Персианов вошёл в полумрачный зал. У окна стояла фигура в чёрном. Женская точёная фигурка в чёрном вечернем платье. Её силуэт отчётливо вырисовывался на фоне исчезающего заката. Убранные тёмные вьющиеся волосы закрывали обнажённые плечи и открытую спину.
— Выставка начнётся утром, — произнёс бархатный голос, от которого у Персианова по животу пробежали горячие мурашки.
— Мне сказали, я могу увидеть автора и я осмелился потревожить Вас.
— Увидеть? — не оборачиваясь удивлённо спросила женщина и тихо хихикнула.
— Неужели это Вы создатель тех великолепных произведений искусства, которыми заполнен музей? И все скульптуры — творение ваших рук?
— Пожалуй, можно так сказать.
— Я поражён. Позвольте же засвидетельствовать своё полное восхищение Вашим гением. Обернитесь же, молю Вас!
Она обернулась.
Огромные чёрные глаза сверкнули в свете канделябра.
На лице появилась чуть заметная улыбка.
Локоны её волос как-будто шевельнулись, то ли под дуновением ночного ветра, то ли это Персианову почудилось. От представшей его взору красоты у Персианова перехватило дыхание. На мгновение его даже ослепило. Он протянул к ней руки, открыл было рот, чтобы сказать что-то самое важное, но понял, что не может проронить ни слова и не может пошевелиться. Время остановилось.
Женщина щёлкнула пальцами. Дверь тихонько скрипнула:
— Прикажете забирать? — осторожно спросил Феклист.
— Да.
— Куда его?
— М-м, — она поиграла ноготками в волосах: — Куда-нибудь. Не знаю. Пока в загашник. Думаю до весны он не понадобится.
— А! «Весенняя коллекция»?
— Ага.
— Понимаю. Ребяты! Выносите! В запасник. Только Вы, сударыня, это, кхэ-кхэ…
— Да-да, — она отвернулась к окну.
Двое мужичков забежали в зал, подхватили недвижного Персианова и, стараясь не отрывать глаз от пола, быстро выволокли вон.
— Запишем. Номер три тысячи четыреста тридцать четыре. Ну-с, приятных, так сказать… Э, завтра в десять, значит, открываемся?
— В десять.
— Спокойных снов, — Феклист исчез за скрипом двери.
— Ах, — устало вздохнула женщина: — В такую ночь и спать.
Она смотрела в небо, и звёзды отражались в её зрачках.

