— Транспортом обеспечить не могу, — Берендеев шлёпал рядом с человеком в костюме по пыльной дороге: — Но тут недалеко, седьмая хата от околицы.
— Ничего, мы пешочком. А это что тут у вас за учреждение? Никак больница?
— Лабаз, — участковый тоскливо посмотрел на двери магазина: — Что-то народу сегодня много. Похоже, Михалыч продукцию свою ускоренно реализует через Лизу. Она продавщица, заведующая, она же директор, и она же невестка его. Я же говорю – мафия. Надо бы зайти, проверить, а? – с надеждой спросил он.
— Мы же договорились. Об этом потом.
— Так точно…, — вздохнул  капитан Берендеев.
Весть о появлении в Канареевке странного столичного незнакомца разнеслась по деревне мгновенно. Ставни и двери на пути его следования захлопывались, собаки переставали лаять, опасливо тараща глаза из будок. Наиболее отважные и любопытные жители (в основном дети и девицы) разглядывали его тайком из-за заборов.
У  колодца капитан предложил отведать Канареевской целебной водицы, известной на всю округу. Тут же им попался лежащий на земле мужчина в трусах, валенках и галстуке, не подающий признаков жизни. Незнакомец из столицы напрягся, но капитан успокоил:
— Сейчас оживим…
Он поднял субъекта, встряхнул за галстук, затем мощным пинком под зад отправил его в юго-восточном направлении, придавая ускорение нецензурными фразами.
— Ну, и методы у Вас, — незнакомец искренне изумился.
— Да… Наш местный интеллектуал, — пояснил участковый, отряхивая руки: — Альтруист. Поэт-писатель. Каждую неделю посылает во всевозможные издательства рукописи своего романа в стихах: «Война картошки и комода». Видно, опять ему суровую рецензию прислали из «Литературной газеты». Вот он и расстроился. А так умница, в школе факультатив ведёт по отношениям в семье и браке «Супружество, как точная наука». Ну, как водичка?
— Отличная.
— Да, хороша. Только ей и спасаемся. Говорят, жизнь продлевает. У нас долгожителей много. Бабке Скоропее, к примеру, толи девяносто восемь, толи сто девять, сама уже и не помнит. А вот и её хата. Жучка! Цыц! Беги хозяйку позови, пусть гостей встречает.
Жучка прекратила тявкать, побежала, виляя хвостом, к дому.

В «офисе» летали мухи, а на столе спал полосатый кот. Участковый инспектор капитан Берендеев задёрнул занавеску на окне, кота спрятал в нижний ящик стола, смахнул платком и предложил гостю табурет. Сам утёрся этим же платком и устроился напротив.
— Я Вас внимательно слушаю.
— Есть сведения, как бы сказать, — незнакомец внимательно смотрел в глаза капитану: — Что у вас в деревне часто стали появляться… м-м… чужаки.
— Чужаки? Какие ещё чужаки? Я тут всех знаю.
— Ну, незнакомые, подозрительные.
— Да откуда подозрительные? Нет, поклёп это! Завистники. Скобари! Это вот эти члены, как Вы верно заметили, синдиката строчат жалобы. Хотят меня дискредитировать, что б меня в Махаловку перевели, а сюда Федьку, Михалычевского внучка воткнуть на моё место. Знаю я, что это они мне препятствия чинят и козни строят. Мафия! Почище спрута там их сицилийского! Ничего, я эту банду выведу на чистую воду. Хрена им лысого, а не Федьку. Они у меня ещё запоют фальцетом. Арию Папагены, мать их так!
— Послушайте, меня эти интриги Мадридского двора не интересуют! Я из другого ведомства. Поступил сигнал, что у вас в Канареевке под носом инопланетяне разгуливают, базу военную строят.
— Чего? – раскрыл рот Берендеев.
— Пришельцы.
— Ну, знаете… Да Михалыч такой первач со свеклы гонит, что после стакана тут динозавров видеть начнёшь. Нет. Нет! Русалки есть, отрицать не стану. Чуть в озеро меня на День милиции не утянули, домовые там (вот Михалыч типичный представитель), ведьмы так каждая вторая, наша нечисть, а залётных никого не видел.
— Так не видел или нету?
— Э-э, — капитан почесал затылок: — Вообще-то был один случай. Бабка Скоропея мне пожаловалась с месяц назад, что по огороду у неё по ночам кто-то шарится. Маленькие, говорит, но шустрые. И трендят не по-нашему. Я ей и сказал, пиши, мол, заявление. А она возьми и напиши. Я думал, ребятишки шалят, что ж мне огород её сторожить, когда у меня тут…
— Где заявление?
— Сейчас посмотрю. Было.
Участковый долго гремел посудой, но извлёк из сейфа пыльную папку на тесёмочках. В папке была только одна бумажка.
— О! Оно! У меня вся документация в порядке, архивируется, нумеруется, прошу.
Человек внимательно изучил документ.
— Ну, что, пойдём?
— Куда? – побледнел капитан.
— К гражданке Скоропее.
— Пойдём.
— Берендеев.
— А?
— Брюки-то застегни.

