— Здравствуйте.
— Добрый день.
— Скажите, что Вы предпочитаете, ванну или душ?
— Душ.
— Сожалею, но Вы нам не подходите.
— Позвольте спросить, я не подхожу, потому что предпочитаю душ, а не ванну?
— Нет. Не по этой причине
Воробей.
— Вот если бы ты заболел. Тяжело-тяжело. И лежал бы беспомощный, а я бы за тобой ухаживала, поила лекарствами. Читала тебе. Почему ты улыбаешься? Я говорю глупости?
— Нет.
— Я знаю, что говорю глупости.
— Просто ты мне напомнила одного мальчика. Однажды он выстрелил из рогатки в воробья. Так, просто. Просто потому что этот воробей вдруг попался ему на глаза. Осознание содеянного пришло тут же. Мальчик держал на ладошках эту уже не трепещущею, но ещё живую птицу. Воробей смотрел на мальчика глазом полным ужаса и непонимания. А над глазом блестела багровая густая капелька. В тот самый миг мальчик поклялся, что никогда и никому не причинит боль. Вот так. Ему очень хотелось сделать так, чтобы воробей поправился и полетел….
— И что же?
— Что. Это была первая клятва мальчика, которую он не сдержал.
— Так воробей ожил?
— Давай спать….
Гвардейский оркестр заиграл марш. Высокие широкие двери распахнулись, в зал вошёл король. Придворные дамы застыли в реверансе, придворные мужи опустились на одно колено. Король поднял ладонь. Оркестр замолк, люди выпрямились. В это время, в десять часов утра, после завтрака, король, по обыкновению, обходил собравшихся в тронном зале вельмож.
— Ах, Ваше Величество, Вы сегодня прекрасно выглядите.
«Ещё не сдох, каналья…» — раздалось откуда-то в голове короля.
— Что такое? – удивлённо поднял брови он.
— То есть, как и всегда, конечно же.
«Что за чёрт, и с чего это я тут должен стоять? Сильно мы вчера перебрали. Если это свиное рыло сейчас подойдёт, меня точно стошнит».
«Ах, как чешется моя норка! Прямо зудит! Всё-таки это проклятый маркиз! И вовсе он никакой и не маркиз. Наверняка. Как я теперь пойду сегодня к герцогу? Нет, необходимо срочно бежать к доктору Крюшону. Придётся хорошо его замаслить, чтобы не распустил язык. Боже, как же чешется!»
«Ещё немного и я обоссусь. Сил нет терпеть! А это корыто, тысячу чертей ему в печёнку, не шевелится. Что он там встал и хлебало распахнул? Что б тебе муха залетела! Всё! М-м! О-о… О-о… Блаженство.… Как хорошо.… Как хорошо, что я решил всё-таки надеть ботфорты! Ну, всё. Теперь могу хоть три часа стоять и глядеть на твою рожу».
««Барон де Безенкур любил прованских кур. А граф де ла Кюлат предпочитал цыплят». Хм, пошловато, но недурно. С эдаким намёком, хи-хи. В клубе должны одобрить».
«Ну, что вылупился, хер моржовый?».
— Молчать!!! – закричал король: — Молчать!!!
Все непонимающе смотрели на короля.
«Ваше Величество».
— А? – вздрогнул король, озираясь.
«Ваше Величество, не оглядывайтесь. Это я, Маглаф».
— Маглаф!
— Я здесь, Ваше Величество! – подскочил из-за спины камердинер.
«Ваше Величество, вчера за ужином Вы отведали того самого эликсиру, и, похоже, он возымел действие. Эликсир для чтения мыслей».
— Что? – смотрел король на Маглафа.
— К Вашим услугам, — всячески старался подать знак Маглаф.
«Понимаете? Вы слышите то, что думают».
«Как это?».
«Ну, что непонятного, тупая ты корова…. Ох, простите, Ваше Величество, это неконтролируемая эмоция. Оказывается, очень сложно контролировать мысли и тем более не мыслить совсем. Хотя некоторым господам, присутствующим здесь, это весьма неплохо удаётся».
