В эти дни в Салазках гостили четыре девушки:
А.У. Судзиловская, две сестры Мухиных (дочери купца Павла Прокопьевича) и подруга детства — Лариона.
Естественно, мне не хотелось уезжать из имения.
Чувствуя это, Аглая Ульяновна сочинила от имени всех барышень своеобразный гимн и послала его мне в догонку в Самару, где я его и получил:
С отчаяньем взывают девы,
Забыв свой сон и аппетит,
О, милый Миша, где Вы? Где Вы?
Без Вас нас жизнь не веселит.
Здесь всё: и голуби на крыше,
И вздохи мамочки тайком,
Всё, всё нам говорит о Мише
Понятным сердцу языком!
Стихи в альбоме милой Глаши,
Воспоминанья длинной Саши,
И на стенах, рисунки Ваши —
Напоминает всё о Вас
Нам каждый миг и каждый час!
Не так нас веселит природа,
Когда в ней нету места Вам,
И ягоды из огорода
Уж кажутся не сладки нам.
Когда ж, тоску сердец утеша,
Ты, наконец, к нам прилетишь?
О, Мишенька! Всем Мишам, Миша!
О, лучший Мишенька из Миш!
Получив это предписание, я ответил, что желаю многого и даже неисполнимого. Желаю, Аглая, чтобы на пруду ходили пароходы, хотя ты и понимаешь или нет, что такое не имеет возможности.
— Итак, блиц. Разыгрывается решающее очко. Три вопроса по двадцать секунд обсуждения каждый. Внимание, вопрос. Боммммм: Илья Синяков-Попрыгалкин из деревни Защёкино интересуется: Какого хуя? Время. Пи-и! — Господин ведущий, досрочный ответ! — Прошу. — Отвечает Васисуалий Гузь. — Мня-мня, мы считаем… Повторите, пожалуйста, вопрос. — Теперь, внимание, правильный ответ. Боммммм. Гузя выводят из зала. Слышны стенания, звуки шлепков, бьющейся посуды и падающих вёдер. — Вам не удалось сэкономить время, поскольку ответ прозвучал после сигнала. Распорядители, верните господина Гузя на место. Второй вопрос. Боммммм: Сильвестр Синяков-Попрыгалкин из деревни Защёкино, кум Ильи Синякова-Попрыгалкина, спрашивает: уважаемые знатоки, на хуя? Пи-и! — Так, спокойно, спокойно. Кто-нибудь успел записать вопрос? — На хуя? — Попрыгалкин, Попрыгалкин… что-то знакомое… финики или забрало? Пи-и! — Отвечает Васисуалий Гузь. — Поднимите его. — Где я? Гузя выносят из зала. Раздаются крики. — Внимание, правильный ответ. Боммммм. Анфиса Синякова-Попрыгалкина из деревни Защёкино, внучатая племянница Сильвестра Синякова-Попрыгалкина, спрашивает: сколько грибов в третьем бочонке? Время. Пи-и! — Колобок, колобок, что там про колобка было? — Третьем? А что было в четвёртом? — А где Гузь? Пи-и! — Отвечает Аделаида Зумская. — Прошу. Итак, сколько грибов в третьем бочонке? — В третьем бочонке двадцать четыре огурца. — Счёт становится девятнадцать четыреста восемьдесят восемь в пользу господина Окрошкина. И мы заканчиваем летнюю серию игр интеллектуального клуба знатоков, где каждый может заработать собственным умом.
— Надо же, а я и не замечала, что здесь клён растёт.
— Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало, — он поднял пожелтевший лист: — Смотри.
Лист кружась полетел с моста в зелёную реку, удобно лёг на воду и, отдавшись течению, поплыл. Они смотрели, как нечаянный кораблик скрылся за поворотом.
— Он вернётся?
— Конечно.
— А я ведь хотела тебя убить.
— Ты смогла бы меня убить?
— Не смогла, как видишь.
Он улыбнулся, глядя на реку.
