Не говорите мне, что я хороший, что я сам не представляю, какой я замечательный. Поверьте, уж кто–кто, а я-то знаю какой я. И в своей жизни я видел равное количество как восхищённых, так  и разочарованных презрительных взглядов. Я никогда не назывался принцем, это вы хотели меня им видеть. Я не влезал к вам в постель и душу с благородными намерениями, это вы сами придумали себе. Я никогда не навязывался к вам в друзья, это вы считали меня своим другом. Я не скрывал своих пороков, это вы не хотели видеть их во мне. Почему же вы всё время лепите из меня сказочного несуществующего персонажа, доброго и нежного, верного и сильного, того, о котором вы мечтаете в глубине сердца? Не делайте обиженное лицо. Я не обманывал вас, я всегда был честен и искренен. Я так устал от этой игры. И с каждым разом я становлюсь грубее, резче, эгоистичнее.
Никто, кроме меня, не знает какой я. Смотрите за мной в замочную скважину. Ничего вы там не увидите. Увидите меня в маске человека, за которым наблюдают в замочную скважину.
Спираль. Бесконечная спираль.

Как смешно, что некоторые люди беспокоятся о том, как они будут выглядеть после смерти. В каком цвете предстанут перед окружающими, какие тайны откроются об их прошедшей жизни. Вдруг скрытые пристрастия, откровенные дневники, завуалированные пороки станут достоянием общественности. Вылезет на свет та, вторая и основная внутренняя сущность, скрытая маской доброго парня или милой девочки, которую знали при жизни. Тот настоящий Я, которого случайно найдут в старой школьной тетрадке, на скрытой папке в компьютере, в письмах и фотографиях, хранящихся в надёжном укрытии. Раскроется ящик Пандоры, и доктор Джеккил навсегда останется мистером Хайдом в умах разочарованных потомков.
Удивительно, что зарытому на два метра в грунт не безразлично, как он при этом выглядит и что о нём узнают. 

— Я не покупаю пылесосы, не жертвую на благотворительность и не изучаю библию на дому!
— Вы не поняли меня, — незнакомец как истукан стоял в дверях и лучезарно пялился на хозяина квартиры: — Я предлагаю Вам не покупать или жертвовать деньги и своё время, я предлагаю Вам продать.
— Что я могу продать? У меня ничего нет!
— Мир.
— Что?
— Я не совсем точно выразился. Я сейчас всё Вам объясню.
Незнакомец снял фетровую шляпу, прижимая её к груди, стал медленно двигаться прямо на Бурвинского, заставляя тем самым отступать его внутрь помещения. Круглая башка не сводила с него глаз и вдобавок расплылась в статичной елейной улыбке:
— Я прилетел, чтобы купить Вашу планету. Галактическое заседание ратовало за завоевание Глома, то есть Земли, но нам удалось убедить коллегию, что разумнее и гуманнее будет просто купить её, учитывая алчность и продажность людей, населяющих её.
— Ага… Да-да-да…, — Бурвинский уже был припёрт к шкафу и шарил взглядом в поисках предмета потяжелее.
— Вы, как житель Земли, несомненно, являетесь её собственником, по крайней мере одной трёхмиллиардной её части. Уже восемьдесят два миллиона человек продали свою долю, назовите свою сумму, распишитесь в купчей, получите деньги и дело сделано. Между прочим, вы последний человек в этом городе, с которым я ещё не заключил сделку. Я не мог застать Вас, по причине Вашего пьянства.
Бурвинский смутился, но тут же просветлел:
— Последний в городе?
— Абсолютно.
— И что, все жители продали Землю, и Вы им заплатили?
— Безусловно.
— А сколько получила старая курица из второй квартиры?
— Это коммерческая информация.
— Теперь понятно, откуда у неё новый велосипед и идиотская оранжевая панама! А эту падлу Муховского тоже ты обработал?!
Бурвинский тряс за лацканы плаща новоявленного коммерсанта:
— А Блюм, со своей писклявой жёнушкой и дебильными детишками? Говори, сучара!!!
— Я извиняюсь… Я Вас не понимаю. Э, Вы будете продавать?
— А!?
— Продавать Землю…
— Землицы моей захотел, вонючка! – Бурвинский разошёлся не на шутку. Слюни летели в разные стороны. Он уже оседлал маленькое толстое тело незваного гостя и подбирался к его шее: — Пьянство значит?! А сколько ты дал старому пердуну Крамеру, а? Долго лизал его обвислый зад?!
— Предлагаю Вам…
— Пошёл вон!!! – коммивояжёр, в горизонтальном положении и не без усилия рассвирипевшего Бурвинского,  вылетел на лестничную площадку, не переставая улыбаться и по прежнему придерживая уже помятую шляпу на груди:
— Бурвинские не продаются! – услышал он в след, скатываясь по ступеням.

