Мэр Марчбола любил пить джин по утрам. Ничто не могло оторвать мистера Сэмуэля Крамма от этой практики, ни вселенский потоп, ни камни с неба, ни повышение закупочных цен на шерсть, однако стремительно приближающийся силуэт велосипедиста в клубах пыли, который мистер мэр приметил в окно, заставил его отвлечься от традиционного занятия. Это был почтальон Мэйлс. Спрыгнув на ходу, он влетел в кабинет мэра. Отчаянно жестикулируя, хлопал пастью в такт движениям рук, но не произносил ни слова. Крамм понимал, что привести Мэйлса в столь неурочный час могли только чрезвычайные обстоятельства, и его начали терзать самые ужасные подозрения.
— Что? Ну? Говорите же!
— Хэ! — только смог вымолвить задыхающийся почтальон.
— Кто? Интендант из Лондона?
— Хуже!
— Что может быть хуже интенданта из Лондона? — искренне удивился мэр.
— Она, — губы Мэйлса дрожали, голос трепетал.
— А! — мэр схватился за сердце: — Сбылось предсказание. Рано или поздно, это должно было произойти, — простонал он.
Так и не опустошённый бокал выпал из обессиленных рук, символично разлетелся вдребезги, расплескав терпкую влагу по дубовому паркету. Закатив глаза, мэр упал в кресло.
— Вот. Телеграмма от Хилкока, — Мэйлс развернул скомканный листок: — «Прибывает дневным. Крепитесь».
— Дневным? — оживился Крамм, посмотрел на часы: — У нас ещё есть время! Общий сбор! Живо, Мэйлс! Живо! — мэр пытался застегнуть жилетку на брюхе: — Это мой город! И ты его не получишь…

В церкви Святого Йорика шёл совет.
— Тише, дети мои! Тише! Будьте благоразумны! — взывал отец Браун к горожанам.
— Там, где появляется она — умирают люди. Она несёт смерть!
— Помните тройное убийство в Девоншире? А удушение малюток в Рокуэле?
— Чёрт бы её побрал! Я главный констебль Марчбола уже сорок лет, и я не позволю, чтобы наш мирный, уютный городок, занявший в графстве первое место по вязанию крючком, залился кровью! И, в конце-концов, мне до пенсии осталось полтора года.
— Что же делать, джентльмены?
— Пожарный оркестр поднят по тревоге!
— К чёрту ваш оркестр! Нельзя допустить, чтобы она вошла в Марчбол!
— Идея! Идея!
— Говорите, сын мой.
— Объявим карантин. Не знаю. Холера, оспа, чума! Что угодно, только не пустить в город это исчадие ада, ведущее за собой гибель!
— Генитально!
— Потрясующе!
— Браво, Пиггс! Вот что значит старая гвардия!
— Спасены!
— Господь услышал нас.
— Так, решено! Эпидэмия! Полнейший карантин! Необходимо организовать посты на дорогах. Ещё не всё потеряно! Где доктор? Срочно сообщить по радио! Где доктор Филлипс? Док…, — мэр Крамм осёкся на полуслове, так и застыл с раскрытым ртом.
В зале повисла гнетущая тишина. Взгляды горожан были прикованы к двум фигурам, возникшим у входа.
— Джентльмены, — вошедший доктор Филлипс снял шляпу и повернулся к маленькой пожилой даме по правую руку от него: — Позвольте представить…
— Автобус сломался, — залепетала шустрая старушка, тиская огромную коричневую сумочку: — Но доктор Филлипс любезно согласился подвезти меня.
Все посмотрели на доктора. Под недружелюбными взглядами тот заёрзал на месте, и пока ещё не сознавая причин вдруг возникшей нелюбви, продолжил: — Позвольте представить, э-э, мисс Марпл…
Неизвестно, сколько бы длилась немая сцена, но послышались быстрые шаги, вбежал запыхавшийся юный констебль Роуз:
— О, простите доктор. Мэм. Моё почтение, святой отец. Мистер Крамм, Вы здесь! Насилу нашёл всех вас.
— Что? — глухо спросил главный констебль.
— Звонили из дома Эшеров…
— И? — оставалась ещё маленькая надежда...
— Похоже, — юный Роуз почувствовал себя неловко и виновато под сотней пытливых глаз, казалось от того, что он сейчас скажет, решалась судьба человечества: — Похоже, у нас убийство, сэр.
Со словом «убийство» последние силы покинули приход Святого Йорика и только старушка, спутница доктора Филлипса, вдруг оживилась и, подхватив под локоть оторопевшего Роуза, энергично заговорила с ним о черешковых гортензиях.