— Вчера. Ты спал, а я… а я всю ночь над тобой с ножом простояла. Как дура. Мне казалось ты не спишь, а притворяешься. Лежишь и ждёшь. И смеёшься надо мной. И всё-таки не смогла. А утром мы поехали сюда.
— Я знаю.
— Знаешь? Ты не спал.
— Спал, — он повернулся и обнял её: — Как убитый.
— Я дура.
— Пойдём в дом. Холодает.
— Холодает?
— Холодеет.
— И всё равно я тебя убью.
— Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало.
Всё горело светло,
Только этого мало.
имена и место действия вымышлены, все совпадения являются случайностью
— Так, — Люсич вывел свою подпись как можно изящнее и завиткастее: — Вот, — довольно посмотрел он на автограф: — Теперь, кажется, всё. Где наш конвертик? Ага.
Люсич уложил листок в конверт, провёл языком по краям и вдруг подумал: «Может быть не стоит запечатывать? Вдруг никто не догадается или не решится открыть, или откроет слишком поздно? А, пусть так». Оставил конверт открытым на столе, повертелся, как девчонка, перед зеркалом:
— М! Красавец! – сообщило отражение, Люсич вышел за порог.
— Чёртов лифт! Починят его когда-нибудь или нет?!
— Мадам Бурлеску? Что случилось?
— А… Люсич… И ты ещё спрашиваешь, что случилось, тупоголовая ты машна? Четвёртый день не могу спуститься за газетой.
— Безобразие, но это не беда. Я мигом сбегаю и принесу Вашу почту.
— И мусор прихвати. Да пошевеливайся, бездельник! Я жду своего кроссворда!
Мадам Бурлеску с грохотом захлопнулась в квартире.
Люсич, насвистывая «Рио-Риту», сбежал по ступенькам, выкинул дурно пахнущий пакет в бак, вынул из почтового ящика толстую газету, поднялся на свой этаж, попутно подсобив толстому мальчишке Жабе выкатить велосипед. Жаба успел плюнуть на спину Люсичу и довольно хихикая, пуская сопли, укатил по брусчатке, то и дело падая и вскакивая.
— Тук-тук! Ваша газета, мадам Бурлеску.
— Принёс?
— Да.
— Сверни её трубочкой и засунь в задницу!
— То есть… как?
Дверь распахнулась. Мадам стояла спиной к Люсичу, согнувшись пополам, задрав замусоленный халат:
— Ну?
Люсич посмотрел на часы:
— Видите ли, я спешу, а процедура, вероятно, займёт некоторое время… я боюсь…
— Дай сюда! – распрямилась мадам Бурлеску: — Даже этого ты сделать не можешь! Пятка от ботинка!
— Что-что?
— Ой-ой-ой, — сверху спускался Ватрушка, мадам Бурлеску скрылась, вновь громоподобно бабахнув на весь подъезд.
— Ну ты ходок! Хе-хе-хе! – подмигивая и поглаживая усы заржал Ватрушка: — Оседлал таки старую кошёлку.
— Вы неправильно поняли, господин Ватрушка. Я и мадам Бурлеску…
— Я всё правильно понял, но не переживай, я – могила! Хе-хе-хе. Слушай, поможешь мне спустить комод?
— Я бы с радостью, но я занят. Мне необходимо наверх, а не вниз.
— Вот, значит, ты как? Я к нему со всей душой, по-соседски. Пока ты тут старух окучиваешь, Ядвига просила тебя зайти, у неё штора оторвалась. А кто у нас специалист по шторам?
— Я зайду.
— Э-э, — подхватил Ватрушка под руку Люсича: — Конечно зайдёшь. Уж не упустишь такой лакомый кусочек, но сначала, спустим комод!
Они спустили комод. Вернее тащил его Люсич, а Ватрушка дирижировал жирными лапами, направляя и указывая, когда и куда поворачивать, чтобы не поцарапать груз.
Затем Люсич успел снять с гардины Ядвигу, пытавшуюся повеситься от очередной несчастной любви на тюлевых занавесках. Вызвал и дождался приезда кареты скорой помощи. Поменял лампочку на площадке, где жил слепой Пан, собака-поводырь которого очень боялась темноты. В итоге на чердаке, а после и на крыше дома Люсич оказался уже под вечер.