— Вы что, уже собираетесь? — спросила Наталья.
— Пора. Завтра у Риты важный день. Вернее утро.
— Ещё два рулетика осталось. С вишней и с клубникой.
— Тогда мне с клубникой.
— Оставь лучше своему благоверному...
Дверь в кухню рывком распахнулась. В дверях трясся возбуждённый Алексей:
— И не надо! Ничего не надо! — прокричал он столь эмоционально и значительно, что было непонятно, обращается он к трём ошеломевшим от неожиданности подружкам или же ко всей вселенной в целом, и исчез.
— Ой, мама! — подпрыгнула на стуле красивая Рита, роняя из рук клубничный рулет: — Что это было? Я чуть не описилась.
— Странно…
— Может на работе что? — пожала плечами умная Вика.
— В душ пошёл, — прислушалась Наталья.
— А моего Вольдемара в душ ничем не заманишь. Говорит у него эта… гидрофобия. Хотя не знаю, на море плавал, купался. Хм, — задумалась Рита.
— Свинота твой Вольдемар, вот и вся гидрофобия…, — Вика налила себе ещё чашку чая.
— Лёша, ты кушать будешь? — крикнула Наталья.
— Нет! Спасибо! Сыт по горло! — донеслось в ответ откуда-то из утробы квартиры.
— Ц! Это всё от секса. Слушай, Наташка, ты вообще ему даёшь?
— Что значит даю? Он муж мой.
— Дрочит?
— Прекрати, а?
Но Рита не унималась. Ей казалось она нашла ключ к разгадке таинственного поведения Алексея:
— Своим мужикам всегда надо давать!
— И везде? — скептически уточнила Вика: — Что, и даже в душе?
— Сарказм тут не уместен. Всегда и везде, а то получится как с моим Витей.
— С кем?
— Ну, с Витюшей.
— Это который Виталик?
— Да нет! Это который к Виталику от меня и ушёл.
— Пуфф!!! — поперхнулась чаем Вика, до этого момента искренне считавшая, что её подруга уже никогда не сможет её удивить. Чай попал в нос и там противно защипало.
— Я серьёзно! Посмотри на Лёшку — натуральный псих!
— Нет, — заступилась за мужа Наталья, она не привыкла обсуждать подобные темы даже в столь тесном и близком кругу: — Так-то он хороший, — Наталья покраснела: — И ласковый. Вот только выпьет — дурак-дураком.
— Так пусть не пьёт.
— А если долго не пьёт, такую политгеографию несёт, что ум за разум заходит, и интима тогда от него вообще не дождёшься. Вот у меня тоже высшее образование, но ни одного слова понять не могу из потока его тедийных рекламаций.
— О том, как всё поделить, надо полагать…, — с интонацией очевидности заметила Вика.
— Не бьёт? — забеспокоилась Рита.
— Да ты что!
— Ничиво себе. А с виду такой милашка. Хорошо, что я с ним мутить не стала.
— Что?
— Это, — засуетилась Рита: — Это ещё до тебя было. Вернее не было… Я же вас и познакомила!
— Так. Ладно. Концерт окончен. Пошли, Ритуля, — Вика затушила сигаретку, встала и потянула Риту на выход: — Или нам остаться? Нормально всё будет?
— Нормально-нормально. Идите, не переживайте.
— Да, кстати, рулетики зачётные.
— Ой, а можно я тогда вишнёвый с собой заберу. Вольдемару.
— Бери, конечно.
— Пока.
— Если что, на связи.

— Лёша.
— М?
— У тебя на работе всё в порядке?
— М-м.
— Тогда спим? Я гашу свет.
— Гаси, — зевнул Лёша.
Наталья ткнула пальцем в выключатель. Одна из трёх лампочек в люстре сопротивлялась какое-то время, но вскоре в спальне стало темно, если не считать уличного фонаря, который стоял прямо напротив окна, и озарял комнату жутким жёлтым светом даже сквозь плотно задёрнутые шторы.
— Надо будет поменять.
— Надо — поменяем.
И супруги умиротворённо погрузились в блаженное забытьё.

«и реки там молочные
в кисельных берегах»

Жил-был у бабушки серенький козлик
Жил-был у бабушки серенький козлик
Вот как, вот как, серенький козлик
Вот как, вот как, серенький козлик

Бабушка козлика очень любила
Бабушка козлика очень любила
Вот как, вот как, очень любила
Вот как, вот как, очень любила

В лес на верёвочке писать водила
В лес на верёвочке писать водила
Вот как, вот как, писать водила
Вот как, вот как, писать водила

Напали на козлика серые волки
Напали на козлика серые волки
Вот как, вот как, серые волки
Вот как, вот как, серые волки

Остались от козлика рожки да ножки
Остались от козлика рожки да ножки
Вот как, вот как, рожки да ножки
Вот как, вот как, рожки да ножки


to be continued.....

а по-русски:
это только присказка, ска-азка впереди....

Любовник с любовницей, в кроватке полежали, покурили, накатили, решили перекусить.
Любовница говорит:
— Слушай, наточи мне ножи, пожалуйста, а то от моего дурака никогда не дождёшься.
— Да не вопрос, зайка.
Точит любовник ножи, и думает: «Интересно, а кто у меня дома ножи точит?...»