https://www.youtube.com/watch?v=c2OkUiU5M9Y

На Алейроне наступила весна.
Впрочем, как наступила? На этой маленькой планете (в пять раз меньше Луны) весна была постоянно, поэтому наступила весна, конечно же, по Земному календарю. Алейрон обладал атмосферой, притяжением, на нём была вода, флора, кое-какая фауна, и этот шарик удачно располагался на пересечении торговых путей. Для перевалочной базы он был маловат, поэтому ограничились тем, что поставили на нём маяк, который помогал кораблям держать ориентир во время космических бурь, звёздных затмений и прочих стихийных бедствий. Маяк представлял собой полностью автоматическую хуйню на солнечных батареях, единственной задачей которой было бесперебойное пускание сигнала на торговой частоте. Прибор работал исправно многие десятки лет, имел гарантийный срок — бесконечность, но по инструкции к нему прилагался смотритель — человек, и помощник смотрителя — робот. Как всегда человечество не доверяло ни своим изобретениям, ни самому себе.
Итак, наступило первое марта, а значит заканчивалась вахта смотрителя маяка.
Семён вышел из домика, смачно зевнул, почесал голое пузо, лениво оглядел территорию, бздынькнул подтяжками и крикнул:
— Петруха!
Послышались поспешные шаги, сопровождаемые скрипом и свистом. Из зарослей ежевики вышла металлическая тумбочка на четырёх ножках. Перед собой тумбочка несла поднос, держа его на вытянутых руках. Эта тумбочка и был помощник смотрителя маяка — робот ПТР (и куча всяких цифр), которого дежурный смотритель Семён Семёнович Чародеев называл Петрухой.
Петруха замер с подносом перед Чародеевым. Чародеев взял с подноса стакан, опрокинул в себя его содержимое, сморщил физиономию:
— Уф… абрикосовая…, тьфу.
Поставил стакан, взял тут же приготовленную, уже дымящуюся сигару.
— Ну, чё там? — спросил он.
На тумбочке появился экран, в экране две точки, под ними черта.
— Все системы функционируют в штатном режиме, — сообщил прямоугольный смайл.
— Да я не про это. Чё там со сменой? Подтверждение пришло?
— Никак нет.
Семёну показалось, что он ослышался:
— Что значит никак нет?
— Пришло уведомление. Секундочку, — тумбочка затрещала и начала изрекать: — В связи с объявлением военного положения все объекты категорий Ц, Д, Е переводятся в аварийный режим «красный код». Согласно уставу...
— Хватит.
Тумбочка замолчала.
— Ну? Чё вылупился? Загинайся.
Петруха повернулся спиной, слегка наклонился вперёд.
Семён с размаху пнул робота и тот, получив ускорение, скрылся в ежевике.
Семён Семёнович лёг на траву. Над ним простиралось синее небо. Тут же налетели мошки. Местные мошки не кусались и не лезли в глаза, они просто обследовали непонятный предмет и удалялись по своим мошьим делам.
Чародеев протянул руку наугад, что-то нащупал, сорвал, поднёс к лицу. Клубника. Вот ведь землица, что ни воткни, всё растёт. И в самом деле райские кущи.
Маяк ещё два года назад вместо подтверждения о прибытии смены получил извещение «красный код», которое могло означать единственное — началась война. Кого и с кем не имело никакого значения, потому что результат этой войны мог быть только один. Сигнал больше не повторился, Петруха его послушно записал и ежедневно скрупулёзно прокручивал, как последний полученный. Сигнал не повторился, значит всё закончилось. И нет больше ни Земли, ни Луны, вообще ничего. Только забытый всеми Алейрон, райский сад на пересечении мёртвых путей, где вечная весна. Маяк, как дрожащий огонёк свечи во тьме, на который, быть может, прилетит заплутавшая в ночи бабочка. Ведь маяк будет работать даже когда не станет его смотрителя, будет работать, когда остановится и замрёт бестолковый робот-помощник, будет работать, а значит когда-нибудь кто-нибудь его услышит и, возможно, обретёт здесь пристанище, и в этом крохотном Эдеме начнётся Возрождение, эпоха Неоренесанса...