Уставший, он смотрел на алый закат, на начинающие загораться огоньки, там внизу, на кривых улочках города. Недовольно поджав губы, взглянул на циферблат. «Надо бы переписать письмо», подумалось ему, но это означало десять этажей вниз, а потом столько же вверх, при условии, если не встретить никого по пути. Нет. Откладывал уже три раза. Больше ни он, ни его ждать не будут. Ничего, пусть останется так.
Уже у самого края, на секунду ему взгрустнулось.
«Добрая, милая мадам Бурлеску, неунывающий Ватрушка, озорник Жаба, всегда жизнерадостная Ядвига, весельчак и заводила Пан и многие-многие другие, вам, наверное, будет меня сильно не хватать… Но долг – превыше всего. Вы поймёте и простите меня, дорогие сердцу друзья».
— Кто там шарится? Кто опять открыл чердак? Это этот идиот Люсич! Я его…
Люсич сделал шаг вперёд и окончание посвящённого ему монолога уже не услышал. Неотложное дело обязывало его удалиться.
А было интересно, чем закончится.
И как некстати паркуется здесь эта малиновая в горошек «Пежо»…
Три.
Два.
Один.
«Пежо» вдруг расправилась, задвигала металлическими крылышками и как большая божья коровка полетела на небо.
Ведь там её детки кушают конфетки.
Всем по одной,
а тебе
ни одной…
— Не, ну вы посмотрите на него! Ты на черта эту пакость в хату притащил?
— Чего ты понимаешь? Это же бочка! Понимаешь? Боч-ка.
— И?
— Тьфу ты, пропасть! Бочка!
— Ну, бочка, бочка, дальше то что? На кой ляд она в доме обосралась?
— Это ты обосралась! А бочка – это бочка!
— Ах, бочка?
— Вот дура баба. Бочка же! Бочка! Бочка!
— Ах, дура? А ты, значит, умный? Вот раз ты такой умный, бери свою… свою эту боч-ку, и катитесь обои отсюда, туда, откудова прикатились! Ну!
— Но-но! Э! Руки! Руки прочь! А! Бочку не трожь! Бочку! Положь на место говорю! Э-эх…
— Вот дал бог полудурка… Бочка. Бочка. Хм-м… боч-ка. Бочка? Это же бочка! Эй! Где бочка-то? Эй!
— Тара Гамильтон. Шестьдесят восемь лет. Жила одна, если не считать трёх кошек и попугая.
— Кто обнаружил труп?
— Соседская девушка. Она заходила по утрам справиться не нужно ли что старушке. Исполняла мелкие поручения за небольшое вознаграждение.
— Причина смерти?
— Местный доктор сейчас этим занимается. Осматривает тело.
— Пойдём, посмотрим.
Старший инспектор Скотланд-Ярда Мур с констеблем вошли в дом.
Вокруг распластанной на полу в неестественном положении пожилой женщины, одетой в ночную сорочку и домашний халат, ползал неуклюжего вида тучный седовласый бородач. Он то пальпировал ей живот, то прикладывал слуховую трубку к её груди, задирал веки и изучал белки глаз.
— Угу. Так-так. Ревматоидный артрит. Ясненько. Тахикардия. Ага. Почечная недостаточность. Целлюлитные отложения. Варикоз.
Доктор с кряхтением поднялся и резюмировал:
— И хронический гайморит.
— Меня интересует причина смерти.
— Откуда я знаю! Это покажет вскрытие. Я диагност, а не патологоанатом, — он выписал рецепт, оставил его на трюмо, собрал чемоданчик, надвинул на голову шляпу и обратился к констеблю:
— Вилли, ты отвезёшь меня?
— Конечно, мистер Монти. Вы позволите, сэр? – спросил Вилли у Мура.
Мур поиграл желваками и кивнул.
Ему сообщили, что в Марчболе похожий случай на серию убийств в графстве и что у них лучший медицинский специалист в округе.