Непривычно прилично одетый незнакомец появился в деревне со стороны станции. «Столичная штучка», окрестил его Михалыч, высаживая со своей телеги у отделения милиции. На дверях висел огромный амбарный замок. Незнакомец щёлкнул языком и спросил:
— А где же ваш участковый?
— Да, хрен его знает. Здесь где-нибудь. На территории.
В кустах произошло шевеление, что-то крупное, ломая ветки и кряхтя, выбиралось наружу. На появившемся существе была распахнутая на пузе и помятая голубая рубаха с погонами капитана милиции. Штаны с лампасами были расстёгнуты, потревоженное толстое красное лицо выражало недовольство.
— Чё тут? Я не понял, чё вылупися? – фраза адресовалась человеку в костюме и сопровождалась устойчивым запахом спирта и чеснока.
— Вы участковый? — незнакомец протянул удостоверение.
Капитан, долго фокусировавший взгляд, вдруг как-то распрямился, предпринял попытку застегнуться:
— Я. Капитан Берендеев. А что случилось? – настороженно спросил он.
— Разговор имеется.
— Так я это… следственный эксперимент. Профилактические работы с населением на предмет незаконного изготовления и реализации нелицензионной безакцизной продукции…
— Синдикат, значит, подпольный накрыл?
— Как-как?
— Ну, Петруша, поеду я, — засуетился Михалыч, стремительно подхватил вожжи: — Там куры у меня понесли, там баньку надо перекрыть… Но, Шмара! Но! Что б тебя…
Вскоре «карета» скрылась из виду.
— Я не по этому вопросу. Нас ваши Аль Капоне не интересуют.
— Да? А тогда…
— А вопрос будет такой… Где можно поговорить?
— Пройдёмте, прошу в офис, — капитан сделал пригласительный жест рукой к двери, штаны с лампасами упали.

Сижу, понимаете ли, занимаюсь (нет, не этим) играю в танчики, выходной день, за спиной по привычке разговаривает телевизор… Оглядываюсь, опять какой-то детский сериал, уже третью неделю идёт. Пошёл выключать и в итоге, открыв рот, (как обычно) смотрел, не отрываясь этот фильм. В общем-то больше ничего и не скажу. Обожаю подобные мульт-киносказки. И сидел и смотрел километровые титры, чтобы увидеть: кто же режиссёр? Люк Бессон.
Шикарный фильм. В нём есть всё!
И даже муравей с пятном)

Шутка

Боже мой! Мой самый страшный кошмар — это не ядерная война и не нашествие пришельцев, это… ЭКЗАМЕН. До сих пор мне снится, как я сижу в классе и ничего не понимаю и не успеваю. Потом приходит осознание: какая к едрени фени школа? Мне скоро сорок лет. Какого я тут сижу?
А как мучительно тянулись эти сорок пять минут. Сейчас это кажется мгновением.
И никогда не забуду свою учительницу по алгебре которая в конце моей контрольной работы поставила не два, ни пять, а вопросительный знак. Я набрался наглости и вопросил: «Что, собственно, сие означает?». Она мне ответила: «Я совершенно не поняла, как ты решал, но ответ правильный». С того момента она уделяла мне пристальное и настороженное внимание, что выражалось в частых походах к классной доске и публичном решении какого-нибудь невозможного уравнения.
Конечно же не забуду выражение лица учительницы литературы, когда я прочитал стихотворение Ахматовой. Такого от меня не ожидал никто. А за монолог Фамусова мне впиндюрили пять с плюсом.
Особую «симпатию» ко мне испытывала преподаватель физики. Но на выпускном вечере я (опять таки) набравшись наглости пригласил её на танец и надо было видеть, как зардела эта удивительная женщина.
Кажется это было совсем недавно.
Закончить бы хотелось сакраментальным крылатым выражением Владимира Ильича:
Учиться, учиться и ещё раз… учиться!

(извечный ля-минор на 3\4)

Сентябрь, скоро дожди.
Портфельчики в школу пошли.
В тени всё ещё двадцать пять,
Вороны на Капри летять.

На улицах узких затор.
Примерила осень камзол
Арлекина печальной поры,
Играет в Хозяйку горы.

Загнали в тепло лебедей,
В парках меньше людей.
Психоз просыпается
От летней спячки, пора.

Шевелится меланхолия:
Гуд афтенун, Калифорния!
Скрипит под ногами Атлантика -
Новый дом пассажиров «Титаника».

Азия в дымке утоплена,
Горами согрета заботливо,
Сопливые ручками машут:
А как Вас зовут? Меня Саша.

