Я стоял на краю оврага, внизу шумела река, вокруг поднимались горы с ещё далёкими снежными вершинами. Высокие ели, словно королевские гвардейцы в голубых мундирах возвышались неподвижно, пряча в своей тени загадку. Солнце совсем близко, надо только дотянуться ладошкой, подпрыгнуть, чтобы ухватить горячий лучик.
— А давай не вернёмся, — предложил я ему.
— Как это?
— Останемся здесь. Навсегда.
— Как это, как это не вернёмся? Надо, надо возвращаться, а то затемно не успеем спуститься, — он перестал жевать и начал спешно укладывать вещмешок, гремя алюминиевой посудой, противно шурша целлофаном.
Да. Надо. Надо возвращаться.
— Знаешь, только здесь понимаю, насколько бессмысленно всё то, что там, внизу. Хм, мышиная возня, — вздохнул я: — Впрочем, нет. В мышиной возне, пожалуй, смысл есть. По крайней мере, для мышей. Ты заметил, как здесь страшно?
Он с опаской огляделся, поправил рюкзак на плечах:
— Пойдём, а?
Наверху страшно, внизу омерзительно, забиться бы здесь; посередине так приятно уютно, как в тёплом преданном лоне желанной подруги, в томном состоянии бесконечной сладкой эйфории. Обходились же древние люди без консервных ножей. А почём знать? И с чего и кто решил, что собаки дальтоники?
Я ещё раз прошёлся взглядом по вершинам, лесу, о чём-то ворчащей, вечно недовольной реке, встретился с его ожидающими глазами.
— За мной, барышни.
Мы не спеша потопали на спуск по уже проторенной дорожке.

"— Нет, старуха, - 
Старик отвечает, - 
Кошка мышку со шкуркой съедает. 
Значит, кошка 
Сильнее немножко! 
Не назвать ли нам кошку кошкой?.."

Глаза Кошки блеснули в темноте подвала, задница в готовности подвигалась, прыжок. Мышка заметила слишком поздно и закричала, закрыв морду лапками:
— Не надо!
Кошка остановилась в недоумении:
— Не надо?
— Не надо! – пищала из последних сил Мышка.
— То есть как это не надо? И что это вообще такое это Ваше «не надо»?
— Не ешьте меня, пожалуйста. Пожалуйста!
— Что? Есть? Фу, гадость какая! Что за дичь! И как такое Вам в голову могло прийти? Стыдно даже представить. Я Вам не манул какой-нибудь камышовый. Это же надо такое придумать: «не ешьте меня»!
— Но, но тогда зачем?
— То есть как это зачем? Ну, мы же с Вами играем.
— А можно я домой пойду?
— Зачем это?
— Меня мама ждёт и очень писить хочется.
— Ну, идите. И вовсе не обязательно меня об этом спрашивать.
Кошка проводила обиженным взглядом скрывшуюся в норке дрожащую Мышку.
— Подумаешь, цаца. Не надо…. Не надо, так не надо. Тоже мне, царица Савская. Пойду на крышу к голубям. Они всё-таки народ интеллигентный, с ними куда интереснее.