«Да как же это? Неужели в самом деле…. И что же?».
«Обратите всё в шутку и распустите их».
— А?
«Скажи, что это шутка и гони их прочь, дурак! Ой…».
— Шутка, — промямлил в полной тишине король.
Придворные неловко заулыбались.
— Пошли вон!!!
Дамы и господа поспешно, толкаясь, выбежали из зала.
Король обессилено рухнул на удобный пурпурный трон.
— Какой кошмар…, — он снял, казавшуюся теперь невыносимо тяжёлой, корону с разрываемой противоречиями головы: — Какой кошмар…. Моя первая статс-дама чешет свою промежность, мой маршал мочится себе в сапог, мой брат искренне удивляется, что я ещё не сдох, министр финансов сочиняет омерзительные памфлеты, называют меня свиньёй и при этом улыбаются и кланяются в почтении… Это кошмар… И это значит… Значит эта штука действует?
— Вне всяких сомнений.
— Постой. А, так ты тоже слышишь мысли? Почему?
— Потому что я продегустировал снадобье на предмет отравы. «Идиот». Ох, простите, Ваше Величество!
— Ничего, — махнул рукой король: — Ты ведь прав. Идиот. Сам хотел знать, о чём думают в моём окружении. Узнал…. Ты, вот что, уничтожь этот эликсир.
— Как?
— Так. Уничтожь и всё. Кажется, его действие закончилось.
— Да, — поелозил мизинцем в ухе Маглаф: — Я больше не слышу ни Вас, ни гвардейцев за дверью.
— Вот и отлично, — король задумчиво смотрел на стену: — Как это ужасно печально знать мысли людей приближённых. И это те, кому я всецело доверяю и держу подле себя. А если я услышу, что думает этот… э-э, как его… всё слово забываю…
— Народ?
— Да, народ. Так ведь и в жизни можно разувериться и в своём августейшем назначении, чего доброго, усомниться, и с ума, в конце концов, сойти можно, а?
— Можно, — вздохнул Маглаф.
— То-то и оно. Так что сегодня же уничтожь эликсир, а того, кто его приготовил…
— Мэтр Саваль?
— Да. Отрубить ему голову. А пока что, пригласи-ка этого нашего ссыкуна.
— Маршала Травинталя?
— Да. Полагаю, он уже успел сменить портки. И, Маглаф… перестал бы ты ходить к этой Монпансье… ну, ты слышал…
— Я слышал, — покраснел Маглаф и отправился передать, что король ожидает маршала Травинталя для аудиенции.
— Кошмар. Кош-мар….
— А где чай? – недовольно спросил муж жену.
— Налить?
— Ну, конечно!
— Ты бы попросил, я бы налила.
— Ты же знаешь, что картошка гигроскопична.
Жена встала из-за стола, налила мужу чай, тот долго на него дул, отставил.
— Горячий. Салат с маслом… У нас что дома сметаны нет? Несолёный. А это что? Длинное и серое? Котлеты что ли? – он брезгливо тыкал вилкой в тарелке.
— Это люля кебаб.
— Похоже на член.
Что-то мягкое и сладкое оказалось у него на лице, хлопнула дверь кухни. Он утёрся, облизал палец.
— М-м, а тортик ничего, — он облизал ещё: — Вкусный.
Место было выбрано колоритное: парк Мари и Жана. Кто такие были Мари и Жан никто не имел никакого представления, равно как и о причине по которой их именами назвали парк на окраине Марселя. Однако здесь было тихо, мило, солнце нежно пробивалось сквозь листву деревьев, ветерок приятно наполнял прохладой. Здесь можно было найти много укромных уголков вдали от постороннего глаза и поэтому это было излюбленным местом для любовников, грабителей и дуэлянтов. И вот когда формальности между представителями двух сторон были улажены, противники встали напротив друг друга.