— Что там? – Блюм оторвался от газеты.
— Ну, что-что, — отозвалась его жена, отходя от дверного глазка: — Опять Бурвинский нажрался. Может вызвать пристава?
— Да бог с ним. Иди-ка сюда, давай лучше подумаем, куда махнём на следующей неделе?
— Непременно в Италию! Ты обещал!
— Раз обещал – поедем. Пока её не продали…

Доктор Чапек не являлся на встречу уже четырнадцать раз. Вынужден каждую пятницу с 19 до 24 проводить в забегаловке «Услужливый Пьер», место и время назначенное самим Чапеком. Чтобы не вызывать подозрения частым посещением вынужден также слиться с постоянным контингентом  этого заведения. Прошу увеличить расходные суммы на оперативные мероприятия, поскольку контакт с доктором совершенно необходим. Учитывая его связи с танцовщицами из салона мадам Ширли, получить расположение  доктора Чапека было бы весьма полезно для нас. Густав.  

Пьяный Заяц долго не мог открыть стеклянную дверь кафе с романтическим названием «Ромашка», пока ему не помог услужливый бородатый швейцар.
— Всего хорошего, – Бородач проворно спрятал в карман мятую купюру: — Заходите ещё.
— З-зайду.
Пошатываясь, Заяц пошёл по хрустящему снегу. Луна освещала ночную аллею и падающий мелкими хлопьями снег, казавшийся в свете фонарей голубым. Он достал сигарету, щёлкнул позолоченной зажигалкой.
— Я блин вам не какой-нибудь Пасхальный кролик… Я…
— Не подпалите усы, юноша, – раздался за спиной знакомый ему голос.
Мгновенно протрезвев, Заяц медленно повернулся. Сигарета упала в снег. Ему в морду смотрел обрез двуствольного охотничьего ружья.
— Т-ты? Ты как это? Почему?
Снегурочка взвела курки.
— Подожди, подожди. Мне пришлось… Ты не можешь… Уже весна. Сегодня первое марта. Ты же…
— У тебя всегда было плохо с арифметикой. Но деньги ты считал лучше, чем даты. Этот год високосный, мой милый мартовский зайчишка, сегодня двадцать девятое февраля. Последний день зимы. Теперь и твой последний.
— Пожалуйста! Не надо! Сука!!!
Два ствола выстрелили одновременно. Заяц плюхнулся в сугроб, задние лапы беспомощно задёргались и замерли. Снегурочка подобрала сигарету, прикурила позолоченной зажигалкой, посмотрела по сторонам, на то, что осталось от головы Зайца. Спрятала под шубку обрез, взглянула на дедовский Брегет:
— Пора.
Она надела наушники.
Маленькая стройная фигурка скрылась в голубой пелене парковой аллеи, ведущей к станции электрички.

