И вот мы стоим перед Хрустальным дворцом. Величина и величие его поражает воображение. Сияние, исходящее от его стен, ослепляет.
— Неужели и правда, хрусталь?! – О кусает перила: — Ой! – хватается руками за зуб.
— Дурочка, конечно же хрусталь! – А трогает пальцами гладкую холодную поверхность.
— Ну что, пойдём? – смотрю Я в их отражающие меня глаза.
Мы так долго шли к нему, преодолев столько преград, а теперь не решаемся сделать ещё шаг и войти внутрь. Наконец, мы, трепеща, входим. Мерцающие ворота распахиваются, мы в длинной тёмной галерее, чёрный матовый пол бросает загадочные блики. На мраморных колоннах канделябры, тускло освещающие стены. На стенах множество картин. Красочных, ярких.
— Напоминает Дали, — предположила О.
— М-м-м…, — задумалась А.
Вдруг, картины оживают. Начинается действо. Прекрасные персонажи превращаются в уродливые фигуры, которые начинают скалиться, бегать и спариваться между собой.
— Фу! – отворачивается О.
— Идём дальше! – говорю я.
Мы идём.
В следующем зале нас встречает оркестр. Скрипки, виолончели, электрогитары
нам предлагают стеклянными зрачками улыбчивые музыканты во фраках, просят сыграть. Мы медленно продвигаемся мимо этой стройной какофонии.
Следующая дверь. Музыка позади смолкает. Перед нами открывается голубая перистая пустота, ласкающая тёплым прохладным дуновением. Невидимые волны нежно треплют наши волосы, пылающие щёки. Под ногами огромная мерцающая отвесная глазуревая бездна, уходящая в никуда. Мы берёмся за руки.
— Ты думаешь, мы полетим? – спрашивает О.
— Ты веришь, что мы полетим? – спрашивает А.
— Я знаю, что мы полетим, — отвечаю Я.
Их ладошки крепче сжимают мои.

Холод. Хо-лод. Хол-од.  …проникает отовсюду. Через разбитые стёкла окон, трещины в стенах, ползёт по ломаному полу. Ветер проталкивает невидимо и ощутимо.
Надо двигаться, но двигаться нет сил. Лежу в разрушенной комнате брошенного дома, закутавшись в пальто, в то, что от него осталось. Единственное, что осталось. Предательский член стоит голодной пустотой в последнем предсмертном порыве, сладостной истомой взывая к бледным образам. Оборванные на улице провода стучат о мостовую, о столб, издавая неприятный скрежет. Не провода, это крысы шуршат, царапая своими лапами кафель. Ждут ужин.
Женщина с мужчиной опять ссорятся, потом смеются, потом снова ссорятся, затем поют. Уже привык к ним и научился разговаривать с ними, нечаянно отрывая от диалога. Слышу их уже совсем отчётливо, и умею менять тональность и интонацию их голосов. Они спрашивают и злятся, когда не отвечаю. Присутствие позволяет обсуждать мои действия.
Сколько дней не ел? Три. Четыре.
Чёрная дыра в потолке смотрит немигающими звёздами, как многоглазая голова паука. Тоже ждёт. Как всякая дыра манит своей неизвестностью. Чем она встретит? Тёплым влажным объятием или укусом выскочившей из норы змеи?
Через дыру опускается светящийся белым шарик. Это Глобус. Так его назвал. Он пришёл ко мне. Маленький, размером с яблоко. Очень хочется дотронуться до него, но до трепета страшно. Интересно, что будет, если ударить его мухобойкой? Покружил вокруг. Крысы опасливо прячутся. Глобус плавной дугой неспешно уходит в отсутствующую форточку и вверх. Ещё не время.
Как странно: удивительно ясное и чистое сознание. Мужчина и женщина молчат. Грустная, унылая, самая тоскливая мелодия. Звучит каждую ночь, но так и не могу запомнить.
Там, у бордюра, видел сегодня раздавленную машиной кошку.
Капли. «Дождь», говорит мужчина. «Омовение», шепчет женщина.
Глобус.