Первый отдал положенный приветственный салют, отмахнув шпагой букву «В», первую букву своего рода Валанторнов.
Салют второго оказался несколько длиннее, поскольку он, похоже, решил не ограничиваться одной литерой, а выписать в воздухе всю фамилию полностью, а также с перечислением титулов, названий наследных поместий и примыкающих к ним рек и озёр, фамилию жены и её родственников, с вырисовыванием гербов и геральдик.
Минут через сорок донеслось перешёптывание секундантов. Одна сторона предложила: не сообразить ли им банчишко, после окончания поединка, на что вторая не без иронии ответила, что с удовольствием, только если на это останется время. Послышался сдавленный приличиями приглушённый смех.
Тем временем, заскучавший и отвлёкшийся на душевные воспоминания Валанторн, вернулся к реалиям и сейчас сосредоточился на раскрасневшимся субъекте, дирижирующим своим клинком перед ним, как дирижёрской палкой перед невидимым оркестром, и мучительно пытался вспомнить, кто это и какие обстоятельства привели их обоих сюда.
Когда началось смеркаться, противник наконец-то опустил оружие и встал в позицию, что означало конец церемониала. Валанторн тоже принял боевую стойку. Он смотрел на вспотевшего, тяжело дышавшего, пошатывающегося человека и вспомнил, как тот вчера вечером неприглядно и в присутствии дам выразился о его парике. Валанторн сделал шаг, короткий выпад, дрожащая рука не справилась с защитой и шпага на четверть вошла в грудь. Прозвучал протяжный стон, падение на бок. Всё было кончено.
— Браво! – услышал Валанторн за спиной.
Секунданты торопливо упаковали тело в плащ и поспешили к карете, ждавшей неподалёку.
Надевая камзол, Валанторн вдруг подумал: «А может это был и не он…». Пожал плечами и сел в седло подведённого к нему белого как мрамор коня.
— Аллэ! Аллэ! – кричал папаша Морис в молчащую трубку, затем дул в неё: — Фу! Фу! Вас не слышно! Фу! Фу! Перезвоните! Фу! Фу! – и клал на рычаг.
— Нет, это не выносимо…, — не выдержал Поль, когда Морис в восьмой раз повторил манипуляцию с аппаратом.
— Совершенно невозможно! – согласился Морис: — Просто чёрт знает, что такое!
— Папаша Морис, объясните мне одну простую вещь, — начал багроветь Поль.
— Какую же? – внимательно приготовился слушать Морис.
— Зачем Вы дуете в трубку?
— А?
— Я говорю, какого чёрта Вы дуете в эту дурацкую трубку?
— Но ведь гудков нет!
— А если Вы будете в неё дуть, они появятся?!
— До сих пор не появились, — развёл руками Морис.
— И? Какой отсюда можно сделать вывод?
— Вот в наше время были аппараты, так аппараты… Аллэ, мадмуазель! Мадмуазель! – папаша Морис, поднеся руку к уху и закатив мечтательно зрачки, начал живописно изображать, какие были аппараты в его время: — Соедините меня с «Гранд опера». Аллэ! Фу! Фу!
— Нет, я с ума сойду! – Поль начал совершать хаотичные перемещения по залу.
— А на другом конце провода грубый мужской голос отвечал: «Я соединю, старый хрен. Я тебе сейчас соединю…». Потому что тогда в нашем городе было только два телефона, у нас на станции и в участке жандармерии.
Морис подошёл к телефону и помещение вновь наполнил его голос:
— Аллэ! Аллэ! Фу! Фу! Вас не слышно! Фу! Фу!
Поль набросился на Мориса, они покатились по полу. Руки Поля тянулись к горлу Мориса, Морис хрипел. Из-за стойки показался хозяин заведения Жордан. Он появился со стороны уборной, застёгивая широкие штаны на пуговицы в виде ромашек – подарок Бланш (его жены и одновременно, по стечению обстоятельств, любовницы).
— Нет, ну на пару минут их нельзя без присмотра оставить! – полез разнимать завсегдатаев своей забегаловки Жордан.
