов, аналитиков.
— Если бы это были реальные изнасилования, ими бы занимались в криминальной полиции.
— А как же дело минетчиц? Я уже нащупал…
— Дело о банде минетчиц временно передадите лейтенанту Миле. В общем, вот Вам кабинет, компьютер, интернет, регистрируйтесь хоть как Софи Марсо, но чтобы через неделю насильник сидел вот на этом стуле в наручниках и давал чистосердечные признательные показания. Всё!

Спустя три дня к полковнику Штраусу тихо постучались.
— Да.
Осторожно вошёл взлохмаченный, помятый Фиц, нервно озираясь по сторонам.
— Что-то Вы неважно выглядите, Фиц. Что там у Вас?
— Вот.
Полковник хмуро смотрел сквозь очки на исписанный лист бумаги возникший перед ним на столе.
— Опять?! Вы…!
Фиц смущённо опустил глаза и густо покраснел, не зная куда пристроить свои дрожащие взмокшие ладони.
Очки упали с лица Штрауса на тринадцатое по счёту заявление об изощрённом надругательстве, рот непроизвольно раскрылся. Он указал Фицу на стул, левой рукой поставил перед собой два стакана, правой шарил в служебном сейфе.
Из включившегося радио нежно запела Жанетт Димек.

v=gMVZHnH-https://www.youtube.com/watch?Cr8

Доктор Степан Андреевич был уже не молод, хотя и не сказать, что стар. Последнее время практика на дому перестала приносить ощутимые доходы и виной тому, вне всяких сомнений, был расторопный Кирилл Прохорович, открывший свой кабинет в соседнем переулке. Доходили совершенно невероятные слухи, что первый приём конкурент проводил бесплатно, а также раздавал пациентам сахарных петушков. Мириться с подобной бесцеремонностью Степан Андреевич не собирался и снабдив дворника Тимофея рублём, строго-настрого наказал ему на ночь залить водой двор и улицу перед воротами своего дома. Январские ночи выдались морозными и на утро доктор ожидал хороший улов. Однако, ни утром, ни к обеду посетителей не оказалось. Степан Андреевич вышел из парадного, чтобы окликнуть Тимофея, но тут же оказался на земле. «Вывих со смещением и сотрясение мозга», диагностировал сам себя теряющий сознание Степан Андреевич.
В бесчувствии внезапному больному мерещился настигающий его огромный Кирилл Прохорович в образе Мефистофеля. С рогами и козлиной бородой демон гнал свою жертву по замёрзшему озеру под душераздирающий хохот, а Степан Андреевич, не в силах противостоять настигающему его злу, проваливался под лёд.
Очнулся он в постели, с наложенным на ногу гипсом, рядом на стуле сидел Кирилл Прохорович:
— Вот уж не гадал, что при таких обстоятельствах доведётся встретиться. А всё дворник виноват, совсем снег не чистит, каналья, ещё и денег где-то вчера раздобыл.
— Э-э…
— Его урядник в околоток забрал. Легко отделались, Степан Андреевич, убиться могли. Ну, ничего, ничего, через пару месяцев танцевать будете.
— М-м… Пару месяцев… Сколько я Вам должен?
— Господь с Вами! Что за счёты! Держите, коллега, — Кирилл Прохорович протянул сахарного петушка: — Ну-с, позвольте откланяться.
Когда дверь закрылась, Степан Андреевич бросил откровенно пахнущий цианидом леденец в ночной горшок:
— Ничего, — заскрипел он зубами, поглаживая ушибленную ногу: — Я проиграл битву, но не войну.
За окном раздались вопли и брань. Молочница Глаша поскользнулась на Тимофеевом катке, а Кирилл Прохорович любезно предложил сопроводить её к себе домой.
А ещё через два дня, кварталом неподалёку, рядом с бакалейной лавкой появилась «Похоронная контора Жемчугова», хозяин которой не без интереса обследовал подъезды и проходы к домам Степана Андреевича и Кирилла Прохоровича.