— Мёд, друг мой, мёд!
— Что мёд?
— Мёд есть жизненная человеческая сила! Вот что Вы по обыкновению едите на завтрак?
— Окажусь не оригинальным, но овсяную кашу.
— С мёдом?
— Нет. С сахаром и изюмом.
— Экая глупость! Замените сахар на мёд, и Вы поймёте радость бытия. Не возражайте. Я открыл для себя мёд ещё будучи гимназистом. На каникулы нас с сестрой отправляли в деревню к бабушке с дедушкой. Под Ковентри они держали пасеку. Питались мы исключительно домашним хлебом с мёдом и парным молоком. Толстые и румяные, пышущие здоровьем, мы возвращались в хмурый дистрофичный простуженный сопливый Лондон, вызывая благую зависть сверстников.
— В самом деле? Да, я читал, что в мёде содержатся все необходимые вещества в нужных пропорциях для правильного функционирования…
— Лучшее средство от похмелья! Вы вот чем похмеляетесь, позвольте спросить?
— Э-э.., ну, подобное подобным…, хотя я стараюсь..
— Одну столовую ложку на стакан тёплой кипячёной воды залпом и через час Вы готовы покорить Монблан.
— Хм, действительно? Надо будет попробовать.
— А каково влияние мёда на потенцию! На мужскую движущую систему! Так сказать, на мужское желание!
— До сих пор на моё желание весьма продуктивно влияли тёмные глаза и ямочки на щеках, завитки и невзначай выскользнувшая из-под капризного подола ножка в туфельке с бантиком…
— Что там эти хвалёные макаронниками и япошками морепродукты. Как вообще возможно есть устриц? Варвары. А только представишь какого-нибудь извивающегося липкими присосками осьминога или ещё того лучше какую-нибудь желеобразную скользкую мидию… бр-р-р. Эта дрянь, воняющая гнилью и пропитанная йодом. Или мясо, которое пожирают немцы и русские без всякой меры. Более двух третей энергии уходит только на переваривание и усваивание этого продукта. Коэффициент полезного действия, таким образом, составляет всего тридцать три процента. А мёд? Вы знаете, что такое мёд?
— Уж, право, и не осмелюсь теперь предположить.
— Я! Я знаю! Я расшифровал! Я вывел формулу мёда!
— Неужели?
— Да! Итак, Вы готовы?
— Абсолютно.
— Вы уверены?
— Я весь во внимании.
— МЁД – это Мужское Ё Долголетие!
— Ага… м-м… угу…
— И Вам крупно повезло! Завтра утренним поездом из Ковентри прибывает свежая партия мужского долголетия с моей пасеки. Я вижу Вашу неподдельную заинтересованность и поэтому уступлю Вам, как хорошему другу, оптом.
— Я собственно э-э….
— Мёд, друг мой. Мёд! А Вы в курсе, если регулярно подмазывать мёдом между…
— Что Вы говорите?!
— Я Вам сейчас мгновенно всё подробно опишу. Эффект незабываемый! Итак, берёте полфунта кленового мёда, да-да, именно кленового….

— Это было чудесно, милый, — удовлетворённо сказала Клара тяжело дышавшему рядом с ней в постели Голубовскому: — Не переживай, может быть в следующий раз получится.
Голубовский призадумался над фразой жены. Но его размышления были прерваны громким звуком шагов за дверью спальни, медленно и неотступно приближавшихся. Каждый шаг отдавался сотрясением как минимум в четыре балла по сейсмической шкале Рихтера. БУМ! БУМ! БУМ! Вот со стены упал портрет Чаплина; с ночного столика, подпрыгивая, ускакала на пол «Глазуревая блажь» Сименталя… Наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла кошмарная фигура.
— Командор…, — прошептал Голубовский.
— Дядя Эдвард? – предположила Клара.
БУМ! БУМ! БУМ! Ещё три шага и фигура явилась в свете ночника.
Перед трепещущими на брачном ложе супругами возник Зулич. На его глаза были налеплены непонятные мутные, судя по всему латексные, тряпочки.
— Что это, Роман? – тихо спросила Клара мужа, не сводя взгляда с головы Зулича.
Голубовский открыл было рот, но вдруг Зулич громоподобным голосом с расстановкой произнёс:
— Поднимите мне веки!
Возникла пауза, во время которой стало ясно, что Зулич обладал способностью видеть через тряпочки: вид обнажённой пани Голубовской вызвал внезапную недвусмысленную выпуклость в чреслах Зулича.
— Ой, — своим обычным голосом сказал Зулич, смущённо схватился за пах и выбросился в окно. Голубовский успел заметить исчезающие в проёме огромные подковы, прибитые к его подмёткам.
— Как хорошо, что окно открыто и стёкла остались целы, уф, — Клара, зевая, подошла к месту недавней стоянки Зулича. Она заметила на полу оставленную вещь. Подняла двумя пальчиками, рассмотрела.
— Фу! – брезгливо швырнула вслед за Зуличем.
— Что? Что это было? – с ужасом спросил Голубовский.
— Это? – ответила Клара, вытирая руки о занавеску: — Это было его веко.