Теперь придётся вызывать эксперта из Лондона, и он, старший инспектор Мур, потеряет ещё одни сутки.
— Чаби любит вишню! – вдруг прокричал попугай из ажурной клетки, стоявшей на столике у окна.
Инспектор пристально посмотрел на попугая, попугай выпученным глазом на инспектора.
А пока опросим свидетелей…
«Ничего-ничего. Немного осталось. До ночи бы добраться. Сейчас, чуть-чуть отдохну и дальше».
Охотник сел под сосной, оперевшись спиной о ствол. Уже темнело. Температура резко снижалась. И это ощущалось. В валенки забился снег, одну рукавицу он где-то посеял.
«Ничего-ничего. Немного осталось. Ох, как хорошо. Вот приду на заимку. Печку растоплю. Отогреюсь. Кондёра наварю, купца запарю, поем и спать. Спать… А помнишь, Валя, как на Чёрном море я уплыл за мячом. Оглянулся, а берега нет. Сдался тебе этот мяч дурацкий. Надо же повыпендриваться перед бабой, джентльмен хренов. А глаза какие у тебя были, когда спасатели меня выудили. Я тогда подумал, лучше бы я утонул. Если бы не сраный мяч, точно бы утонул. Николаевку помнишь? Тёщины пироги до конца дней не забуду. А ты так задушевно и грустно пела… Ой, ты Порушка-Параня, ты за что любишь Ивана… У-у-у… У-у». Охотник вздрогнул. Открыл глаза. Не спать. У-у-у-у. Где-то недалеко подвывали волки. Охотник прижал к себе карабин. «Спасибо, братцы. Однако лучше нам не встречаться. Надо идти». Он с трудом поднялся и зашагал меж деревьев.
Через час, нечаянно дав небольшой крюк, он вышел к избушке. Сразу не сообразив, что в оконце светло, а из трубы тонкой струйкой вьётся дым. Он отворил дверь и замер.
У горящей печки стоял медведь. На задних лапах, в фартуке. Он что-то стряпал, пританцовывал и напевал, не вынимая папиросы из пасти:
— Чудо-остров, чудо-остров, жить на нём легко и просто…
Медведь лихо подкинул что-то на сковородке, вернул её на примус.
— Жить на нём легко и просто, чунга-чанга-а-а…
Тут он заметил охотника.
— О! Здорово. Дверку прикрой.
Охотник прикрыл.
— Да понимаешь, волки – бандиты, кого-то гоняли весь вечер и разбудили. Что делать, ума не приложу. Ночь уже на дворе. Заснуть теперь уже всё равно не засну. Тут вспомнил про Митрофанову заимку, ну и сюда. Погрелся малость. Блины-то будешь?
— А ну пошёл вон отсюда, сволочь!
— Чё?
— Вали к ядрене фене, сука, пока я тебя свинцом не накачал.
— Куда же мне? Зима на улице.
— Ну! – охотник передёрнул затвор винтовки, один патрон выпал на пол.
Медведь поморщился. Вздохнул. Снял фартук. Выключил примус. Понурившись направился к двери.
На пороге он обернулся и грустно сказал:
— Не по людски это.
Дверь закрылась и было слышно, как по хрустящему снегу он на четырёх лапах уныло побрёл в лес.
Охотник подкинул в печку полешек. Лёг, закутавшись во что-то тёплое, и крепко заснул.
И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрёшь.
В конференц-зале городской библиотеки царил ажиотаж. Учёные мужи со всей Европы и даже из России и Северо-Американских Соединённых Штатов приехали в Чупучи. Именно здесь местному светиле, профессору Выдро удалось невероятное…
— Да-да, друзья мои и уважаемые коллеги, совершенно, казалось бы, невероятное и невозможное, — профессор Выдро стоял за кафедрой, то и дело протирая лоб безразмерным платком, от волнения у него начался тик правой щеки: — Как вам известно, наша экспедиция в Междуречье увенчалась грандиозным успехом. Нам посчастливилось найти останки того самого древа познания добра и зла, вкусив плоды которого, наши прародители совершили своё грехопадение.
