Даже если Антонио Сальери действительно погубил Вольфганга Моцарта, без сомнения, дорогие потомки, он заслуживает, ну если не оправдания, то хотя бы понимания)

В Розовом зале дворца был накрыт огромный стол. Его величество Леопольд Шестой обожал кулинарию, это была его тайная страсть; он изобретал рецептуру, экспериментировал, готовил сам и очень преуспел в этом занятии (чего нельзя сказать о государственных делах) и раз в месяц давал званый обед, в строжайшем секрете храня своё авторство. Всякий очередной пир начинался уже традиционной фразой монарха: «Взял на службу нового повара, оцените, посоветуйте, господа». Вот и теперь, Леопольд восседал во главе, с довольной улыбкой наблюдая, как его придворные и приглашённые гости, включая иностранных подданных, восхищались великолепием невиданных яств, напитков, красотой дворца, чудесных семисотсвечовых хрустальных люстр и, конечно же, неотразимостью самого короля, не подозревая, кто является творцом сих кулинарных изысков. Только толстенький человечек в клетчатом костюме угрюмо тыкал вилкой в тарелку, пухлое раскрасневшееся лицо его, обрамлённое пышными бакенбардами, мрачнело, усы недовольно шевелились. И вот в возникшей паузе, среди звона бокалов и приборов вдруг прозвучало:
— Омерзительно.
Стало слышно, как заскрипели резинки на чулках баронессы Лавандович, в которых застряла рука сидевшего слева от неё обермейстера.
— Вы меня извините, но это… несъедобно. Выглядит как страусиный помёт, и на вкус, наверное, то же. Впрочем, это вкусом назвать довольно сложно. А это что, похожее на сушёные кугли? Биточки? Ы-ы-ы! Да, чтобы порезать это, необходимо подавать к столу не десертный нож, который, вне всяких сомнений, не мылся с момента его изготовления, а ножовку по металлу…. Пудинг? Или желе? М-м, холодец из головастиков? А это, надо понимать, вино? Очевидно, в него ходила вся дворня, судя по стойкому запаху урины. Да, и не сочтите за труд верните этот «комплимент от шеф-повара» шеф-повару. Так называемые «жареные почки», по всей видимости, мышей, травленных купоросом. И скажите ему, что шампиньоны не бывают синего цвета. Его ввели в заблуждение.
Простите великодушно, но находиться далее среди этих, с позволения сказать, блюд я не в состоянии. Это унижение человеческого достоинства и великого древнейшего искусства приготовления и потребления пищи. Не вдохновляют так же перспективы неизбежного клистира и бессонной ночи в уборной, обеспеченных после столь изысканной трапезы.
Толстячок встал, аккуратно положив на стул выдернутую из-за ворота салфетку.
— Пойду к Ришару. Там чудесные русские блинчики с икрой и водкой. Так. Весьма сожалею, но приятного аппетита пожелать не смогу. Как бы мне этого ни хотелось. Всего самого наилучшего.
Под немигающие взгляды и открытые рты мэтр Клод, мурлыча арию Папагено, направился к выходу. За своей спиной он услышал, как на пол упало нечто тяжёлое.
— Королю плохо!
— Лекаря! Лекаря!