— Петруха!
Петруха замер с подносом перед Чародеевым.
— Абрикосовая?
— Никак нет. Гранатовая.
— Уф, … тьфу… дрянь какая… Ну? Чё там?
— Все системы функционируют в штатном режиме.
— Ну, хорошо, что функционируют, — Семён бздынькнул подтяжками: — Давай в шахматишки, что ли, погоняем?
— Отличная идея, мастер.
— Иди в беседку, расставляй.
— Есть!
Человек с грустью и обречённостью смотрел, как металлическая тумбочка, скрипя и переваливаясь с ноги на ногу, поковыляла к беседке.
— Надо бы его солидолом смазать, да и почистить не мешает. Заебал своим скрипом…

Википедия:
Чайная церемония— превращённый в своеобразный светский ритуал процесс заваривания чая и последующего чаепития.

В чайнике воды не бывает никогда. Это закон. Набрал. Теперь, пока вода не исчезла, успеть поставить на огонь. Есть. До момента закипания минимум пятьсот восемьдесят восемь минут. В ёбанном заварнике заварки, разумеется, нет. Беру чай в пакетике. Но это же не простой чай в пакетике, это ублюдочный чай в ублюдочном пакетике, который, чтобы достать, надо сначала разорвать ублюдочный пакетик внутри которого он есть. Естественно ублюдочный пакетик не рвётся, он же ублюдочный, поэтому только режется ножницами. С сахаром? Да ты, парень, экстремал. Вероятность, что в пидарастической сахарнице есть сахар равна нулю. А вдруг? Нет. Здесь вдруг не бывает. Только наши блядские упаковщицы умеют завязывать такие блядские узлы на пакетах с сахаром. Развязать? Утопия. Самообольщение. Разорвал. Половина продукта перемещается на стол и пол, но половина всё-таки, каким-то чудом, попадает в сахарницу. Почти всё. Пакетик, сахар и ложка уже в кружке. Осталась малость. Дождаться кипятка.
Солнце клонилось к закату…

Капитан Зелёный не мог пошевелиться. Громозека намертво приковал его своими лапами к креслу. Профессор Селезнёв стоял чуть поодаль, ковыряясь в зубах именной золотой булавкой Зелёного «За Альдебаран», а профессорская дочь Алиса (вполне уже оформившаяся бестолочь) склонилась над капитаном с опасной бритвой и намыленным помазком.
— Побрей его без мыла, детка. Он же у нас крутой, — Селезнёв вытер булавку и приколол себе на комбинезон.
— Хи-хи-хи…, — захихикала Алиса.
— Гы-гы-гы…, — загыгыкал Громозека.
— У-тю-тю-тю, — девчонка запустила пальцы-червячки в бороду капитана: — Прекрасное далёко, не будь ко мне жесто-око…
Сверкнули очки профессора, блеснуло лезвие бритвы.
— Не надо!!! А-А-А!!!

Зелёный проснулся. Опять на полу.
Схватился за бороду. На месте. Потрогал булавку. Тут. «Проклятье. С ума сойду».
— Не спится?
— А? — Зелёный обернулся на голос.
В приоткрытую дверь каюты смотрели две головы.
— Я же говорила, он не спит, — недовольно буркнула голова Алисы и исчезла.
— Хм, — голова Селезнёва бросила завистливый взгляд на золотую булавку, нелепо улыбнулась и тоже скрылась.
Через секунду показалась огромная голова Громозеки. Она совершенно бесшумно вылезла из-за двери, замерла. Глаза-буравчики долго и неподвижно сверлили ничего не выражающим взглядом ошарашенного Зелёного, затем голова также бесшумно удалилась, дверь в каюту плотно закрылась.
«Всё это добром не кончится».
Капитан забрался в койку, хотя понимал, что сегодня уже не уснёт.