Поправит рейтузы на пластике,
(Танцор позавидует пластике),
Глаза дали знак к наступлению,
Всё по новой…., маэстро, вступление!

— Ай!
— Что такое? Ой, у тебя тут родинка! – выключила машинку: — Больно? Я и не знала.
— Вот, Дарья, сколько мы знаем друг друга, а вот представь: вызывают тебя в морг, опознать тело, предположительно моё, изуродованное и не поддающееся идентификации. Ты же даже не сможешь определить я это или не я. Стрижёшь меня который раз и не помнишь, что на шее у меня две родинки.
— Не говори так! И думать так не смей! Ты же сам говорил и сам знаешь, что мысль материальна. А мысль оформленная словом — вдвойне сильнее.
— Оформленная…
— Ну, что ты смеёшься? Ты всё время надо мной смеёшься. А мне вот совсем не смешно.
— Я ж шучу.
— От твоих «шуток» у меня неврастения скоро начнётся.
— «Неврастения»? Новое слово?
— Да знаешь что?!
— Что, мой ангел?
— Ты так часто обижаешь меня. И даже не в этом дело. А в том, что ты этого не понимаешь. Как ты можешь мне такие вещи говорить? Что я теперь буду думать, ты подумал?
— Подумал, что ты будешь думать? Или думать, что ты подумаешь?
— Опять? – значительная пауза, машинка вынимается из розетки, складывается в коробку: — Больше никогда тебя стричь не буду.
— Ну, не дуйся. Ты же знаешь, что я….
— Да-да-да. Миллион раз слышала.
— Веришь мне?
Садится мне на колени с понурой головой, тёмные кудряшки располагаются на моей шее:
— Конечно верю. Что мне ещё остаётся?
Молчим. Вдруг:
— У тебя очень удобная голова для стрижки.
— Да? Только для стрижки?
— И ещё кое для чего…
— Только не озвучивай, умоляю. Пусть я останусь в неведении.
— Хм. Купаться пойдём?
— Ванна или душ?
— Ванна.
— Уфф.
— А споёшь про гражданку?
— Не факт.
— Завтра осень начинается!
— Сегодня кончается лето…
— За-ну-да.
— Да!

— Скажу банальность, дитя моё, но наша сила в нашей слабости. Как бы избито это не звучало, это неумолимый факт и наше преимущество, — маркиза Помпадур покрывала лицо пудрой перед резным трюмо: — Мы не сражаемся с мечом в руках. Это удел мужчин, им проще и привычнее решать проблемы силой. А наша сила в нашей слабости и наш меч – это мужской член, который мы несём в своих ладошках, и от нас зависит, станет ли его обладатель победителем или проигравшим. Ты понимаешь, о чём я говорю?
— Как-то это странно…, — покраснела принцесса.
— Это наиболее уязвимое место мужчин, их ахиллесова пята и нужно уметь манипулировать этим. И запомни – чем тяжелее даётся победа, тем она слаще. Его Величество, к примеру, добивался меня три месяца. И я не перестаю держать его в тонусе. Но передерживать, тоже не стоит. Можно наскучить. Одно я скажу тебе наверняка – первым твоим мужчиной должен быть твой муж. Вот мой глупый старый маркиз сейчас где-то в Персии командует фуражирами, вместо того, чтобы представительствовать в Голландии. А ведь я говорила ему: «Не надо обыгрывать короля в триктрак». Не послушал.
— А как же любовь?
— Любовь? Любовь это прекрасное, но порабощающее чувство. Не многим удаётся его преодолеть достойно. Но за эту сладостную эйфорию приходится жестоко расплачиваться. Любовь осушает, обезоруживает, ослепляет. Это омерзительно. Я бы даже назвала это наказанием. Но так устроен мир, что каждый человек так или иначе должен пройти испытание любовью. В конце концов, главное – это взаимопонимание и совпадение интересов. Понимание своих интересов не в ущерб интересам его. А остальное блажь. Средство. Хотя иногда даже можно получать от этого удовольствие. А почему это ты отказала тому юному эрцгерцогу? Вполне милый юноша и совсем ещё не испорченный. Так красиво его сватали.
— Потому… Потому что он дурак! – принцесса задрала носик и ещё пуще запылали её щёки.
Помпадур улыбнулась. Она оглядела своё красивое лицо, поправила белокурые завитки парика, взгляд критически скользнул по ещё притягательной, но начинающей увядать груди.
— О! – она прилепила мушку справа над губой: — Твой папаша это обожает.
Помпадур поднялась:
— Ну, прелестное создание, пойдём делать историю!
Принцесса смущённо опустила глаза.
— Если желаешь, я поговорю с ним о том эрцгерцоге.
— Не надо, — прошептала принцесса.
— Ваше Высочество, — маркиза почтительно сделала книксен и вышла.