— Ой!
— Ай! Вы кто?
— Ой. Ой. Я? Я бабочка.
— Бабочка? Извините, сударыня, возможно за нелепый, но в то же время вполне закономерный вопрос: а где же Ваши крылья? Ещё раз извините.
— Я… Я скоро стану бабочкой.
— Ага.
— Ну, да. Да! Я гусеница! Очень скоро я стану великолепной и красивой бабочкой. И буду порхать и кушать нектар, и разговаривать с цветами и танцевать с пчёлками на медовых вечеринках! Да!
— Я искренне за Вас рад.
— А сейчас я упала с того вкусного листа берёзы. И… и… и мне стыдно…
— Перестаньте. Вы столь прекрасны и Вы без сомнения будете самой красивой бабочкой. И самой желанной.
— Спасибо. Вы какой-то странный. А Вы кто такой?
— Ах, Вы так неожиданно свалились на меня, что я не успел представиться. Я тоже своего рода гусеница. Я личинка майского жука. И я черезвычайно рад Вашему визиту. Я только что вылез из-под земли и…
— Фу!
— И первое, что я увидел не Солнце, нет, я увидел Вас — ангела, посланного небом.
— М?
— Ветром, если Вам угодно, спустившим такое счастье на мою голову с берёзового листа!
— А Вы… льстец)
— Помилуйте. Это судьба.
— Ах, оставьте. Мне нужно как можно скорее вернуться на дерево. И никакая Вы не гусеница, и не личинка, а уже вполне сложившийся жук.
— Я?
— Жучара. Знаю я таких. Всего хорошего.
— Я Вас подсажу.
— Оставьте. Противный. А!
— Что?
— А!
— Что такое? Я только хотел Вас подсадить.
— Жукоед! Жукоед!
— Кто?
— Жукоед идёт сюда! Я его вижу! Спасайтесь!
— Бежим вместе!
— Я не могу.
— Спрячьтесь в траву.
— Поздно. Бегите один.
— Обратно в землю? Не могу. Какой-то толстый я стал. Сейчас разрою и мы уйдём вместе.
— Летите! Летите! Вы же жук!
— Лететь?
— Летите! Скорее же!
— Как лететь? Лететь…
— А!!!
Майский жук нежданно для себя зажужжал, захлопал крыльями и полетел.
— Я лечу! Вы видите? Я лечу! Ой-ой. Ха-ха-ха! Где Вы? Я подниму Вас на берёзу!
Жук услышал чавканье и увидел, как пухленькое волосатое тельце гусеницы исчезло в пасти того, кого она называла жукоедом.

С тех самых пор
юные майские жуки летят на гусениц, а потом на бабочек.