«Нам надо расстаться на какое-то время. Собрала вещи и ушла. А чего я ожидала? Что он будет валяться у меня в ногах, умолять не уходить, клясться в невозможном? Да, тупая дура! Именно так я и думала. А он даже не попытался остановить, отговорить. Только этот брезгливый взгляд. А лишь захлопнулась за мной дверь, наверняка поскакал к этой крашеной сучке Эмме, козёл! С ней у него не бывает проблем. Ещё бы! Я же извечная проблема! Угроза человечеству. Казнь египетская… Ну и чёрт с ним! Даже не позвонил, сволочь! Впрочем, я ведь разбила телефон… дура, дура… Ну и пусть. Гордон Джонсон. Беги к Эмме. Она утешит тебя, несчастную жертву ужасной эгоистичной садистки Люси. А скорее всего, отправился в паб и бухает там. Боже мой, он же пять месяцев спиртного в рот не брал. Катастрофа! Страдалец. Отрывайся теперь по полной. Злая назойливая Люси не будет теперь пилить тебе мозг, не будет приглядывать, чтобы ты выходил из дома с застёгнутой ширинкой. Ходи расстёгнутый. И пусть твой писюн болтается на всеобщее обозрение, всегда готовый к действию. Ты ведь теперь свободный мужчина. Эмма. Неужели она ему нравится? Как эта выхухоль вообще может кому-то нравиться? Так и не звонит. Ах, да… Ничего, Люси, ничего. Жила я двадцать пять лет без этого Гордона Джонсона, проживу ещё двадцать пять. И почему я психанула? Не помню. Надоело. Не хочу думать. Захотел бы, нашёл бы меня. Ну, неужели Эмма? Меня сейчас стошнит. И ведь ни слова. Ни вопроса. Только этот взгляд. Чёртов его взгляд. Пьёт сейчас и треплется пьяным мордам какая у него плохая Люси, бесчувственное бревно и зануда, тупая как пробка и вечно недовольная. И какое счастье, что она свалила наконец-то, не пришлось её убивать табуреткой. Скотина! И не звонит. Думает, я буду звонить. Чёртов телефон. Думает, вернусь как побитая собака с извинениями и он, конечно, благосклонно даст мне шанс. Дарует мне прощение. Император. Ну, зачем? Зачем?».
Люси не выдержала и заплакала. Она лежала на гостиничной кровати, закрыв лицо руками. В дверь номера постучали. Стучали долго. Люси открыла. На пороге стоял толстый детина невысокого роста в униформе мусорщика. Его круглая голова подёргивалась, глаза бегали из стороны в сторону.
— Мэм, я… Я, мэм…
— Что Вам угодно?
— Я потрахиваю. Я пришёл потрахивать. Это моя работа. Я потрахиваю, — залепетал он быстрым противным голосом.
— Что?
— Я потрахиваю. Это моя работа. Мне за это платят. Я потрахиваю. Потрахиваю.
— Пошёл к чёрту! – Люси захлопнула дверь.
— Я пришёл потрахивать, мэм. Это моя… моя работа. Я потрахиваю, — гундел толстяк в коридоре.
— Убирайся или я пожалуюсь менеджеру!
На минуту звук за дверью исчез, затем возобновился:
— Мэм, моя работа. Я потрахиваю. Я пришёл потрахивать, мэм. Я потрахиваю…
Люси подошла к зеркалу, собрала волосы на затылке в пучок.
— Он потрахивает, — значительно сказала она своему отражению и вдруг расхохоталась. Повалилась на широкую кровать.
«Вот бы сейчас увидеть физиономию Гордона».
Толстяк мямлил всю ночь. В пять утра он замолк и ушёл.
«Очевидно, его рабочий день закончен», решила Люси.

— Заходите все.
Студенты переглянулись, вошли в аудиторию.
— Садитесь.
Сели за парты.
Преподаватель тоже сел за стол, устало подперев голову руками.
— Доставайте ручки, бумагу.
Студенты закопошились.
— Сегодня у вас экзамен по истории. Я не буду мучить вас индивидуальными экзекуциями. Подвергну массовому поруганию. История, — он встал, начал прохаживаться у доски: — История это наука, обладающая своей методикой и правилами. Точная наука, как математика. Изучая исторические события, исследователь опирается на факты. Что такое исторические факты? Документы.
Студенты (юноши и девушки) старательно внимали своему педагогу, в любой момент ожидая подвоха.
— Но вся загвоздка в том, что эти самые документы не возникают сами собой, их создают люди. Что мы знаем о событиях какого-то года? Только то, что осталось записанным в летописях, письмах, дневниках, хронологических записях, архивных данных, протоколах, фотографиях, кино и видео хроники. То есть на основании оставленных нам данных, мы делаем свои выводы о том, что произошло в прошлом. На основании тех данных, повторяю, которые нам оставили.
Преподаватель остановился у окна, долго смотрел, засунув руки в карманы брюк.
— Итак, — он резко развернулся: — Сегодняшний экзамен. Опишите мне основные исторические события 2013-го года. То есть события, произошедшие пять лет назад. События, современниками которых мы с вами являемся. У вас есть шестьдесят минут, прошу.
Студенты недовольно зашептали.
Преподаватель посмотрел на часы, достал сигарету:
— Я вернусь ровно через час. Тому, кто напишет больше одной страницы, поставлю «отлично».
Он вышел. Студенты молчаливо обменивались взглядами, пожимая плечами. Первой начала писать Маша Станкевич.

