Вот она — великая тайна чудо-пулемёта, который не дал Верещагин Сухову, и который жена Верещагина безхозяйственно утопила в Каспийском море.

«Эсмеральда».

— Терпеть не могу! Бесит аж! До трясучки! Что вы меня учите? Что вы меня лечите?
Кто не пил водки, тот не знает вкуса воды. Кто не мучился похмельем, никогда не поймёт полноты счастья трезвости. «Как можно пить эту га-адость..?», и рыло свиное кривит, аж бижутерия на ушах звенит. А ты пила когда-нибудь? «Нет!». А откуда ты тогда можешь знать, что это гадость? А то, что ты жрёшь – не гадость? Мармеладки, шоколадки, тортики, тортики, конфетки. Пирогами и блинами, и сушёными грибами.
Жопа уже в телевизор не помещается, она всё жрёт и жрёт, жрёт и жрёт. Алкаш у прилавка последнее считает, на шкалик не хватает. Эта жирными своими сосисками в кошелёчке монетки собирает «Ватрушку, вот эту с кремом. Ах, она с творогом? Тогда вот это пирожное с шоколадной глазурью. Без шоколада?». С кремом… Пропусти ты мужика. Видишь, он сдохнет сейчас. Ему двух рублей не хватает. Добавь. Спаси жизнь человеку, и тебе польза. «А этот с мускатом? А с фундуком есть?». Есть с фундуком. Есть. И с фундуком, и с сундуком, и с судаком…
Тпру… приехали.
Женя присел на скамейку, придерживая коляску рукой.
— Тут и подождём нашу маму, да, сынок? Вот тебе ещё, кстати, пример. Далеко ходить не надо. Вот скажи мне, ну что можно делать в парикмахерской тридцать минут, а? Тридцать! Ладно бы очередь, по записи же. Молчишь. М-м. Спит. Ладно, — Женя поднялся: — Пошли, сделаем ещё круг.
Молодой мужчина не спеша покатил детскую коляску, в которой спал его маленький сын, по дорожке вокруг небольшого парчка, напротив салона красоты «Эсмеральда».

Сервант.

— Править по румбу! Наводить по головному! Так держать! Весь огонь по «Такачихе»! Идём на «Асаму». Последний парад, господа! А-а!!!
Виктор резко подскочил на постели.
— Опять? – Настя лежала рядом, подперев щёку кулаком и смотрела на мужа.
— А? – хлопал глазами Виктор.
— Опять «Варяг» приснился?
— Ага.
— Ц!
— Ничего-ничего, ты спи. Спи.
— Заснёшь тут. Ты вот что, Вить…
— А?
— Иди возьми там. В серванте.
— Чего в серванте?
— Ну, выпей. Может хоть заснёшь спокойно, а то если Цусима приснится, я вообще тогда не знаю…
— Я ж сказал — я завязал! Всё. Так засну. Гаси иллюминацию.
Виктор накрылся одеялом, повернулся на бок.
— М-м, — вздохнула Настя и выключила лампу, покопошилась и вскоре тихо засопела.
— В серванте, значит, — почесал под коленкой Виктор: — Ну-ну…

Антон Палычу посвящается)

Моя любовь к миру слева,
там, где пышная Клава,
Где ест яблоки Ева,
где моя слава.

Двое шли морозным светлым вечером по заснеженному тротуару.
— Люди долбоёбы, это известно всем. Неадекватные, неподдающиеся объяснению поступки они называют непонятным величественным словом «логика». Похоть, разврат, извращения — любовью. Узаконенное убийство себе подобных – присягой. Грабёж, воровство и мздоимство – благотворительностью или налогом. Налогом на что? На планету Земля? Родился, вырос, будь добр плати. Кому? За что? Самовольно присвоенное право уничтожать всё живое на этой Земле – необходимостью. Скажите, друг мой, разве это не долбоебизм?
Тонкий напрягся, съёжился, становилось холодно:
— Неужели все?
— Все!
— А наши мамы, бабушки… ну
— Я говорю не о женщинах, а о людях.
Тонкий задумался.
И создал Господь человека, и из ребра его женщину.
— Вот посмотри, идёт впереди красавица. Сейчас подскользнётся и упадёт.
Впереди быстро идущая девушка в дурацкой вязанной шапке с ушами подскользнулась.
— Ай!
Толстый успел, подхватил её на руки:
— Такие красивые ножки, что же Вы их не бережёте?
Поставил её на место, подобрал под руку Тонкого, ускорил шаг.
— Я же говорю, все люди долбоёбы… А война? Чисто человеческое изобретение…

Девушка с недоумением смотрела вслед удаляющейся странной паре и молча прошептала: «Спасибо».



— Знаешь, я думаю у нас дома холодно, потому-что на улице так холодно, да?
— А? А-а… Да! Да-да-да-да-да….