— Не понимаю. Пусть они даже братья близнецы, но отпечатки пальцев не просто идентичны, они абсолютно совпадают на сто процентов! Как это может быть?
— У меня есть версия, босс, но боюсь, Вы сочтёте меня психом.
Штраус наклонился к Фицу:
— Говори. Я поверю во всё, что угодно, если это объяснит феномен.
— Это не феномен, босс. Просто это один и тот же человек.
Фиц сидел в кресле нога на ногу, его начальник Штраус навис над ним, глядя в упор, опираясь руками в подлокотники. Прошло несколько секунд, затем Штраус медленно произнёс:
— Не понимаю, объясни.
— Присядьте, босс, я налью выпить, и послушайте меня внимательно.
Полковник Штраус занял позицию за своим письменным столом. Фиц закурил сигарету и вернулся в кресло, опять закинув ногу на ногу. Полковник опрокинул в себя содержимое стакана:
— Ну?
— Итак, мы взяли их обоих сразу после взрыва на месте акта. Полная физическая схожесть, включая родинки и следы от детских прививок, ДНК, кровь, превосходная легенда о потерянных братьях близнецах, которые наконец-то обрели друг друга. Казалось бы всё яснее ясного. Хэппи энд. Если бы не эти злосчастные отпечатки. Так вот, босс, я долго думал и пришёл только к одному выводу. Они не братья. Это один и тот же человек.
Штраус открыл, было, рот, но Фиц опередил начальника:
— Только один из настоящего, а другой из другого времени. Скорее всего, из будущего, потому что в прошлом он никогда никуда не пропадал.
— Ты серьёзно?
— Причём из будущего ближайшего, поскольку они одного возраста. Счёт идёт буквально на сутки.
Полковник Штраус энергично мотал головой:
— Не понимаю, не понимаю, бред, сказка, как такое возможно?!
— Совершенно невозможно, но поскольку это единственное объяснение, так оно и есть.
Штраус уставился на Фица:
— Когда их повязали?
— Два дня назад. Сейчас их держат в разных номерах гостиницы «Замок» под усиленной охраной. Ждём экспертов из Израиля и Штатов.
— Чёрт! – Штраус рванул руку к телефонной трубке, но аппарат опередил его. Рука застыла над звонящим телефоном. Он знал, что сейчас услышит. Теперь уже не спеша нажал кнопку громкоговорителя:
— Слушаю.
— Господин полковник, докладывает лейтенант Ховак из гостиницы «Замок». Задержанный из восемнадцатого номера Оливер Плютт исчез! Не представляю, как это могло произойти! Я распорядился оцепить и прочесать квартал. Господин полковник…
— Не суетись, лейтенант, второй задержанный на месте?
— Так точно. Адам Плютт из шестнадцатого на месте и не меньше нашего удивлён. Не могу представить..! Где же его теперь искать…
Штраус посмотрел на улыбающуюся физиономию Фица, сам непроизвольно хмыкнул.
— Во вчерашнем дне, лейтенант. Во вчерашнем дне…
Полковник отключил громкую связь и жестом предложил Фицу докончить начатый графин.

24-го числа мной было проведено оперативное мероприятие, в результате которого агент Миля призналась, что казённая сумма была растрачена её сожителем, неким  обер-прокурором Хульманом, на приобретение швейцарской косметики у проезжего польского коммивояжера Тэдрика, по случаю оказавшегося возле здания городской прокуратуры в минувшее воскресение. Того же числа труп господина Хульмана со следами косметики на лице  был найден в его квартире. При первичном осмотре признаков насильственной смерти не обнаружено. Густав.