Улыбайтесь почаще. Это очень красиво.

Хорошо всё-таки на природе. Ляжешь на травке, рюмочку нолил, хлоп, одуванчиком занюхал, рядом ляля с толстой жопой, хорошо! Птички поют, кузнечик пиликает на скрипке, лягушки в озере ква-ква, ужик в камышах пс-пс, ёжик в траве фр-фр, ветерок порхает по щекам, писюн шевелится в приятной истоме, ляля щебечет-щебечет, щебечет-щебечет, хуйню какую-то, глаза сами закрываются, ну хорошо же! Задолбали эти птички. Кузнечики скачут по туловищу, будто меня вообще не существует. Грёбанные лягушки со своим квак-квак по мозгам. Этот ещё стоит, как всегда некстати. Ляля опять с кем-то по телефону пиздит, пищит, словно её в дверях зажали. Сколько можно…. О, осталось ещё, однако. Полстаканчика нолил, хлоп. Лялю по жопе погладил, кузнечика щелчком послал в грядущее. Нет, что ни говори, а природа есть природа.
При рода!

Глава 1.
Резная дверь беседки открылась, воровато озираясь, вошёл барон Гульф.
(далее, затем 2-я и 3-я главы описание внешности барона).
Глава 4.
Климентина вскочила от неожиданности.
(далее, глава 5, 6, 7 подробное описание Климентины и её груди).
Глава 8.
— Кто здесь? – испуганно спросила она, пытаясь разглядеть в наступивших сумерках возникшую фигуру.
(описание звёздного неба, деревьев, туч).
Глава 9.
— Это я, – скидывая с себя мокрый плащ, возбуждённо открылся ей барон.
— Ах! Дитрих! Не может быть! – вскинув руки, Климентина упала без чувств.
В темноте барон принял это за предложение выйти вон.
— Я не уйду, — решительно сказал он: — Необходимо объясниться и другой возможности может уже не быть. Ответьте только на один вопрос, только «да» или «нет». Вы любите меня? Одно Ваше слово и я брошу всё! Вы молчите? Тогда я открою Вам самое драгоценное. То, чего не знает никто, только я! Я расскажу Вам, где спрятаны фамильные сокровища Любернатов! Только умоляю, скажите «да»!
— Да! – воскликнула внезапно очнувшаяся Климентина.
— Ну, что ж. Теперь всё ясно. Ваш отказ решает всё, — уныло произнёс Гульф, опустив голову.
— Да! Да! – спешно начала подниматься Климентина, но запуталась в платье.
— Не смею более беспокоить Вас, — барон достал пистолет, внимательно посмотрел на его мерцающий в свете луны ствол: — Впрочем, и никого более.
— Дитрих! Я согласна! Помогите же мне встать!
— На этом свете. Всё кончено.
Барон стремительно вышел.
— Дитрих!
В саду раздался выстрел. Климентина истошно закричала. Вернулся барон Гульф.
— Я забыл плащ. На улице дождь.
Климентина, испустив стон, вновь потеряла сознание.
— Значит, всё-таки «нет»? – отчаянно произнёс барон.
(Глава 10, 11, описание фантазий Дитриха Гульфа, в которых он овладевает телом Климентины).
Глава 12.
Ясная полная луна, освободившись от грозных туч, осветила сад.
(описание луны, сада, грозных туч и запаха прения).
— Прощайте, — барон закутался в плащ, вышел из беседки: — Карету мне! Карету!!!
От душераздирающих криков очнулась Климентина.
(далее, глава 13 описание сновидения Климентины, увиденного ей в обмороке).
Глава 14.
К саду подъехал автомобиль с шашечками на дверце.
— Отель «Ритц», — сказал Гульф.
— Зер гут, — ответил шофёр негр, которого поначалу Гульф принял за человека-невидимку.
Такси фыркнуло выхлопным газом и скрылось в ночи.
Климентина стояла у палисадника.
Из кустов вышел Феликс с двумя бокалами шампанского. За ним цыган Яков с гитарой и детьми.
Заметив свет фар возвращающегося автомобиля, Феликс с цыганами скрылись обратно в кустах. Климентина прошептала что-то по латыни, и устало побрела к дому. Аромат влажной акации приятно кружил ей голову, прохладный ветер ласкал пылающие щёки и белокурые непослушные локоны её волос.

