За всех мужчин тоже не скажу, все мы вселенные. (как показало вскрытие)
Но самое приятное для мужчины, (то есть для меня, я себя имею ввиду) это когда невозможнолюбимая девочка (девушка, женщина) что делает? Нет. Не это. Садится мне на колени.
ВСЁ!)
https://www.youtube.com/watch?v=lnvwtoCrZkQ
и конечно
https://www.youtube.com/watch?v=3rcFa_Krolk
https://www.youtube.com/watch?v=s-N_kBEPd9k&list=RDHceNDBrkdak&index=4
или Об уверенных людях.
Только ради всего святого не смотрите на её руки
https://www.youtube.com/watch?v=qFbs_bqTGRs
настолько классная, что ей пообщаться не с кем, окромя монитора.
а зачем? она же классная.
в пизду друзей,
в пизду подруг,
я сам себе
пиздатый друг!
— Вернись! Вернись! Вернись!
— Ай! — я открыл глаза. Даша сидела на мне верхом и хлестала по щекам.
— О, господи! Живой! Я думала, ты окочурился.
— Представляешь, кошмар приснился.
— А я из душа вышла, смотрю — ты лежишь…
— Огромный то ли зал, то ли комната какая-то. И бабки. Сотни белобрысых бабок.
— Ну, думаю, опять набубенился среди бела дня…
— Все в тёмных очках и белых кроссовках.
— Лежишь на кровати пузом кверху, а…
— Я лежу на полу, на ковре, и не могу ни звука произнести, ни пошевелиться. А эти старухи раздеваются, окружают, кольцо смыкается.
— Потрогала, а член у тебя колом, как каменный. Так мне захотелось. А будить не добудилась…
— И давай меня мусолить. Присосались, как пиявки.
— Я уже два раза кончила, а ты ноль эмоций. И тут я испугалась. Помер, думаю. А это посмертный стояк у тебя. Я читала, такое бывает. Пощупала — пульса нет. Послушала — сердце не стучит. Мамочки, чуть сама не…
— Губы вонючие, накрашенные. Жопы дряблые.
— Дряблые? — Даша потрогала себя за попу.
— Сиськи болтающиеся.
— Болтающиеся? — Даша критически осмотрела свою, выглянувшую из-за сорочки, грудь.
— Как давай на мне елозить и скакать! И так всё натурально. А одна уселась мне на лицо мохнатой своей…
— Ты что! Ничего не мохнатой!
— Какое счастье, что ты меня разбудила. Ангел ты мой, хранитель.
— Ангел…, — ямочки на вспухших щёчках недовольно загуляли: — Тоже мне. Пить надо меньше! — Даша слезла с меня, натянула трусиля: — Некрофил. И убери свой этот… А то торчит тут как… не знаю что.
— Даша. Что случилось?
— То не добьёшься от него, то стоит, как у покойника. Бабки, кроссовки. Псих ненормальный! Не трогай меня! Где мои очки? Всё, я ушла.
— Навсегда?
— Не дождёшься.
— Эх, а как всё хорошо начиналось. Отбой, — скомандовал я себе вниз, когда входная дверь с грохотом захлопнулась.
— Тихо. Тихо.
— Что?
— Тихо!
— Что тихо?
— Тихо, говорю!
— Чего тихо, если я итак молчу!
— Тихо!
— Зачем надо говорить «тихо», когда и так тихо?!
— Да тихо ты!
— Я ни звука не издал! Это ты: «Тихо!», «Тихо!».
— Тихо!
— Эй, кто там?
— Проклятье! Уходим!
— Что?
— Тихо! Уходим!
— Гомес и Педро, сдавайтесь! Вы окружены!
— А кто из них Гомес? А кто Педро?
— Да какая разница. Все они Гомесы… и Педры...
— О, Санта Мария, где ты?!
— Тихо!