В общем-то, ничего в ней особенного и не было. Ну, жопастенькая. Ну, сисястенькая. Губки бантиком, ямочки на щеках. Приветливая и улыбчивая. Ну, миленькая. Не более. Короче говоря, ничем не примечательная. Только вот брови. Как попадались Вралеку эти брови на глаза, так и не мог он от них отвести взгляда. Воронёные, густые, ухоженные. И стоило Вралеку на них засмотреться, он терял волю, как зачарованный удавом кролик, и щёлкни Радка пальцами, немедля запрыгнул бы к ней в пасть. Вралеку, каждый раз, когда они сталкивались на лестнице или в коридоре конторы, стоило огромных усилий не показывать насколько он подвержен влиянию волшебных бровей. И лишь одно объяснение этому феноменальному воздействию приходило Вралеку на ум — брови ненастоящие. Искусственные. Приклеенные, наращенные, нарисованные, какие угодно, но только не могли они быть природным даром. Необходимость установить истину овладела Вралеком всецело. Страдания умственные переходили в духовные, из духовных в физические и следовало положить этому конец. Но как? Единственный способ — подобно Фоме-неверующему, что просовывал пальцы в раны на руках Христа, собственноручно убедиться в подлинности, или же фальшивости бровей. Вралек твёрдо решил обрести потерянный покой и, набравшись храбрости, преодолев в себе врождённую наглость, стараясь не смотреть на манящие брови, пригласил Радку на свидание. К своему величайшему изумлению Вралек получил согласие...

«Спит. Хорошо», Вралек осторожно, выверяя каждое движение, высвободился от одеяла, склонился над безмятежно лежащей рядом Радкой. Ни секунды не колеблясь, он уцепился за бровь и резко дёрнул.
— Ай! — подскочила Радка.
— Гляди-ка, настоящие, — вертел перед собой Вралек пучок волос.
— Ты что? Больно же!
— Я думал они искусственные.
— Что? — раскрыв рот, Радка с ужасом вглядывалась в счастливое лицо Вралека. Ужас сменился злостью, она схватила своей крепкой ладошкой Вралека между ног и рванула, что было сил.
— А-А!!! — скрюченный Вралек выпал из кровати и заорал благим матом, кувыркаясь на полу.
— Хм, гляди-ка, настоящий…, — удивлённо подняв повреждённые брови, Радка рассматривала предмет, оставшийся в её руке…

Наконец-то заканчивается год Жука и грядёт ему на смену год Черепахи, от которого так много ожиданий.

Черепаха всех смешит,
потому что не спешит.
Но куда спешить тому,
кто всегда в своём дому?

— Русская литература, русская литература… об чём тут вообще можно говорить? Тургенев русский писатель? Не смешите меня. По пачпорту — да. Этот русский писатель в России от силы полгода прожил, наездами, а всё остальное время писал в Париже про своих тургеневских барышень, которых в глаза не видел, ни понятия, ни представления не имея о русских лярвах. Конечно, сидел там увешанный французскими поблядушками из Мулен-Ружа и мечтал, выдумывал, воплощал свои пубертатные фантазии. Есть, мол, в русских селениях такие гордые и почтительные, преданные и самоотверженные ляли. А вся Европа, раскрыв рот, зачитывалась этим бредом и удивлялась: где сие чудеса такие? Да что Европа! В России читали и млели от этой фантастической чуши. И обратите внимание, что все образы идеальных женщин в литературе написаны мужчинами. Поэты-мечтатели. Фантазёры. Достоевский Тургеневым срам в нужнике подтирал, он-то знал правду жизни, хорошую школу прошёл. У него что ни баба, то или блядь, или дура, которую прибить — святое дело. Великий русский писатель. Слеза ребёнка. Красота спасёт мир. Круглый стол овальной формы! Да напиши я такое в школьном сочинении, меня бы высекли, а он — пожалуйста, ему можно. Ему нужно. Когда через две недели роман сдавать, тут уж не до идиоматической эстетики и правок. А сам у Диккенса сюжеты пиздил. Достоевский у Диккенса, Толстой у Гюго, Островский у Мопассана, Крылов у Лафонтена. Некрасов не стесняясь шекспировские сонеты, так сказать, «адаптировал» под местный колорит. Пушкин всю жизнь Байрону подражал, Лермонтов — Пушкину. Мышка за Жучку, Жучка за внучку. Вот вам и вся великая и могучая русская литература. А получается великая русская литература это «Репка», «Колобок» и, извините, «Курочка ряба», да и та в устном изложении.
— Стоп! Тайм овер! Реклама! Спасибо большое, Викентий Тихонович. Было очень интересно.
— Это что… вы что, это всё записывали что ли?
— Нет.
— Слава богу.
— У нас прямой эфир.
— Постойте, я думал, мы так… беседуем… перед записью…
— Огромное спасибо. Как договаривались, всё живьём, целиком, без купюр.
— Ёб вашу мать…
— Вы извините, у нас ещё четыре гостя сегодня. Времени в обрез. Кто там у нас следующий?
— Серёга, там у входа какие-то люди собираются. Говорят, из общества любителей классики. Викентия Тихоновича спрашивают.
— Да? Ну так проводи его. Ой. А где? Где Викентий Тихонович?
— Во даёт профессор. В окно сиганул.
— Три, два, один, эфир!
— Итак, мы продолжаем наши «Ночные бдения». Сегодня разговор о русской литературе и следующий гость, прошу любить и жаловать, заслуженный деятель искусств Марьяна Разумович. Здравствуйте, Марьяна.
— Здлятвуйте, Сельгей… Здлятвуйте...