— Что ж, вот и пришло время всё рассказать. С самого начала. С чего же всё началось? С чего всегда всё начинается? Пожалуй, никто не ответит на этот вопрос. Но зато все всегда знают, чем это закончится. Знают. Хотя и старательно делают вид, что и понятия не имеют. Вы улавливаете суть? Вы где?
— Всё предельно ясно. Я на полу. Здесь так приятно прохладно.
— Гучи у Вас?
— Сейчас посмотрю. Да, у меня.
— Я продолжаю.
— Только потише, Гучи спит. А если он проснётся, нам всем не поздоровится.
— Никто не может объяснить, с чего всё начинается, никто не желает сказать, чем закончится. Остаётся сам процесс восприятия, коим и следует пользоваться…
— Ах!
— Что такое?
— Гучи умер.
— Тихо! Следует пользоваться, пользовать, использовать, применять. Одним словом, процесс настоящего, такой же неизменный, как прошлое и грядущее, но создаваемый. Парадоксально примитивно. М-м… О чём же я хотел рассказать?

— Всё-таки я глубоко убеждён, что писатель должен писать о современниках. Запечатлевать эпоху, время. Вот чем так интересен Ваш любимый Чехов? Это сейчас нам эти его извилистые обороты кажутся смешными и милыми, а тогда это было обычно. Не прошло и сто лет, как вообще стали литературу писать на русском языке и оставшиеся в обращении французские слова ещё не приняли своё окончательное русское значение. Ну, вот тогда так разговаривали, так писали. И мы это знаем благодаря, например, Чехову. А сейчас? Употребит мой персонаж слово «блядь» и тут же на меня сыпятся многочисленные блюстители морали фикая, фукая и плюясь, тычя пальцем (что само по себе парадоксально для людей позиционирующих себя с нравственными идеологами). Ну, что ж поделать (развожу я руками), так вот сейчас разговаривают. То есть, конечно, и во времена Чехова так разговаривали и ранее. Но это делали не все. А после того как те, кто был никем стал всем, стали разговаривать все. И пусть, наше будущее поколение вправе знать, что сегодня в норме, когда шестилетняя девочка, дёргая маму за юбку, называет её «сука!», а мама в ответ даёт ей подзатыльник и называет «падла»…
— Ах ты, ссучараа!!! Чехова! Чехова не трожь!!!
— Руки! Руки убери, паскуда, пока я ноги не замочил!