— А чего он? – оправдывался Поль.
— Аппарат… Телефон…
— Он из меня психа хочет сделать своим «Фу-фу»! Каким безмозглым надо быть, чтобы дуть в телефон?
— Телефон? А зачем в него дуть? Кабель надо в штекер вставлять! Он же отключён, — Жордан, потирая руки о брюхо, подошёл к аппарату, хмыкнул и деловито воткнул в электрическую розетку висевший рядом оборванный провод от неработающего игрового автомата. Его ударило током: — Ах! – Жордан упал на пол.
Поль и Морис, наблюдавшие эту трагедию, наконец-то, отцепились друг от друга, бросились к Жордану. Глаза Жордана светились ангельским светом, источая сияние блаженства, редкие волосы и бакенбарды торчали торчком, испуская адский дым.
— Ну, дружище Жордан, да что же это?
— Муу, — отозвался дружище и ткнул пальцем в потолок.
— Ай-яй-яй…
— Что «ай-яй-яй»? Звоните в больницу, скорее!
— Да-да-да! Вы правы! Конечно! – папаша Морис бросился к трубке телефона: — Аллэ! Аллэ! Фу! Фу! Больница? Вас не слышно! Фу! Фу!
— Ну и в полицию за одно…, — оскалился Поль, бросил, словно мешок, Жордана, к которому уже потерял всякий интерес, и стал неотвратимо приближаться к выпучившему от ужаса глаза Морису….
Пытливому читателю скажу, что не беспокойтесь. По случаю в заведение заглянул старый приятель папаши Мориса и всей компании жандарм Келюш, связался при помощи почтовой черепашки Альбина (которую частенько носил с собой для подобных ситуаций) с ближайшим отделением Больницы Святой Женевьевы, что находилось в селении по соседству, всего в пятидесяти лье, так что всё закончилось благополучно. Даже месье Жордан, очнувшись от потрясения, обрёл, как он сам выразился, благодать, стал примерным прихожанином и даже прекратил продавать нелицензионное спиртное в своём заведении, что отрицательно сказалось на количестве посетителей, но верные старожилы папаша Морис и Поль частенько засиживались за столиком у окна, вспоминая эту, обрастающую с каждым разом всё новыми подробностями, историю, в которой осталось, всё-таки, одно тёмное пятно: по возвращении Жордана из лечебницы, обнаружилась таинственная пропажа телефонного аппарата, но Жордан не стал заявлять в полицию и теперь только светлый прямоугольник на стене изредка напоминает о том, что там когда-то стоял злополучный предмет.
Голубовский смотрел на своё отражение. Чего-то не хватало. Он нацепил свою любимую бабочку (пазл сложился), довольно улыбнулся.
— Только не надевай эту свою уродливую бабочку, дорогой, — раздалось из кухни.
Улыбка исчезла с лица Голубовского.
— Надень тот чудесный галстук бордо.
Голубовский обречённо вышвырнул бабочку в окно (бабочка запорхала, сделала несколько взмахов жёлтыми крыльями, вернулась на письменный стол), подошёл к шкафу. Попробовал открыть, шкаф явно сопротивлялся.
— Что такое? – вырвалось у Голубовского.
Дверца шкафа резко распахнулась, двинув по носу. Затем последовал правый «хук», нижняя полка выскочила, ударила по коленке. Завершила серию «двойка» левой-правой дверкой, что уложило оказавшегося в нокдауне Голубовского. Часы с ходиками начали бить отсчёт. После шестого сигнала, Голубовский встал, с изумлением посмотрел на шкаф, потом на ящик стола, в котором лежал револьвер. Ключ в замке ящика повернулся, заперев его, и спрятался в глубинах под диваном.
— Ах, такое отношение? – ринулся Голубовский на шкаф.