— Что это он нам подмигивает, а, Иван Брунович?
— По правде сказать, теряюсь в догадках, Амвросий Степанович.
— На глубине восьми метров был обнаружен окаменевший ствол и присохший к нему плод. Семена этого плода были привезены в мою лабораторию и в результате кропотливейшего труда вашего покорного слуги и его преданных и верных соратников, моих учеников, семена дали росток! А росток, в свою очередь, дал новый плод! Один единственный, но благодаря ему мы сможем возродить райские сады и постигнуть замысел Создателя!
— Браво, профессор! Брависсимо! Пул щет! Хэнде хох! Уандефул!
— Благодарю, господа. Это победа! Победа не только наша, но и всего человечества! – под бурные овации Выдро вылил половину содержимого графина себе в рот, вторую половину себе на голову, утёрся платком: — А теперь прошу тишины и внимания. Запретный плод, взращённый не Богом, но человеком!
Профессор обернулся и широким жестом указал за сцену, откуда, судя по всему, должен был возникнуть фрукт. Однако ничего подобного не произошло. Послышался только тоненький голосок:
— Профессор, можно Вас на минуточку?
Выдро успокаивающе кивнул в зал и поспешил за сцену.
— В чём дело?
— Вот, — бледный худой студент в запотевших очках трясущейся рукой указал на пустое блюдо: — Пять минут назад он был здесь.
Выдро раскрыл рот, тупо уставившись на тарелку с эмблемой Чупучинского Университета, ещё не понимая до конца сути случившегося.
— А где…?
Из-за стеллажей показался усатый мужчина в тройке и котелке. Он усиленно пытался застегнуть ширинку и что-то жевал. Справившись со штанами, он подошёл к научным людям, кривя физиономию:
— Какую дрянь вы тут выращиваете? Еле просрался.
— А! – профессор Выдро схватился за сердце и рухнул навзничь.
— Что Вы наделали, инспектор Фукс! – запищал студент.
— Чего?
— Вас пригласили обеспечивать охрану величайшего достижения! А Вы его уничтожили!
— Тот бородатый дядька из гипса ваше достижение? Поклёп! Это он до меня был разбит. У меня свидетели есть.
— А. А, — стонал профессор.
— Вы сожрали райский плод!
— Надули вас, ребятки, никакой он не райский, — Фукс погладил живот.
— Это позор! Бесчестие! Что мы теперь предъявим мировому научному сообществу?
— Сатана! – вскочил профессор и бросился на Фукса.
— Спокойно! – осадил его инспектор: — Сейчас решим. Пулька!
Тут же к ним подбежал маленький с зализанными до неприличия волосами человечек и вытянулся во фрунт.
— Ну-ка, урядник Пулька, тут на углу бабка Мартиша яблоки продаёт по три гроша за штуку. Скажешь от меня, отдаст за грош. Ну, чего встал? Бегом! Одна нога здесь, другая там!
— Есть! – Пулька пулей улетел куда-то назад и влево.
— Вот у бабки Мартиши плоды что надо. Что ни на есть райские. А эту вашу дрянь стыдно даже людям показать. О! Пулька, ты уже здесь? Давай сюда.
Инспектор Фукс положил крупное красное яблоко, сладко распространяющее аромат летнего сада, на тарелку. Профессор и студент переглянулись. Студент накрыл яблоко стеклянным колпаком.
Наутро заголовки всех таблоидов буквально кричали о феноменальном открытии профессора Выдро из Чупучи.
— Скажите пожалуйста, — Иван Брунович отложил газету и посмотрел в окно купе вагона: — Поди уже портки укладывает за Нобелевской премией.
Амвросий Степанович улыбнулся:
— Да бросьте. Лучше попробуйте, — он водрузил на столик три огромных красных яблока: — Там же у библиотеки купил. Запах-то каков, м-м… Не хуже райских поди, а?
Он подмигнул Ивану Бруновичу и смачно откусил от запретного плода.