На парковой скамейке у пруда, укрывшись в тени развесистой ивы от хмурого солнца и любопытных глаз, сидели трое. Созерцая окружающую их действительность, столь прекрасную в своей совершенной неповторимости, не позволяющей усомниться в непревзойдённой невозможности гения своего творца, они умиротворённо курили.
— Заметил одну странность. Можно даже сказать закономерность, — нарушил тишину Блондин, пуская струйку дыма вверх: — Как только начинаю курить, сразу хочется ссать, — он сильнее сжал без того плотно сдвинутые колени.
— А мне срать, — откликнулся Брюнет и с напряжением стиснул ягодицы.
— А мне бухнуть, — заявил Рыжий.
Он кинул в урну бычок, вынул из кармана чекушку, смачно, одним глотком опорожнил её, блаженно крякнул в пространство.
Тут же трубно и протяжно пёрнул Брюнет.
Блондин вскочил, как баба виляя мокрым задом, скрылся за деревом, оставляя аммиачный дух.

Этот кубик мне подарила девочка кореянка по имени Ангелина. Невероятной красоты. Ей тогда было лет девять. Она сказала: Отправитель, когда тебе станет трудно, брось его и он поможет. Я не бросал его. Мой ангел-хранитель итак трудится двадцать четыре часа в сутки. Но я знаю, что позитивная энергия, заложенная в кубике этой девочкой всегда со мной. Я называл её Моя невеста. Где она теперь. Уже взрослая девушка, может замужем, может мама. Такие вещи хранят память.
И я знаю, когда я подброшу этот кубик, и знаю, что на нём выпадет.

Ах, да… Кубик? Вот он:

(основанно на реальных событиях)

— Тише! Не сопеть! Перекличка. Иржик, сынок?
— Здесь.
— Агнеша?
— Тут.
— Дед. Дед где? Пан Грувич?
— Он в туалет пошёл.
— Старый хрен сейчас всех распугает!
— Не говори так о моём папе!
— Папа… Хорошо, что маму твою будить не стали.
— Это он о ком, Агнешка?
— О Вас, мамаша.
— Ладно, не шуметь! Пани Грувич, раз уж припёрлись, караульте в коридоре. Значит диспозиция такая: как только врываемся, Агнеша, ты сразу включаешь свет. Иржик со мной. И понеслась! Бить всех без разбору!
— Я тоже в туалет хочу.
— И я…
— Цыц! Оружие к бою! Ну? Готовы? Пошли!

Глава семейства осторожно открыл дверь на кухню. Он попытался разглядеть что-либо в кромешной тьме. Сзади неожиданно громко раздался звук спускаемого сливного бачка и треск падающей седушки унитаза.
Тут же вспыхнул яркий свет, который больно ударил по глазам, ослепляя отряд. Владислав успел заметить только быстро разбегающиеся тени.
— Вперёд! В рукопашную! Пленных не брать! — он ринулся в атаку, размахивая тапком и лупя им наугад.
Вскоре он почувствовал, что попал во что-то мягкое, услышал, как заорал сын, звон бьющейся посуды и грохот падающей мебели.
— Иржик!
— Мама!
— Агнешка!
— Эй, вы чего там делаете? Сберкнижку мне!
В воздухе резко завоняло. Наконец, Владислав увидел, как его обожаемая супруга, Агнешка, с боевым кличем влетела в кухню с двумя баллончиками дихлофоса. Она садила с двух рук, по-македонски, налево и направо. Мощная струя отравы ударила прямо в лицо и пан Владислав, покачнувшись, рухнул на тёщу, которая надевала на Иржика противогаз…

— А… Где я?
— Дома, где же ещё? На своём ненаглядном диване. Светает уже.
— А-а… Потери?
— Хрустальная салатница, та, что нам подарили на свадьбу, любимая мамина чашка с медвежонком, у Иржика шишка на лбу, это ты ему тапком засандалил, ну и папаша, седло на унитазе в конец угробил…
— К чёрту седло! Сколько мы их положили? Ну?
— Ой… Мамаша, сколько там насчитали?
— Тридцать два.
Из кухни вышел Иржик (почему-то всё ещё в противогазе), на железном совке, который он протянул перед собой, возвышались тёмной кучкой останки поверженных врагов; их усики и противные, у некоторых ещё шевелящиеся, лапки.

https://www.youtube.com/watch?v=U98v6R-RPHA