(посвящается Черешня)

— Чуешь? – спросил Ёж.
— Чую, — уверенно, но робко ответил Ёжик.
— С какой стороны нужно подходить?
— С подветренной.
— Умница. Ну, видишь его?
— Да-а, — пропищал Ёжик: — Вон в тех кустах у камня.
— Вперёд! Настало твоё время, сынок!
— Фр-р! Фр-р! – издал Ёжик ежиный боевой клич и стремительно двинулся к камню.
Но боевой клич выдал его. Змей заметил противника и первым бросился на Ёжика, издавая угрожающее шипение, надеясь напугать неопытного молодого охотника. Однако тот неотвратимо приближался. Зигзагами, как учил отец.
Змей сделал выпад, целя в заднюю лапу.
— Клубок! – не выдержал Ёж, наблюдавший схватку: — Клубок!
Но Ёжик уже свернулся, спрятав незащищённые места и матёрый старый змей, как мальчишка, напоролся на острые иголки, чуть отпрянул. Ёжик тут же этим воспользовался и, развернувшись, ловко хватил его зубами за хвост.
Ш-Ш-Ш-Ш!!! Зашипел взбешённый внезапной болью змей и неосмотрительно опять бросился прямо на вновь свернувшийся клубок иголок. От сильного толчка Ёжик чуть откатился, а когда снова встал в боевую стойку увидел, что змей удирает.
— Фр! Фр!
Ёжик бросился в погоню, но…
— Ушёл! Он ушёл, отец! – чуть не плакал вернувшийся Ёжик.
— Ты молодец. Это был отличный бой. Я горжусь тобой, сын!
— Правда?
— Да. Пойдём-ка домой, расскажем маме. Вот она порадуется.

— Что? Опять?! – воскликнула Ужиха, когда Уж вполз в нору.
— Этот Ёж, эти его Ежата, — шипела Ужиха, выдёргивая из супруга ежиные иголки:
— Сколько можно, в конце-то концов! Постоянно, каждый год, каждый год одно и то же! Чтобы это было в последний раз!
— Ну, чё ты…
— Ладно. Я сама с ним поговорю! А лучше всего я поговорю с Ежихой!
— Нет! — приподнялся не на шутку испуганный Уж: — Вот этого вот делать не надо. Не надо. Этого вот. Делать…

Тутух-тудух… Тутух-тудух… Тутух-тудух…
— Ну, и рожа! – раздался голос.
— Что, простите? – я опустил газету.
Дамочки напротив оторвались от брошюрок и недоумённо уставились на меня.
— Хм, извините…, — я вернулся к статейке.
«Видно показалось».
— Да уж, рожа, что, прости господи, во сне привидится, родить можно. Квазимодо! Наверняка на большой дороге промышляет с топоришком. А костюмчик, видно, с купчины какого-нибудь снял. Такой, ночью вилкой зарежет и панталонами кружевными карманы набьёт, не побрезгует!
— Да нет, — отозвался второй голос: — Не похож он на душегуба. Пьянь беспросветная, да и потаскун помойный. Налижется до соплей и горничных и поломоек конфетками совращает, гнусь сущавая. Чинушка на двадцати рублях, а форсу, как у Монморанси. Держу пари, что у него в саквояже бутылка дешёвого хереса, петушок сахарный и дырявые кальсоны в цветочек…
Я осторожно выглянул из-за газеты. Дамочки не отрывались от своего чтива. Та, что у окна зевнула, прикрыв ротик ладошкой, и перелистнула страницу.
«Чертовщина какая-то… хм».
— Вот увидишь, — продолжил второй голос: — Помятую газетку свернёт, папироску раскурит, загундосит о прекрасной погоде и предложит нам бокальчик. Сам нажрётся, петушком занюхает и ночью, стянув штаны, станет в коленки нам носом тыкать. Видела, как он на нас хищно из-за газетки поглядывал?
— Ужасти какие говоришь! Кабы так, он давно бы уже нам всевозможные комплимэ сыпал или бы хоть справился, как нас зовут. Скорее и вероятнее, это просто типичный баран.
— Кто?
— Я читала Софи Мелисьон, так вот, она делит мужчин на семь категорий: баран, козёл, конь, пёс, медведь, кот и енот. Так этот – натуральный баран! Тупой, как пробка, но упёртый, как пень. С явно выраженными внешними признаками слабоумия. Таких обычно в детстве старшие сестрицы за пипирку дёргали. Оттянут так и чпок!
Я свернул газету и швырнул её на столик. Достал папиросу и закурил. Дамочки неприятно посмотрели на меня, но промолчали. Ни звука… Я изучал их лица и фигуры, они весьма неуютно ёрзали под моим взглядом.
«Странно всё это», думал я: «Неловко как-то. По приезду в Томск непременно схожу к профессору Шацкому. Это нервы. Нервы».
Я вышел в тамбур. Докурил.
Когда я вернулся, я застал такую картину:
Дамочки сидели у моего раскрытого саквояжа. Одна пила из горлышка херес, вторая пытливо нюхала мои кальсоны в цветочек.
Я как можно тише закрыл дверь купе.
«Непременно к Шацкому. Непременно! Это нервы».