— Да хватит тыкать в него. Видишь же, нет ни связи, ни интернета. В этих чёртовых стенах ничего не берёт. Всё-таки должны здесь быть какие-то камеры наблюдения, что ли, я не знаю, указатели, — начинал впадать в отчаяние Женя, в течении трёх часов сохранявший непроницаемое хладнокровие и гробовое молчание.
— Идём туда, — всё ещё оптимистично настроенная Маша оторвалась от телефона, потянула Женю за рукав.
— Там мы уже были. И там. И там! И там! И там! Чем больше мы ходим, тем больше запутываемся. Есть железное правило — оставаться на месте катастрофы, тогда больше шансов, что найдут. В конце-концов, они же считают, сколько людей зашло, сколько вышло. Хотя… Чёрт меня дёрнул тебя послушать. Попёрлись на свою голову. Ну, как же! Дашка была! Такие фотки выложила! А я что, дура что ли! Вот тебе и умница. Я дурак, что повёлся. Слава богу, ребёнка с собой не взяли. Впрочем, даже не знаю что лучше: застрять с ребёнком в лабиринте или оставить его с твоим братом.
— Прекрати! — Маша залепила отмашистую оплеуху, мгновенно вместе с ней Машина бравада улетучилась и она разрыдалась, на груди оторопевшего Жени.
— Ты что, не надо. Всё будет хорошо. Немножко отдохнём и...
— А вот и я! — из-за угла возникла высокая худая фигура в цивильном костюме, красных кедах, с чем-то блестящим в руке.
— Женя, Женя, Женя, я боюсь.
— Что, крошки, заблудились? — сочувственно спросила фигура.
— Да. Здравствуйте. Вы. Вы не могли бы помочь нам?
— Я? — удивился незнакомец, затем обессиленно опустил руки: — Я сам тут плутаю уже две недели. Проклятое место! Да, герцог был хитёр. Но я разгадаю его загадку. Я уже близок к цели. Бли-изок.
— Две недели?
— Женя…
— А чем Вы, извините, тут питаетесь и вообще…
— Питаюсь? — незнакомец улыбнулся, с нежностью провёл ладонью по острию ножа: — Здесь недалеко есть закусочная, неплохая забегаловка, только умоляю, не берите там кофе, это не кофе, это…
— Закусочная? — Женя и Маша переглянулись: — Так Вы знаете как выйти из лабиринта?
— Конечно.
— А…?
— Я ищу центр этого дьявольского сооружения! Выходов я знаю уже четыре, но уверен, их гораздо больше. А вот где его центр! — Он схватился за голову: — Всё, не могу. На сегодня хватит. Устал. Кстати, вы не желаете перекусить или ещё побродите здесь?
— Женя…
— Пожалуй, мы бы выпили по чашечке кофе, правда, Маша? — как можно непринуждённей произнёс Евгений. Маша усиленно закивала.
Незнакомец скривил физиономию.
— Или лучше чай, э, с лимоном, — поспешил поправится Женя.
Незнакомец просветлел.
— Тогда прошу за мной. Тут недалеко. И неплохие круассаны. Да, позвольте представиться: Бенжамин Грин. Можно просто Бенджи.
— Женя. Моя жена Маша.
— Чудесно. Пойдёмте, пропустим по чашечке. Этот лабиринт никуда от нас не денется. Стоял пятьсот лет, ещё часик постоит, я думаю. Не так ли?
Не дождавшись ответа, незнакомец шагнул за невидимый на первый взгляд поворот. Женя хлопнул себя по лбу и неслышно выругался.
— М-м, — взял ошарашенную Машу за руку: — Пошли.
— Пить чай?
— Да. С лимоном…, — ещё раз выругался (уже вслух) и добавил: — И с круассаном...
Они свернули за Бенжамином Грином или просто Бенджи и через минуту вышли на шумную Улицу Фонарщиков.

— Лакрица, спаржа, порей, брокколи и, внимание, самое главное, — маэстро Пабло выпучил глаза, так, что белый колпак сполз до самых бровей и его возбуждённый указательный палец принял положение перпендикулярно полу: — Маракуйя!
— А! — мэтр Бульон (что произошло с ним впервые в жизни) выронил из рук шинковальный нож: — Нет!
— Да!
— Я больше не могу!
— Можешь!
Бульон попытался взять себя в руки.
— Шпинат!
— А! — Бульон сложился пополам.
— Папайя!
— А! — Бульон упал на спину, лицо исказила гримаса невыносимой боли.
Неумолимый маэстро Пабло склонился над угасающим коллегой:
— Ар-ти-шок!!!
— Э, — мэтр Бульон вздрогнул и испустил дух.
— Уф, — Пабло поправил колпак, протёр салфеткой мокрый лоб.
Он с удивлением оглядел присутствующих, затем, словно опомнившись, исполнив фуэте, подскочил к плите, ловко подхватил сковородку:
— Итак, сеньоры и сеньориты, готовим паэлья!