— Итак, господа, я собрал вас всех за этим столом, чтобы сообщить вам, что я сумасшедший маньяк, а вы мои жертвы.
— У, я пошёл, — попытался встать мистер  Тич.
— Сидеть, сука! Я – Торпэдо!
— Что-что? Ну, это, знаете, уже ни в какие ворота не лезет!
— Тихо сидеть! И не квакать, миссис Митчел. Для Вас я приготовил особенное блюдо. Вы слышали когда-нибудь, как я играю на банджо? Вас ждёт удивительная ночь!
— Ах, боже мой! Он ведь и вправду ненормальный!
— Ненормальный? А кто устанавливает эти нормы? Этот дом полон ловушек, и каждый из вас на собственной шкуре ощутит «нормальность» в полной её мере.
— Джентльмены, а не связать ли нам его? И делу конец. Вернёмся к ужину, — предложил полковник Филипс.
— В самом деле.
— Ха! Я сумасшедший, но я не идиот. Я предусмотрел подобное развитие событий!
Он начал биться головой о стол и после третьего удара бесчувственно сполз на пол.
— Однако, — сказал полковник, закуривая сигару.
Миссис Митчел спрятала в вырез платья кусочек курицы.
— Как жаль, что я не успел его спросить.
— О чём?
— А какая у него, собственно, мания?
— По-моему всё очевидно.
Миссис Митчел старательно засовывала под юбку кусочек вишнёвого торта, увидела, что на неё смотрит мистер Тич. Она виновато залилась румянцем и положила кусочек обратно ему на тарелку.
Очнувшийся человек, именуемый себя Торпэдо, принёс извинения, поспешно удалился в уборную.
Полковник с огорчением заметил, что ему не досталось  торта, Тич любезно уступил свою порцию под грустный взгляд миссис Митчел.

Ну, вот, друзья мои. Не от великой трезвости и не от большого ума, решил я совершить паломничество по своей прошлой жизни. Короче говоря, совершил я ужасную глупость, а именно: решил отыскать в интернете своих однокласниц и однокурсниц. Никогда не повторяйте этой кошмарной ошибки. 
Орхидеи ещё не зацвели.  
И как обычно...
 

Жил-был Гусь. То есть такой самый типичный Гусь. Или точнее, не Гусь, а гусь. Ну, в общем гусь. С гусиными (как гусям положено) лапами, крыльями, шеей, тушей и гусиными мозгами. И всё-таки отличало его от других гусей то, что он портвейну предпочитал самогон, который превосходно гнал дед. Но по совершенной случайности дед тоже невероятно любил самогон, который он гнал. Это совпадение вкусов деда и гуся, казалось бы, должно было их сблизить. Однако, именно это взаимное пристрастие разделило и привело к тому, к чему может, и обычно приводит, личностей столь похожих взглядов на суть бытия.
Гусю по жребию выпало стрелять первым. Лепаж не дал осечки, как искренне расчитывал дед, и пуля вошла в правый бок. Печень, закалённая годами длительных возлияний, дала рикошет не позволив причинить организму вреда. Дед выстрелил в воздух. В хате раздался прескорбный звук битого стекла. Противники замерли в ужасе и, когда кошка Мурка вышла из дома с разбитой бутылью, которую она достала из подпола в желании поправить здоровье, пали бесчувственно на земь.