— Чёрт бы побрал все эти кнопки...
https://www.youtube.com/watch?v=MPOPIqEERrM
Не хочу с ней жить. Не хочу с ней гулять, принимать пищу, сопровождая процесс поедания обязательным пиздежом; обсуждать проблемы, слушать, какая очередная хуйня произошла у неё на работе, какие она хочет кроссовки; делать вид, что вникаю в прелести ароматов тысяча и одного сортов кофе; наблюдать её стиранные лифчики, болтающиеся на балконе на бельевой верёвке, как стеньговые флаги крейсера, выступающего в свой последний парад; звонить и принимать бесконечные звонки не потому, что хочется, а потому что надо; терпеть присутствие её подруг и особенно друзей (они же, блядь, такие классные!), подтирать ей сопли, льющиеся по поводу и без. С серьёзным лицом идиота созерцать и затем делиться впечатлениями об очередном кинематографическом дерьме, забравшем наши деньги и невозвратные часы нашей жизни. Не хо чу.
Мне просто очень нравиться её ебать. Нравится её запах и как она мурлычет, когда ей хорошо; шебуршание её шёлковых вьющихся волос внизу моего живота, острые ноготки, впивающиеся в мою задницу, по-детски пришепётывающая речь, обезоруживающая похотливая улыбка, когда она врёт и я об этом знаю, пронизывающий мозг чёрный взгляд голодной акулы. Вечно сбитые круглые коленки.
И дурацкая вязаная шапка с ушками.
— Мисс!
— А?
— Мисс Сэлвидж, я...
— Помогите! Помогите!
— Мисс Сэлвидж!
— На помощь! А-а!
— Подождите же!
— Спасите! Кто-нибудь! А! — мисс Сэлвидж споткнулась и упала.
Она перевернулась на спину, вытянула вперёд дрожащую руку:
— Нет! Нет!
Запыхавшийся Чаттертон завис над трепещущей женщиной:
— Мисс Сэлвидж…
— Не надо! Умоляю, не надо!
— Вы… Вы..., — Чаттертон тяжело дышал, с багровых щёк катился пот.
— Ради всего святого!
— Вы…, — Чаттертон вытер взмокшую голову белой тряпкой, высморкался в неё и протянул даме: — Мисс Сэлвидж, Вы обронили свой платок.
— О, Вы так любезны.
— Э! — Чаттертон схватился пухлой ладонью за сердце, рухнул навзничь. Из распахнутого рта вывалился шершавый язык, глаза, перестав вращаться, замерли. Манишка клацнула и свернулась, закрыв его, ставшее безобразным, толстое лицо.
— Ой, благодарю, сэр, хотя Вам следовало бы и помочь мне подняться. Впрочем, Вы можете оказать ещё большую любезность, если сделаете одолжение и посетите мой дом завтра. В пять часов прислуга отправляется играть в гольф, а я пью чай. Придёте? Придёте же?
Не получив ответа мисс Сэлвидж нахмурилась:
— Ну и пожалуйста! Я не навязываюсь! Жирная свинья! — она пнула валявшуюся у её ног грузную клетчатую фигуру, так, что слетевшая с ноги туфелька, описав полукруг, исчезла в кустах можжевельника, спрятала платок в вырез и гордой прихрамывающей походкой независимой женщины зашагала обратно в сад.
И звёзды небесные пали на землю, как смоковница,
потрясаемая сильным ветром, роняет неспелые смоквы свои.
И небо скрылось, свившись, как свиток;
и всякая гора и остров двинулись с мест своих.
Барнабас даже не понял, что произошло. Не успел понять. Потолки, перекрытия и стены, всё обрушилось и осыпалось мгновенно. Земля задрожала пульсирующими толчками, что-то огромное и уничтожающее извне несло разрушение. Сигнал тревоги. Крики и визги. Паника. Мечущиеся по проходам фигуры. Солдаты ринулись навстречу угрозе. Рабочие пытаются расчищать не прекращающиеся обвалы.
— Яйца! Уносите яйца!
— Королеву в укрытие!
— В атаку! Вперёд! Прочь с дороги!