Поликарп Матвеевич Зотов, преинтереснейший был человек, доложу я вам.
Обедал я у него первый раз, помню, дочки на выданье у него, Наташенька и Сашенька. Личики пухленькие, прыщами пошли, а прыщи – стало быть самый сок, пора и в эксплуатацию сдавать.
Обедаем, значит, чинно, молча, девицы чай пить не стали, прыщей стесняются, убежали из столовой. Слышно фортепьяно заиграло, упражняться приступили.
Мы с Поликарпом Матвеевичем беседу завели о нерациональном использовании пользованной курительной бумаги и гусиных перьев. Поликарп Матвеевич улыбается и всё на залу кивает, откуда форте и пьяно слыхать.
— Это они для Вас, голубчик. Стараются.
— В самом деле? Очень мило. Шуберт. По-моему…
— Сейчас уточню, — сообщает Поликарп Матвеевич, перемещает салфетку из воротника на стол и, улыбаясь, уходит, прикрыв дверь.
Через минуту раздаётся:
— Ы! Ы! Ы! Ы!
Грохот невероятный! Такое я слышал только когда наш подъесаул из казачьей сотни шашкой дрова рубил, похмелье столь своеобразно выгонял.
Вот всё стихает. Поликарп Матвеевич с милейшей улыбкой заходит, ставит кувалду в угол, прикрывает дверь. Садится за стол, салфетку водружает на место, принимается за расстегай. Заметил только я, что в его бакенбардах щепочки застряли.
Ну, откланялся я, хотя он и взял с меня слово быть у него на следующей неделе.
На следующей неделе, как и было назначено, вновь у Зотовых.
Я тут про Эзопа распинаюсь, Наташенька зардела, ямочки на щёчках округлились, а Поликарп Матвеевич глаза выпучил и руку, вижу, под стол суёт. А указательный палец другой руки к губам подносит: «тихо», мол. Я замолчал. Он медленно достаёт из-под скатерти револьвер, курок взводит и через стол направляет прямо мне, пардон, в физиономию.
Я вам вот что скажу, когда на вас направляют заряженный револьвер с взведённым курком, вся ваша жизнь не проносится перед вами. Всё это враки, ерунда. Плюньте в глаза тому, кто такое вам скажет. Я же скажу вам честно и без обиняков: очень захотелось срать.
А Поликарп Матвеевич мой, левый глаз прищурил, правый пуще прежнего выпучил, язык высунул… Хлоп! Только услышал я, как пуля мимо уха просвистела. А Наташенька тут же подбежала, с пола таракана собирает:
— Ну, Вы, папенька, эстет-с!
Поликарп Матвеевич суёт револьвер под скатерть, довольный.
— Отведайте, — говорит: — Котлеток бараньих. Таких и Эзоп Ваш не пробовал.
Я, однако, спросился в уборную. Лезу через окно. Еле протиснулся, а меня тут уже  Поликарп Матвеевич встречает:
— Уж Вы, голубчик, заходите почаще, а то ведь кроме Вас не с кем и по душам поговорить.
Обнял меня крепко, по-отечески.  И слезу салфеткой с щеки смахнул, когда я, забыв про калитку, через забор сиганул.
Более в том доме, к величайшему моему сожалению, мне бывать не приходилось, так как через три дня нас переквартировали под Казань.
А интересно всё-таки…. Как там Наташенька с Сашенькой…