Шкаф, ограниченный в манёвренности, пропустил несколько ударов по корпусу, но после ловкого финта, заехал по голове противнику антресолью. Голубовский повалился на спину и очутился в крепких объятиях своего кресла. Шкаф приближался, хлопая дверьми. Голубовский вырвался от кресла, опрокинув его пинком ноги. Сзади навалилась скрипучая этажерка, осыпая статьями профессора Шпигеля о материальности материальных материй и неплохой подборкой мужских журналов за последние четыре года. Кресло очухалось, недобро подкрадывался комод. Ситуация складывалась не в пользу Голубовского. Он схватил стоявший в углу (и ещё явно не определившийся) торшер и начал размахивать им как палицей….
Клара с бокалом мартини заглянула в кабинет к мужу и увидела знакомую картину. Голубовский лежал посередине комнаты, под обломками шкафа, в проёме окна застряло кресло, разбитое зеркало печально раздваивало изображение, попадавшее в него. В руках супруг сжимал погнутый торшер, на шее у него красовался галстук бордо.
Клара подняла глаза к небу. Подошла.
— Роман, — сказала она, поправляя на нём галстук: — Почему ты из всего способен сделать проблему?
Тут она заметила торчащую из-под Голубовского обложку с изображением обнажённой Барбары Брынз. Покачала головой:
— Нашёл время. Проказник. Пан Зулич нас ждёт через три четверти часа.
Голубовский приоткрыл опухший синим глаз:
— М-м…, — скривил он разбитый нос, в который дунул терпкий запах вермута и «Лаванды» из галантерейного магазина господина Скудича по цене две кроны за унцию.
— Ну, …б твою мать! – ругался закзчик Кровалёв, оглядывая потолочную плитку: — Ну,… лядь, почему нельзя ровно-то сделать, а?
— Потолки кривые, — опустил глаза рабочий Музыка.
— Вот, …лядь, почему говорят: немецкое качество, дом немецкой постройки?!
— Почему?
— Да потому что там, …лядь, всё ровно!!!
— У них, Павел Александрович, всё изначально ровно. От фундамента до крыши. А Вы хотите на дом советской постройки на…уярить немецкое качество.
— Ну, глаза у тебя есть? Ум у тебя есть?!
— Нету! – Музыка достал папиросу: — Был бы ум, в Британской академии наук штаны бы протирал, а не из говна конфетку делал.
— Музыкин! Уволю на хрен!
Музыкин понуро закурил, выдохнул:
— Немецкое качество… А войну-то мы выиграли…
Кровалёв замялся, глаза потускнели скорбью:
— При чём тут война…, — присел cо скрипом рядом с Музыкой: — Что ты там куришь?
— «Донские».
— Давай… А потолки-то кривые.
— Хух, — выдохнул донской дым Музыка: — Да я вижу)
— Коля!
— А?
— Николай!
— Ну, что? – Николай оторвался от монитора, за спиной стояла жена.
— Отвлекись ты от своих игрушек. Иди с дочерью поговори! Она там с ума сходит.
— Да что случилось-то?
Жена наклонилась и прошептала ему на ухо:
— Её мальчик бросил. Иди, поговори как отец.
— М-м… Люся…
— Иди.
— М-м…, — Николай со скрипом встал, подтянул трусы, вошёл в комнату дочери. Настя лежала на кровати лицом вниз, извергая рыдания.
— Можно?
Николай присел рядом, погладил дочь по плечу:
— Ну, ты это…
— Папа! – Настя бросилась в объятья отца.
— Да ладно тебе, — гладил он её по голове: — Плюнь ты на этого своего… Вову…
— Он не Вова, он Эдуард.
— Тем более… Подожди, это толстый с прыщами? Сын Зойки из продуктового?
— Нет, — с удивлением посмотрела Настя на папу.
— Эдуард, — брезгливо произнёс Николай: — Вот и плюнь на него. Этот гнус и мизинца твоего не стоит, а слёз моей принцессы и подавно.
— Ненавижу его! – снова зарыдала Настя.