Свадьба в деревне. Батя сына женил, неделю гуляли, как положено.
На утро, после брачной ночи, сын на крыльцо (дома напротив) выходит, потягивается, яйца чешет, орёт:
— Батя! Батя!
Батя выходит:
— Ну? Как?
— Пять палок кинул!
— Молодец! А я одну.
На следующий день:
— Батя!!!
— А?
— Три палки!
— Мой сынок… А я одну!
Проходит день. Два. Тишина. Батя валенки надел, выходит на крыльцо:
— Сынок! Сынок!
Помятый, небритый сынок выходит.
— Ну? Как?
— Да ну его на… батя...
— А я одну....

— А-ах! — скинул карты Рувич: — Штосс без меня! — он допил бокал и уступил место чернявому кудрявому в штацком.
Смирнов закрыл пулю, попросил новую колоду:
— Штосс? — спросил он, оглядываясь на присаживающихся за игру.
— Очко, — отставной уже майор Мартынов уселся за сукно: — Позволите?
— Если господа не против?
— А! — махнул рукой Рувич: — Очко! — и плюхнулся рядом с Мартыновым, задев его съехавшим набок доломаном.
— Сдавайте, князь, — чернявый штатский выразил готовность.
— Прошу. По пять.
Положили банк. Рувич снял банк. Князь Смирнов метал.
Курчавый спрятал свои две карты. Рувич спросил ещё три. Мартынов одну.
— Позволите себе? Так-с. Вскрываем?
— Хм, так.
Карты легли на стол.
Штатский встал. Лицо его светилось мертвецкой бледностью. Он молча вышел за дверь.
Офицеры переглянулись.
— Штосс? — спросил Смирнов.
Пьяный Рувич с трудом поднялся из-под стола:
— Все… непре… менно...
Мартынов достал из кармана пачку билетов:
— Пожалуй.

Так вот эти «учёные» утверждают, что кошки мурлычат только для человека. В общении с собратьями кошки такой потребности не испытывают.

(посвящается замечательному советскому фильму и Джеймсу Чейзу в частности...)

— Украсть принцессу? Ты в своём уме? – удивился Худой.
— Здорово! Гы-гы-гы, — обрадовался Амбал и захлопал в огромные ладони.
— Да, украсть, — не унимался Коротышка: — Зато мы обеспечим себя до конца наших дней.
— О, в этом я не сомневаюсь. Тем более, что дней нам после этого останется немного, а единственное, что мы себе обеспечим, так это четвертование на королевской площади. Я видел, как это делается. Сначала отрубают одну руку, затем вторую, потом одну ногу, потом другую, это может длиться целый день на потеху толпе, и когда всем становится скучно, отрубают голову. Как тебе такое зрелище?
— Не. Не. Не хочу, — замотал головой Амбал.
— А почему бы тогда не украсть самого короля, а? Украсть принцессу… За нами тут же отправится вся королевская конница и вся королевская рать.
— А мы и не будем требовать с неё выкуп. Мы продадим её в соседнее королевство.
— Что?
— А вот что… Украдём принцессу, доставим её её же жениху, получим денежки и всвить! На острова. В Британию! Будем жить, как лорды…
— Да-да! – зашлёпал лапами Амбал.
— Ездить в каретах. Со слугами в ливреях… Как настоящие джентльмены.
— Да-да!
— Какого чёрта! С чего ты взял? И какой такой принц…
— Принц Эдуард-Тощий, последний из рода Кривоногих. Уж он-то отсыпет не меньше ста тысяч монет за принцессу.
Худой поднялся, недовольно замотал головой, коротышка схватил его за рукав:
— Послушай! Мне сорок два года, пятнадцать лет за решёткой, остальные в таком же аду, только по ту сторону! Я хочу, наконец, жить!
— Осади, — Худой выпрямился.
Амбал встал, глядя на обоих  круглыми глазами.
— Делаем дело и расходимся, — сказал Худой.
Коротышка долго буравил Худого взглядом.
— Дело верное, — выдохнул он.
Худой присел:
— Обсудим.
— Да-да! – Амбал поломал об свою голову камень (припасённый на подобный случай) и устроился держать военный совет….

Услыша плачь котёнка, вернуться за ним на космический корабль, по которому бродит инопланетная тварь, сожравшая твой экипаж.
Пойти в дом (где тебя ждут, чтобы убить) за часами, которые тупая подружка оставила на керамическом кенгуру.
Лгать в глаза с надеждой на доверие, чтобы получить кусочек булочки.
Иногда я думаю: а смог бы я?
И всё чаще отвечаю -
Нет.
Теперь уже нет.
И мне не совестно.
Проще подорваться на мине и взлететь.
Опять на Луну.

Один не значит одинок.