— М-м-м… Ты, похоже, хорошо отдохнул. Что за блондинку ты тут обнимаешь?
— Честное слово не знаю. Стою на фоне моря, вдруг раз! Эта башка у меня под рукой. Психическая.
— Ага.
— Когда я тебя обманывал? Ну, не веришь, Колю спроси. Это Коля меня снимал. Ну, Колька. Ты что, Кольку не знаешь?
— Этого алкоголика?
— Какого алкоголика?! Он год назад зашился. Уже две недели не пьёт!
— А это? С этой ты уж точно не знаком. Это в кафе же?
— Ну… Точно! Она же официантка!
— А почему она в купальнике?
— Там все официантки в купальниках. Дрэсс-код у них такой, я-то что поделаю? Да я даже и не смотрю на неё. Вон, пиво нам принесла. А улыбается, так это она так чаевые зарабатывает.
— У! Здесь ты уже с брюнеткой. На неё ты тоже не смотришь. Нет. Ты держишься за её сиськи.
— Это? Так это же Машка Зуева! Одноклассница моя. Представляешь? Десять лет не виделись, а тут встретились. А сиськи… да, каюсь. Попросила она меня. Для фото ВКонтакте. Моя ровесница, а до сих пор не замужем, ну, попросила подыграть. Обещала мою физиономию в фотошопе отретушировать. Как отказать? Да и поддатенький я был.
— Но думал только обо мне, конечно…
— Конечно! Я так соскучился, Дашка!
— Ладно, я поехала к маме. Она звонила, просила зайти к ней сегодня. Ты, конечно, не поедешь?
— К маме? К маме я… не поеду, — задумчиво произнёс Костя.

Когда Даша ушла, Костя достал сигарету и подошёл к зеркалу. Долго смотрел себе в глаза. Потом вновь стал пересматривать фотографии.
«Хм, вот ведь, откуда эта дура взялась и чего именно ко мне ей приспичило под руку лезть.
А эта официантка… Рожа как у мартышки, а на чай ей Коля солидно отвалил. Последние пятнадцать рублей.
Машка… Всегда была сучка. Ещё в школе. Постоянно тёрлась своей жопой обо всё, что стоит. Неудивительно, что не замужем. А вообще жалко её. Непутёвая она баба».

Телефон заиграл «One of us».

Медведь стоял посреди кабинета, скрестив лапы в области паха, виновато опустив голову. Директор зоопарка прохаживался перед ним взад и вперёд, заложив руки за спину. Наконец, директор остановился перед медведем:
— Ну-с?
Медведь поднял взгляд на суровое лицо человека в очках и тут же опустил, ничего не ответив.
— Верни папиросы, сука!!!
Медведь вздрогнул и, сильно кривя морду, нехотя извлёк из задницы пожёмканную пачку «Герцеговина флор».
— А теперь, вон отсюда к …бени матери, анчоус!!!

Медведь обречённо брёл по аллее. У вольера с бегемотами его освистнули двое. Он оглянулся.
— Ну, чё? – спросил волк.
— Зашмонал, падла, — грустно вздохнул медведь.
— Тьфу, — плюнул волк и попал в морду зайцу, стоявшему рядом.
— Это залёт, медведь, — утёрся заяц: — Надо решать.
— Я понял, — ещё грустнее вздохнул медведь и вдруг спросил: — А что такое анчоус?
Волк и заяц переглянулись.