— Сенсорное поколение.
— Да брось ты. Гляди лучше — клюёт. Подсекай.
— Дети перестали общаться с родителями. А зачем? Теперь, чтобы узнать кто такие латифундисты не надо спрашивать папу: «Папа, а кто такие латифундисты?», или лезть в энциклопедию. Теперь достаточно ткнуть пальцем в четырёхугольник, доктор Гугл знает всё. Общение сводится до «Как дела?». «Нормально». «Дай пожрать». «Дай денег». Так и хочется сказать: «Попроси у доктора Гугла!». Конечно я накормлю своего ребёнка, и напою, и одену, и обучу, и вылечу и зад ему маслом смажу, если понадобится, только для этого нужны родители? Приложение. Гаджет. Гугл знает всё… А чуть что случается, бежит не к Гуглу, почему-то, бежит к папе с мамой. И сами-то детей не хотят. Живут в телефоне. Работают в телефоне. Ебутся в телефоне…
— Что то ты разошёлся, зануда. Вон, сорвался твой карасик. Всё, хватит на сегодня рыбалки. Ты своим доктором Гуглом всю рыбу распугал. Ставь на закидон и пошли дёрнем по стаканчику.
— Пошли...
— Слушай, а кто такие латифундисты?
— А хуй его знает. Надо загуглить.

Лодка ткнулась носом в берег. Из лодки выскочил мужчина. Повернулся, чтобы подтянуть её. Рванул на себя. «А-А!!!», в задницу упёрлась коряга. Мужчина упал лицом в лодку. «А-А!!!», в лицо вцепились рыболовные крючки.На голове оказался садок. В попытке высвободится мужчина задел леску на удочке. Дёрнул. Катушка начала раскручиваться. Через минуту, опутанный с ног до головы леской, крючками в лице, садком на голове мужчина замер на дне лодки. Он слышал тишину природы, видел голубое небо. В небе пролетела стая уток. «Клином идут...», подумал мужчина. Начали собираться комары. Отвратительно пищали, кружили, прицеливались, выискивая место для укуса. Невдалеке что-то зашебуршало, плюхнуло, всплеснуло. Над бортом показалась мохнатая голова. С несколько секунд тёмные глазки и подвижный нос изучали обстановку, затем мохнатый забрался в лодку, обнюхал мужчину, ловко прошёлся своими шустрыми лапками по его карманам. Мужчина попытался сопротивляться, но существо задрало мокрый хвост и уселось мужчине на лицо. Через некоторое время судороги прекратились, мужчина затих.

«Дорогой друг, не знаю, буду ли я жив, когда ты прочтёшь это письмо, и прочтёт ли его кто-либо. Судьба сыграла со мной злую шутку и я оказался пленником дядюшки Ондатра, так я его прозвал, и, похоже, ему нравится это. Благодаря его любезности я имею возможность написать эти строки  собственной кровью. Он держит меня в своём камышовом домике с одной единственной целью, чтобы я читал ему вслух книгу Карела Чапека «Война с саламандрами». Невозможно определить понимает ли он что-либо, но при слушании становится спокойным, прекращает кричать и впадает в некий транс. Выбраться у меня нет ни сил, ни средств. Дядюшка Ондатр ежедневно съедает по кусочку от моей ноги и ей же подкармливает меня, чтобы я не умер от голода и мог читать. Осталось четыре главы. Вместе с надеждой запечатываю послание в бутылку, которых здесь в достатке, и бросаю в воду. Домик находится на правом берегу, рядом с «лягушачьим садом», напротив сломанной ольхи. Разыщите Бурминстрова. Обязательно. Прощайте. Мне пора читать.».
 