«О родителях, как о покойниках – плохо не говорят. Мы все их любим. Как можно не любить свою левую или правую ногу или руку? Мы одно целое.
Моему папаше всегда было наплевать на меня. Как законченный и избалованный эгоист он заботился только об удовлетворении своих насущных потребностей и обращался  ко мне, только если я мог как-то поспособствовать этому. Взявши однажды за правило вычёркивать из памяти всё негативное, из детства могу вспомнить три счастливых эпизода, связанные с ним. Как он потерял меня у книжного магазина, как забрал из детского сада раньше положенного и как пьяный в дрезину играл со мной дома на полу в солдатиков. Чем больше я становился, тем больше ему было на меня наплевать и, надо отдать моему отцу должное, сумел вызвать во мне ответные чувства. Его вмешательство в мою личную жизнь ограничивалось вопросами: «А ты не голубой?», «Когда приведёшь какую-нибудь бабенцию домой?» и т.п. А когда «бабенция» появлялась, он выплывал в коридор в семейных трусах, сопровождаемый непременным запахом перегара и с улыбочкой, которую он считал неотразимой, лез целовать гостье ручки. После нескольких таких эпизодов приглашать кого-то в дом стало совершенно невозможно. Визиты к его удивлению прекратились. Тогда он взялся за телефон. Первым хватал трубку и любезничал, пока на другом конце не раздавались короткие гудки. Вскоре и это надоело ему. Он открыл для себя телевидение. Вернее спутниковое телевидение. Когда на нашей крыше появилась первая спутниковая антенна, а в квартире заработал ресивер, всё стало на свои места. Бесконечные записи-перезаписи передач, программ, фильмов, концертов, биографий. К огромной книжной библиотеке (за которую я ему беспредельно благодарен) прибавилась не менее огромная фильмотека. Теперь любимым его причитанием стало: «Какой кошмар, кто всё это будет читать и смотреть?». Надо добавить, что он человек, несомненно, образованный, начитанный и, несмотря на полное отсутствие голоса и слуха, окончил музыкальную школу в своё время. Последние его навыки проявлялись в том, что выпивши, он плюхался на стул у фортепьяно и лупил по клавишам невпопад, пытаясь изобразить что-то из репертуара Луи Армстронга  или бряцал  мимо аккордов армейский марш, чем приводил в восторг своих гостей. Послушав однажды как я воспроизвожу на гитаре битловскую «Yesterday», он огласил: «Да, играть ты не умеешь». Высшей похвалы трудно было представить. Ещё одним из его достоинств было то, что, как и все любители закладывать за воротник, он привил мне иммунитет к алкоголю. Когда что-то нужно было ему – сын выручай, когда что-то нужно было мне – разбирайся сам. В общем, всё шло своим чередом. Пока в один прекрасный день он не исчез. То есть не буквально в пространстве, а в каком-то другом измерении. Мы по-прежнему видимся и по необходимости общаемся каждый день, но больше нет нас, есть я и есть он. Я так и не смог ни простить его, ни оправдать то, что он сделал.  Тот, кто говорит, что не любит своих родителей лжёт. Ибо как можно не любить свою левую или правую ногу или руку?»
Толстяк в серой жилетке положил исписанный карандашом лист бумаги перед  собой на стол:
— Это последнее, что он написал?
-Да.
— Похоже парень и в правду болен. Буду ходатайствовать о повторной экспертизе.
Он аккуратно спрятал очки в кожаный футляр.
— Я бы хотел пропустить стаканчик, а потом побеседовать с ним пару минут. Это возможно?
— Конечно.