Прошло время. Перепетии забылись, но Мурка изредко недобро поглядывала на виноватого гуся, шевеля усами. 

Ночь светла, как круги от времени,
Что забросил я в смерть уставшую.
Все дороги растут из семени,
Не дошедшего, да недоспавшего…

Грета, а помнишь, я писал тебе про нашего фельдфебеля Зжиппа? Да, тот, который выбивал в казарме зубы прикладом тем, кто не смог с первого раза чётко произнести его фамилию и звание. И повезло же мне в эшелоне попасть с ним в один вагон. Как он достал Чапека. Бедный очкарик чуть не выпрыгнул на ходу, когда мы проезжали Кричмы. Ну, ты помнишь? Не знаю, почему, он не так придирчив ко мне. Подойдёт, посмотрит, полапает ремень, уйдёт. И опять Чапека дрючит, что он там всё пишет, что читает. 

До передовой неделю стояли на станции. Оказывается, её за день до нашего приезда разбомбили английские аэропланы. А ты говорила, что я невезучий! Нас тут же отправили на помощь инженерам и сапёрам. Знаешь, оказывается, в армии сапёры занимаются ремонтом железных дорог и постройкой мостов и блиндажей.
Так неприятно пахло гарью. Зжипп нашёл у Чапека библию. Выстроил наше отделение, рвал книгу и орал, что бога нет, а здесь бог это он и наш штык и наша незаменимая и безотказная винтовка, что только она спасёт нам жизнь, а не молитва. Чапек плакал. Зжипп пинал его на земле при нас, и никто, Грета, никто, и я, не проронили ни слова, а молча смотрели.
Когда мы загрузились и двинули дальше, Чапека не досчитались. Уже потом нам сказали, что он дезертировал. А я думаю, Зжипп убил его. Он боялся, что на передовой, когда нам дадут патроны тот его пристрелит.
Так вот, что я о фельдфебеле Зжиппе…. Нас расположили в старых окопах, как я понял по разговору офицеров, мы «свежее мясо», вместо погибших. Тут нас встретили крысы и клопы. Фельдфебель прошёлся по позиции и сказал: «Что, целочки, вы приготовили…», он не успел сказать, что мы должны были приготовить. Начался артобстрел. Грета, это что-то. Но, надо было видеть, что случилось с нашим Зжиппом. Как он упал и начал рыться, словно крот в землю,  катался и крестился. Орал и молил Господа пощадить его, начал исповедоваться, но тут Бурвик стукнул его легонько и тот вырубился. Так и провалялся полчаса, испражняя отвратительный запах, пока артиллерия не смолкла. А нас, глядя на его вдруг проснувшееся богобоязние, такой смех взял, что, поверишь, ничего не страшно было. А вообще, тут на войне не так уж и страшно. Если об этом не думать. А думаю я о тебе и о Вульке. Не продаст ли её отец?
Ну, ладно. Не знаю, Грета, дойдёт ли до тебя письмо. Слышал, письма вскрывают и читают сами генералы. Мол, вдруг я может чего ни того написал. А так, целую тебя. И пусть твоя мама на меня не сердится, я не сбежал. Сюда не сбегают. И скажи ей, что я обязательно вернусь, я же обещал.
Ты же знаешь?
А война скоро кончится. Нам каждое утро лейтенант Притич говорит. А он умный человек, хоть и в очках. Конечно умный, он же ротой командует! А это дело дуракам не доверят.

Что не так?

Такой анекдот (наверное старый, но я его не слышал) рассказали:
Мужик пьяный, после войны шатается, орёт:
— Вот, сука усатая, до чего нашу страну довёл!!!
Мент его под белы ручки и лично к товарищу Сталину, так, мол, и так.
Товарищ Сталин с трубкой спрашивает у мужика:
— А кого это Ви имели в виду?
— Гитлера, конечно, товарищ Сталин!
Сталин поворачивается к менту:
— А Ви кого имели в виду?