– Моё имя Болеслав Яблонский, – смущённо произнесла саламандра: – по моему мнению, это красивое имя. Я его выбрал из моей книжки.
– Что же вы, пан Яблонский, хотели бы передать нашему народу?
Саламандра на мгновение задумалась.
– Скажите своим соотечественникам, – с глубоким волнением произнесла наконец она: – передайте им… Да не предаются они старым раздорам среди славян… пусть хранят в своей благодарной памяти Липаны и в особенности Белую гору! Наздар! Честь имею кланяться! – внезапно оборвала саламандра свою речь, очевидно стремясь справиться с нахлынувшими чувствами.

https://www.youtube.com/watch?v=s4-0Nk8hoZU

— Итак, господа. Дело вырисовывается, — инспектор Муль (полноватый коротышка в тёмной тройке и галстуке-бабочке, он больше напоминал эстрадного конферансье, чем полицейского) прохаживался по комнате, поочерёдно заглядывая всем присутствующим в глаза: — Никто не покидал здание до моего приезда? М?
— Нет, сэр.
— Прекрасно. В таком случае убийца среди вас и, смею заверить, я найду его. Впрочем, если он, — инспектор подошёл к рыдающей даме: — Или она… сознается в содеянном, моё тщеславие не пострадает, а ему, или ей, — Муль ещё раз бросил взгляд на мадам Баблс: — Это зачтётся при вынесении приговора. Но, то, что преступник будет разоблачён — вне всяких сомнений.
— Каким же образом? — выразил общее удивление сэр Донован.
— Это довольно просто. Тот, кто менее всего в подозрении и есть преступник.
— Тогда я знаю кто это! — воскликнул доктор Людвиг, сверкнув круглыми очками.
— Кто?
— Вы!
— Что?
— Если следовать вашему методу, Вы и есть убийца!
— Что Вы себе позволяете? Я полицейский инспектор!
— Вот именно! Это же неоспоримо логично! Кто станет подозревать полицейского? А значит, Вы и убили!
— Чёрт знает что! Я вне игры. Я веду расследование.
— Идеальное прикрытие.
— В самом деле…, — задумчиво произнёс сэр Донован.
— Зачем Вы это сделали? — всхлипнула миссис Баблс, утираясь кружевным платочком.
— Я этого не делал! И в конце-концов, у меня алиби. Я прибыл на место уже после убийства, причём вы же сами и вызвали меня сюда.
— Действительно, — щёлкнул пальцами доктор: — Не сходится. А жаль.
— Что значит жаль?
— Как бы славно всё вышло. А теперь нам снова придётся подозревать друг друга.
— Оставьте расследование мне, — строго сказал инспектор Муль, затем обратился к заплаканной даме.
— Вы, я так понимаю, мадам Баблс?
— Да.
— Вы супруга покойного мистера Баблса?
— Нет.
— Вот как? Что же, однофамильцы?
— Я вдова.
— Хм, в самом деле. Теперь вдова, и, надо полагать, прямая наследница. Как всё удобно сложилось, не правда ли, мадам? — Муль победно огляделся.
— О чём это Вы? — возмутилась вмиг просохшая вдова: — Не вижу в этом ничего удобного. И что я могу от него наследовать, когда он всю жизнь пропивал и прожирал моё приданое? Его кальсоны? А теперь мне же ещё тратиться на похороны? А мои несчастные малютки?
— Да, я понимаю.
— Оставьте вдову в покое, инспектор, Вы же видите, она неутешна. И, скорее, мистеру Баблсу была бы выгодна потеря мадам, нежели наоборот.
— Пожалуй.
— Господа, помогите отодвинуть. Совершенно невозможно пройти к бару, — кружил вокруг мистера Баблса изнемогающий от жажды Пендертон.
— Не трогать тело!
— Увалень. Не могли его пришить где-нибудь в другом месте...
Дверь торжественно распахнулась, вальяжно вошёл статный брюнет с проседью, сообщил: «Кушать подано!», развернулся и столь же величаво удалился.
— Кто это? — подпрыгнул Муль.
— Это мой дворецкий Лиммит, — пояснил сэр Донован.