— Моя рабочая карьера началась с работы грузчика. В пятнадцать лет мой папаша меня пристроил в перекупную контору, которую почему-то называли «биржа», и я ночами разгружал коробки с сигаретами и чаем с фур и таскал их на шестой этаж, где располагался склад. Поначалу моя бригада приняла меня настороженно. Восемь здоровенных пропитых мужиков недоверчиво оглядели мою худенькую фигуру и промолчали. Но в первую же рабочую ночь я заслужил уважение. Я носился по этажам как угорелый с тридцатикилограммовыми коробками, а они по-прежнему молча созерцали меня.  В конце концов, они насильно останавливали меня на перекуры, а так как я не курил и всё время рвался в бой, придерживали меня, покровительственно кладя на плечо руку. Так я заработал свой первый рубль и столкнулся с проблемой. Как тратить добытое кровью и потом. В итоге спустили всё с одноклассниками на всякую ерунду.
После окончания среднего учебного заведения с «биржей» пришлось попрощаться, так как возник вопрос о дальнейшей учёбе. Мне, шестнадцатилетнему ротозею, было на это абсолютно фиолетово, и я как ягнёнок на верёвочке поплёл туда, куда отвели меня мои родители. Благополучно провалив вступительные экзамены в бывший при Советах нархоз, я отбыл к деду на дачу, где провёл чудные три месяца в окружении кур, кроликов, кошек и собачат, а также переживал бурный платонический роман с местной сторожихой, двадцативосьмилетней белокурой Л., из объятий которой я был выдернут обратно в город. Теперь мне рекомендовали поступить в иногородний ВУЗ на заочное отделение, так как заочники платили меньше, имели возможность работать и проходили основное обучение в филиале в родном городе. Что я и сделал. Написал какую-то чушь о Маяковском, решил от фонаря вылетевшую из головы алгебру и с удивлением обнаружил своё имя в списках поступивших. Так я стал студентом.
Тут по случаю, в начавшуюся эпоху коммерциализации, мой сосед поставил коммерческий ларёк, именуемый в простонародии «комок», недалеко от дома и позвал меня туда продавцом. Уникальное время. Я довольно быстро влился в среду, стал при деньгах и при внимании. В ларьке я постигал тройную бухгалтерию, систему откатов, половину домашней библиотеки, табак, алкоголь, противоположный пол и вечно подворачивающуюся под руку задницу хозяйки. Но и тут беззаботное время длилось не долго. Оно имеет свойство заканчиваться. Сосед с соседкой сообразив себе новый «Додж» и две квартиры в центре решили продать уже не столь доходный бизнес.
Аккурат к этому времени я получил диплом о высшем образовании. Шесть лет! Шесть лет учёбы чему угодно, только не тому чему надо и не у тех, у кого надо. До сих пор вспоминаю те шесть лет как самые лучшие. Мордобои в общежитиях, пьянки со старшекурсницами в гостиницах, метание презервативов наполненных водой с тринадцатого этажа. Большие города, другие поезда. Это достойно отдельного повествования.
Вот мне двадцать один. Я молод и строен. Я вновь выпускник и вновь передо мной открыты дороги. Где и кем я только не работал после. С каких только вершин не падал и из каких ям не выбирался. Художник-оформитель, охранник, резчик в типографии, зав. бумажным цехом, рекламный агент, менеджер отдела рекламы, ландшафный дизайнер, мастер-дизайнер по изготовлению печатей и штампов, уличный музыкант, разнорабочий, расклейщик объявлений, продавец книг, экспедитор – это только то, что я могу вспомнить сейчас. Всё в то время давалось легко, пытливый ум как губка впитывал окружающую информацию. Я всё делал по любви. Да и разве можно иначе. Всегда друзья были рядом, женщины обожали меня, три раза делали предложение о вечном союзе, но я, бесконечно неудовлетворённый, всегда стремился к идеалу, забыв, что совершенству нет предела, в отличие от меня. Каждая моя последующая пассия была по каким-то критериям совершеннее предыдущей, и, стало быть, только дальше от меня. Я встретил идеал. Да. Но не оказался идеалом сам. И друзьям я стал не интересен в связи с непостоянством своих доходов, и подружки уже вышли замуж, нарожали дочек и развелись. Но, как ни странно, я доволен жизнью. Дети? Ну, так всё ещё впереди. У меня в пятнадцать лет всё было впереди, в тридцать лет всё было впереди, и в пятьдесят, я думаю, тоже всё ещё будет впереди. Не правда ли, мой друг?
— Ну… В определённом смысле.

Я так и не смог проследить, куда исчезают ночью документы из мусорного ведра, которое стоит на кухне под раковиной. Очевидно, работает профессионал. Усатый от своих показаний отказался, ссылаясь на временную потерю правого полушария. Связной явился к месту встречи на бровях и в возмутительной форме потребовал полтора литра скотча непременно тройной очистки, два фунта сахарного песка и обнажённую проститутку блондинку, крашенную в каштановый цвет. Без санкции из центра не полномочен принимать подобные решения положительно. Учитывая обстановку прошу разрешения применять табельное оружие по собственному усмотрению. Густав.