Васюкова у дверей в комнату встретил денщик капитана Ратова Егор.
— Ну, — спросил Васюков: — Что тут?
— Эх, — вздохнул Егор: — Пишет.
Васюков прислушался. Тишина.
— И давно пишет?
— Третий день.
— Мда… пора бы… Ты вот что, — Васюков достал три рубля: — Сходи за водкой, а я тут сам. И не пускай никого. И, пока не позову, сам не заходи!
— Слушаю, Ваше Благородие!
Денщик убежал, Васюков вошёл в комнату.
Беспорядок царил неимовернейший. Постель с кровати была смята и разбросана, оба имевшихся стула валялись в поломанном виде на полу. Сам Ратов, подложив под зад связку книг, сидел за заваленным исписанной бумагой столом, обхватив голову руками.
— Кхе, да ты, братец, окошко б, что ль открыл. А то ведь в такой атмосфере в пору кактусы разводить, да по полтине продавать на углу Ореховой и Семёновской.
— Платоша! – наконец заметил приятеля очнувшийся капитан и бросился его обнимать: — Платоша! – тряс он его и трепал за щёки, словно породистого щенка.
— Ну, будет, братец.
— Платоша!
— Да хватит, я тебе говорю! Уморишь! Уф… Рассказывай, что тут у тебя за Вавилон приключился?
— Да-а…, — здоровенный Ратов смущённо зачесался.
Васюков подошёл к столу:
— Ага, — пробежал он глазами по листку: — Понятно. И кому же сия ода?
— М-м, — раскрасневшийся Ратов сделал неопределённый жест.
— Ясно. И в чём загвоздка?
— У, — совсем от смущения потерявший речь капитан ткнул пальцем в незаконченное четверостишие:
«Хочу лобзать я ваши плечи,
Хочу прильнуть к вашей груди,
Шептать вам сладостные речи,
Ласкать меж …»
— Так, — вернул на место лист Васюков: — В принципе очень даже не плохо.
— А?
— Нет, ну не Пушкин, конечно, не Байрон, но для капитана артиллерии… очень даже… душевно и главное точно! Без всяких там цветочков.
— Да вот на последней строчке, чёрт её дери, застрял! Никак в рифму не попаду. Извёлся уже! А сегодня вечером надо передать, завтра бал в собрании. Так сказать, артподготовку провести.
— Это понятно. Но не смутишь ли ты предмет своего обожания столь прямым попаданием? Барышни они, знаешь, могут и не понять, чего, собственно, от них требуется.
— Куда уж яснее?
— Тут надо проявить деликатность. Мягкость. Дальновидность.
— Ну, чёрт! Выручай, Платоша!
— М-м, ну, что-то вроде:
«Мечтаю слушать ваши речи,
Внимать дыханью ваших слов,
И лунный свет на ваши плечи
Я словно шаль надеть готов»
— О! То, что надо! Голуба ты моя! Спаситель! – Ратов с шумом бросился записывать, противно скрипя пером.
— «Лунный» с двумя «н». А кто ж твоя таинственная страсть, столь обуявшая тебя? Поделись, — игриво ткнул в спину Ратова Васюков.
Ратов снова смутился и пропел:
— Катенька, — вновь покраснел и не увидел, как за ним побледнело лицо Васюкова.
— Это помещика Прутова дочь?
— Она.
— Катерина Александровна?
— Точно.
— С такими ямочками…
— Верно. Да ты не знаешь ли её?
— Да что ты! Откуда же? Ну, написал? Дай гляну. Ага.
— Ну, выручил ты меня, душа моя! Айда теперь в трактир! Угощаю! – счастливый Ратов начал натягивать китель.
— Ты погоди, — задумчиво сказал Васюков: — А ты, пожалуй прав. Нечего эти сантименты разводить.
Он взял только что написанное и разорвал.
— Женщины любят решительность! Им нравятся люди действия, а не эти сопливые байроны с их лепестками роз и слезливой Луной. Где твой первоначальный вариант? Ага. Сейчас доправим.
Ратов только открыл рот и наблюдал, как Васюков ловко и быстро строчил на листке.
— Готово!
Ратов прочитал. Похлопал глазами. Поглядел на Васюкова. Прочитал ещё раз.
— А… не слишком… это? – робко спросил он.
— В самый раз! – хлопнул по плечу Васюков и позвал: – Егор! Вот теперь можно и выпить.
Дверь отворилась. Медленно и пошатываясь, с бутылкой водки на подносе вошёл Егор.
— Давай. А сам ступай, приготовь Их Высокоблагородию парадный мундир и сапоги начисти! Что б к вечеру блестели как у кота что?
— Глаза!
— Молодец! Кругом, арш!