— Да? Хм, — инспектор почесал усы, но тут же, не без усилий, но решительно отвергнул возникшую было версию: — Нет. Это было бы уже чересчур… Итак, джентльмены и леди, отбросив всё возможное, вернее, невозможное, становится неопровержимо очевидным, что убийца Вы! — он ткнул толстым мизинцем в сторону Пендертона.
— Я? — изумлённый Пендертон с пустым бокалом в руках замер на месте, его рыжие бакенбарды распушились и он стал похож на испуганного кота.
— Невозможность подозревать кого бы то ни было другого является единственно верной уликой.
— Да я впервые вижу эту..., — Пендертон пригляделся к покойнику, поморщился: — Эту омерзительную рожу. Она похожа на собачью задницу! Только вглядитесь. Натуральная облезлая, дряблая бульдожья жопа!
— Ну, хватит! — труп с кряхтением приподнялся: — Это уже выходит за всякие рамки!
— А! — мадам Баблс упала в обморок, увлекая за собой инспектора.
— Кто дал Вам право обсуждать мою внешность? — чудесно воскресший мистер Баблс встал на ноги, и, похоже, начал злиться не на шутку: — И что здесь происходит, хотел бы я знать? Стоило мне на минуту вздремнуть, как все будто с ума посходили! А Вы, Розалия… Эй! Оставьте мою жену в покое!
— Снимите её с меня, ради бога, пока не произошло ещё одно убийство! — гремел из-под пышной юбки голос инспектора.
Общими усилиями удалось отделить мадам Баблс от инспектора и переместить её на диван.
— Выпейте, прошу Вас, — подбежал с бутылкой наконец-то добравшийся до искомого Пендертон: — Господа, это нам всем необходимо. Инспектор.
— На службе не употребляю! — категорически объявил запыхавшийся Муль и тут же залпом осушил предложенный стакан.
— Что же, — сказал сэр Донован, когда все немного пришли в себя: — По-моему всё складывается как нельзя лучше, не так ли?
— Убери руки! — Баблс отпихнул доктора Людвига, настойчиво пытавшегося расстегнуть лиф мадам Розалии.
— Вы меня неправильно поняли!
— Я тебя правильно понял!
— Я только хотел облегчить ей дыхание.
— Куда же Вы, инспектор? — сэр Донован остановил направляющегося вон Муля.
— Мне здесь нечего делать. Лишь бы в отделении не узнали, — огрызнулся тот.
— Я понимаю, мы Вам доставили некоторые неудобства, но, поверьте, абсолютно ненамеренно. Мы все, как и Вы, находились в чрезвычайном заблуждении. Стали жертвами, так сказать, сложившихся обстоятельств, которые в итоге, и только благодаря Вашим усилиям и мощи Вашего аналитического ума, счастливо разрешились. Мы глубоко признательны, и не откажетесь же Вы отужинать с нами, тем более, что уже с четверть часа, как Лиммит сообщил, что кушать подано. Перепела, барашек, артишоки, устрицы, итальянский вермут…
— Ну, — замялся Муль: — Если Вы настаиваете…
— Господа! Мадам! Прошу всех в столовую! Прошу-прошу!
Галдя и хихикая компания расселась за столом и вскоре уже никто не вспоминал о, казавшемся теперь нелепым, казусе.
— А как же это у вас всё всё-таки началось? — раздобревшего инспектора Муля никак не отпускала история, которая неслабо могла ударить по его репутации.
— Вы представляете, инспектор, как в дешёвенькой пьесе: погас свет, крики, звук падения, свет загорается и вот перед нами труп! Доктор весьма убедительно констатировал насильственную смерть, и как же нам следовало поступить, если не обратиться за помощью к специалисту?
— Вы всё правильно сделали, господа. Совершенно пра…
Погас свет.
В возникшей мгле раздался безумный крик мадам Баблс и тут же что-то тяжёлое громко стукнуло об пол.
Инспектору стало дурно. Он понял две вещи: первая, что он перебрал с устрицами, вторая — на этот раз у него нет алиби...

https://www.youtube.com/watch?v=UCzqvrYbzwE