— Нет, это невыносимо! Что же там, в конце концов, происходит?
Степан Андреич лежал рядом с супругой, а из-за стены, с регулярной периодичностью, раздавался громкий короткий смех.
— Непонятно, — пожала плечами Юля: — То его не слышно, не видно неделями, то ржёт, как резанный.
— Ну, не слышно, понятно – запой, а ржёт… Лучше бы баба какая-нибудь орала, как у прошлого соседа.
— Ой, — фыркнула Юля.
— Нет, ну два часа ночи! Я пойду к нему! Пусть заткнётся!
Степан надел тапочки, подтянул семейные трусы и решительно направился за дверь.
Около получаса было тихо. Затем вновь раздался хохот. Юля прислушалась и с удивлением узнала голос мужа.
Ещё через полчаса снова стало тихо. Юля заволновалась.
В пять часов утра дверь скрипнула, открылась и закрылась. Никого не было, лишь раздавалось шумное дыхание и странно знакомый запах. Юля привстала и увидела мужа, который неуверенно, но мужественно и упрямо полз на четвереньках к кровати. В руке было зажато что-то белое. До цели оставалось метра полтора, но силы покинули Степана Андреевича и он рухнул, распространяя храп и сильный водочный перегар.
— Нажрался, скотина.
Юля с трудом выдернула у него из кулака лист помятой бумаги, на которой синей ручкой было написано: «Вдохновение». Посвящается моим милым соседям Стёпе и Юле. Стало любопытно. Юля начала читать.
До рассвета она читала и перечитывала рассказ, обозначенный сегодняшней датой, и звонко смеялась, пряча лицо в подушку, над причудливыми персонажами и странными витиеватыми диалогами.
Степан пёрнул. Юля взглянула на часы: пора готовить завтрак.
Она бережно спрятала листок в комодик и пошла на кухню.

— Навались!!!
Баклан, Ссыкло и Толстожопик, издавая боевые вопли, набросились на
Слюнявчика. Тот ожидал нечто подобное и отбивался, как мог. Уже через секунду Толстожопик покатилась в сторону, хватаясь пухлыми ручками между ног, но вспомнила, что яиц у неё нет и снова бросилась в атаку, непроизвольно распихивая габаритным задом своих подельников, чем сильно создавала помехи. Теперь Баклан, отвлекшись на выпрыгивающие сиськи Толстожопика, получил по ушам и повалился, увлекая её за собой, в траву. Мгновенно среагировавший на внезапную расстановку сил Ссыкло, тут же оправдал своё имя и поспешил скрыться в ближайших кустах, предварительно принеся извинения Слюнявчику за причинённые неудобства. Наблюдавший картину побоища Вонючка почесал волосатое брюхо под тельняшкой и сообщив, что всё приходится делать самому, заехал своей лысой башкой Слюнявчику прямо в лоб. Да так удачно, что оба они, потеряв сознание, попадали без чувств, окончательно придавив барахтавшихся друг на друге Баклана и Толстожопика.

— И что же? Что же дальше?
— Дальше? – братец Грюн улыбнулся таинственной улыбкой Атоса: — А дальше и начинается эта удивительная история о бедном Алладине, его верном джинне, злом коварном волшебнике и красавице Будур.
Зюзя покраснела, откинула с ушка завитки, потупила глаза:
— Расскажите, братец Грюн…
— Охотно. Итак, — Грюн закрыл глаза и начал: — В белом плаще с кровавым
подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого
числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями
дворца…

Красивая, изящная, кристально чистая, тонкая, удивительно кроткая и необыкновенно дерзкая – всё это (…). Её благородный рецепт и незабываемый мягкий вкус подарит вам пьянящее ощущение свободы. Свободы, которую можно почувствовать, мчась по бескрайним просторам, слыша дыхание ветра.

Песня! Отправитель снимает шляпу перед автором этих строк. Вы, конечно же, догадались какой особе посвящаются столь изысканные обороты, столько искренних душевных порывов…

Интересно, сколько времени она провалялась за книжными полками… Почему она пустая… И откуда она вообще взялась, учитывая место производства и завод изготовитель, обозначенные на обратной стороне… Мистика.

                                                                           

Добавлю только, что:
Пищевая ценность на 100 г. продукта: белки-0, жиры-0, углеводы-5г.
Энергетическая ценность-20 ккал/100г.
и ещё любопытно:
Срок годности не ограничен.
Гарантийный срок хранения пять лет.
Это как???