— Разрешите?
— А, Семён Владимирович, входите, конечно.
Переступая с ноги на ногу, Семён Владимирович вошёл в класс:
— По правде сказать, Юлия Борисовна, я иду в школу моего сына, как на Голгофу. Вы плачите?
— Нет-нет. Прошу, садитесь.
— Ну? Я готов. Что мой вундеркиндер опять учудил?
— Вы знаете, я была вынуждена поставить ему единицу. Единицу за литературу. И пять по русскому языку.
— Представляю… Позволите ознакомиться, или мне прийти с сыном?
— Нет. Я хотела, чтобы с этим ознакомились Вы. Возможно я не права…
— Юлия Борисовна, — Семён Владимирович выдохнул, сложил руки на парту: — Я готов...

— Э, напиться что ли…
— Ты что! Нельзя!
— Почему?
— Мы ждём Гондо.
— Ах, да. Ну, по маленькой-то можно?
— По маленькой, потом по большой, потом за второй побежим. А Гондо?
— А что Гондо? Вчера его не было. Позавчера его не было. Скоро вечер и сегодня его нет. Сука он, твой Гондо!
— Не говори так! Если он услышит, он никогда к нам не придёт!
— А он и так никогда не придёт! Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что его нет! Понимаешь? Он не существует!
— А! Не говори так!
— Не су-щес-тву-ет! Вот так! Это фантом, иллюзия, созданная твоим воспалённым извращённым воображением!
— А!
— Есть я, вот он я. Ты есть, вот он ты. А где Гондо? Гондо-о! Где ты? Отзовись! Нету его, поэтому он и не придёт. Никогда. Можешь ждать его сколько тебе угодно, а я не буду. Я хочу выпить и я выпью! Эй, Гондо! Останови меня, если ты действительно существуешь! Дай сюда бутылку!
— Нет!
— Дай! Третий день тут с ней таскаемся и только пялимся на неё. Дай!
— Нет!
— Извините.
— Тебе чего, мальчик?
— Меня прислал Гондо.
— А?
— Он просил передать, что сегодня его не будет, но он обязательно придёт завтра и очень просил подождать его.
— Завтра? Завтра… Хорошо.
— Опять завтра. Скажи этому Гондо, что… эй, а где мальчишка?
— Вот видишь, Гондо придёт завтра. Он пообещал.
— Ну-ну.
— Да успокойся, посмотри, какой чудный вечер.
— Э, напиться что ли…
— Ты что! Нельзя!
— Почему?
— Мы ждём Гондо.
— Ах, да. Ну, по маленькой-то можно...

— Слушай, ты извини, конечно, но давно хотел тебя спросить, зачем тебе вообще всё это нужно? Жрать, срать, ебаться — для чего всё это? Только ради удовольствия? Да, ты ответишь — всё это необходимо для поддержания и продления жизни. И ничего плохого нет в том, что это сопровождается удовольствием, то есть чувством глубокого удовлетворения. И да, оно заложено в нас, чтобы давать стимул к репродукции. Это всё понятно. Вопрос: для чего? Вот для чего ты существуешь? Только для наслаждений? Какая от тебя польза окружающим, человечеству, планете Земля, вселенной, в конце-концов? Чего ты жмуришься? Ну, объясни мне. Ты же считаешь себя венцом творения, так просвети неразумного, успокой мои волнения и тревоги. Молчишь? Так я тебе скажу.

Мурке славно дремалось под занудный, непонятный гундёж человека, в доме которого она жила. Однако, её порядком уже притомило его монотонное бубнение, даже начинало слегка раздражать. Её хвост пару раз поёрзал туда-сюда, выдавая её настроение. «Надоел. Пошлю-ка его за едой, что ли». Мурка потёрлась головой о руку, заурчала и слабо мявкнула, что означало: «Ступай, братец, покорми меня, потом можешь отдыхать, пока не позову».

— Эх, дура, ты, дура, — погладила ладонь Мурку между ушек: — Ладно, положу тебе в миску твои вкусняшки и пойду, не шали тут без меня.

Человек ушёл на кухню, кошка начала умываться: «Послушный он у меня. Сегодня, так и быть, схожу в лоток. Пусть порадуется».

— Мурка! Мурка! Кись-кись-кись!