Барнабаса сбили с ног, он упал.
— И-и, — кудрявый белокурый мальчик пищал, брезгливо давя и стряхивая со своих ног муравьёв, чей муравейник он так старательно топтал: — Ай! Кусаетесь? Щас я вам!
Он убежал и через минуту вернулся.
— Илюша, ты что там? Не шали.
Илюша тщательно рвал и с усердием запихивал в разворошенную кучу обрывки газеты.
— Не трогай спички! Кто тебе разрешил? — выглянувшая из палатки женщина, поправляя майку, подошла к ребёнку и вырвала из его рук коробок.
Илюша обиженно насупился.
Из палатки вылез мужчина, он смачно чесал в плавках и звучно зевал. Затем, переместив свою волосатую пятерню на задницу женщине, сказал:
— Ладно, собирайтесь. Поедем.
— А чай? Закипел уже.
— Дома попьём, — шлепок по заднице: — Давай-давай, собирайся, я машину грею. Илюха, вылей куда-нибудь. Не обожгись.
Илюша осторожно, держа двумя руками, чтобы не обжечься, как сказал дядя Толя, равномерно, узорами, выливал из носика чайника кипяток на маленьких противных букашек и их дом. Наблюдая, как в клубах пара крохотные тельца скрючивались и замирали, глаза мальчика восторженно блестели, а на детском лице сияла радостная улыбка.
Барнабас очнулся.
Всё было кончено.
Мимо него проносили свернувшиеся калачиком и раздавленные трупы его товарищей, треснувшие мёртвые яйца с не родившимися малышами. Разбирались завалы.
— Ну? Чего встал? Пошли, надо до заката управиться, тащи подпорку, — толкнул Барнабаса Джебодай.
— Да. Постой. А… А что это было?
Джебодай посмотрел на Барнабаса, потом на небо, потом снова на Барнабаса, вздохнул, махнул лапой:
— Пошли.
Барнабас пошёл.
Надо было управиться до заката.
«Соседка, слышала ль ты добрую молву? —
Вбежавши, Крысе Мышь сказала, —
Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?
Вот отдохнуть и нам пора настала!»
«Не радуйся, мой свет, —
Ей Крыса говорит в ответ, —
И не надейся по-пустому!
Коль до когтей у них дойдёт,
То, верно, льву не быть живому:
Сильнее кошки зверя нет!»
Я сколько раз видал, приметьте это сами:
Когда боится трус кого,
То думает, что на того
Весь свет глядит его глазами.
Да, хитрый был Ганс.
Он бродил из деревни в деревню, из города в город, просился на ночлег.
Добрые люди пускали, жалели, кормили, а тут Ганс с сочувствием и сообщал, что болен страшной чумой.
Бежали тогда люди, и бежала вся деревня, и весь город, бросали люди свои дома, спасая себя и своих детей.
А Хитрый Ганс ел, пил, а когда еда и питьё заканчивались, шёл дальше.
Вот заходит он однажды в странный город. Ворота не заперты, двери открыты. Людей нет. Чем же поживиться на пустом месте? «Ау! Ау!», кричит Ганс.
Вдруг навстречу ему идёт женщина. Даже не идёт, а будто парит над мостовой, не касаясь её. И красоты та женщина необыкновенной. Парит она к Гансу, руки протягивает и говорит:
— Милый, милый Ганс! Наконец-то я нашла тебя!
Истосковавшийся по ласкам Ганс бросился в объятия красавицы и обожгло его с ног до головы. Но не сладкой страстью, а болью жуткой.
Понял тогда Ганс, что это и есть сама Чума.
Вырвался он и побежал прочь, что было сил. Рыдал и звал на помощь.
Но глухи были брошенные дома, и деревни, и города.
Упал обессиленный Ганс и умер.
И ушла тогда Чума с земли.
Вернулись люди в свои дома, и города, и деревни.
И вспоминают по сию пору Хитрого Ганса, как избавителя мира от страданий, добрым словом.