— Брось. Ты это брось. У тебя ещё миллионы таких Эдуардов будут. Пети, Васи, Саши, Паши, Гены… Хе! На каждый, понимаешь, котелок, своя крышка найдётся. Вот у нас в части была Аделаида Самуиловна, жена капитана Желтичного, страшнее ядерной войны, так, я тебе доложу, вниманием она обделена не была, кто к ней только не хаживал, разве что безногий, а таких у нас в расположении не имелось. А сейчас, пожалуйста, генеральша, и домик в Анапе, и детишек полный двор, и внуков. Хе-хе. Или вот взять, к примеру, нас с мамой. Лежу, я, значит, в арычке, ну, устал и ….
— Коля, — вмешалась в повествование жена Николая, наблюдавшая диалог: — Ты что несёшь?
— А что?
— Ты что ребёнку мелишь? Какие миллионы? Какие Пети и Васи? Какая Аделаида Самуиловна! Ты в своём уме?!
— Что опять не слава богу? Разговариваю с дочерью, сама же просила.
— Иди отсюда. Терапевт. Играй лучше в свои танчики. Это он всё шутит, Настя.
Настя уже не плакала, а усердно перерабатывала полученную информацию.
— А что же с арычком? – спросила она.
— Папа потом расскажет.
— Да ну вас, — Николай встал, пошёл к себе.
— Бабы, — констатировал он, откупоривая уже тёплое пиво, пока загружалась новая виртуальная карта боя.
— О! Смотри, кто идёт! – сказала, улыбнувшись, Жермен.
Клотильда оторвалась от бокала и посмотрела на улицу. Через стеклянные двери кафе было видно, как с противоположной стороны, размахивая пухлыми руками и озираясь, семенила через дорогу растрёпанная Марибель.
— Держу пари, у неё очередная история. Пари на коньяк?
— Шутишь? – фыркнула Клотильда: — А когда у неё было иначе?
— Господи, у нашей пышки такой вид, будто по ней прошёлся весь Аквитанский полк.
— Нет, тогда бы она светилась от счастья…
Жермен и Клотильда захихикали.
— Вы представляете! Представляете! – ворвалась в «Элефант» толстая Марибель.
Она шлёпнулась на барный стул, на который поместилась лишь половина её зада. Щёки пылали померанцем, тушь, размазанная под глазами, делала её похожей на побитого карапуза.
— Уф! Ну и скотина! Елозил на мне полчаса, исщипал всю. Вот посмотрите, посмотрите! – Марибель начала демонстрировать синяки на прыщавых локтях и бултыхающих ляжках: — Покурил, подтяжки стал натягивать, я говорю: «Пятьдесят франков, месье». Он на меня уставился, и говорит: «Тебе с твоей рожей самой приплачивать надо, за это». И ушёл. Представляете?
Жермен и Клотильда понимающе закивали.
— Какой негодяй! А за комнату я чем заплачу? А Жильберу я что скажу? И это ведь не в первый раз!
— Да, прослеживается некая тенденция…, — посочувствовала Клотильда, Жермен сжала сильнее губы, чтобы не засмеяться.
— Хорошо хоть без тумаков обошлось, предыдущий, когда я заикнулась о плате, так тот просто двинул меня по голове портфелем. Пьер, плеснёшь мне в долг, мне необходимо восстановить душевное равновесие….
Бармен вздохнул и налил полстакана.
— О! – воскликнула Марибель: — Ещё и чулок мне порвал! А это ещё двадцать франков. Нет, Жильбер меня убьёт! – она опрокинула в себя водку: — Ух! Ой, девочки, ну почему я такая несчастная? Ладно, — она попыталась разгладить на голове торчащие во все стороны волосы, подтянула дырявый чулок: — Ну, я пойду. Может быть, ещё повезёт сегодня. Да?
— Конечно! – дружно поддержали её подруги.
— Всё! Побежала.
Жермен и Клотильда провожали взглядом её неуклюжую, неловкую фигуру, уже лавировавшую у отеля напротив, но смеяться им отчего-то уже совсем не хотелось.
